А к вечеру у Черепашки начался жар. Ртутный столбик градусника поднялся до отметки сорок один и три. Посоветовавшись по телефону со своим приятелем-врачом, Елена Юрьевна вызвала «скорую помощь». Приехавший доктор внимательно осмотрел Люсю, прослушал бронхи, легкие, спросил, не болит ли у нее живот, потом, приложив левую ладонь к спине, двумя пальцами правой руки «простучал» ее почки. А в довершение, задумчиво предположив, что причиной повышенной температуры может быть аллергическая реакция на какой-нибудь пищевой продукт или стиральный порошок, доктор сделал Люсе жаропонижающий укол и уехал.

Утром термометр показывал тридцать пять и три. У Черепашки ничего не болело, есть ей совсем не хотелось. Целый день она пила только горячий чай с лимоном. Елена Юрьевна подумала, что это нормально, когда после такой высокой температуры у человека пропадает аппетит. Однако и на другой день Люся наотрез отказалась от еды. Раз семь или восемь звонила Лу, но Черепашка не стала с ней разговаривать, впрочем, и на другие звонки она не отвечала. Елена Юрьевна попыталась сама выспросить у Лу, что произошло, но та отвечала уклончиво, лишь намекнув на какой-то разлад в отношениях Черепашки и Геши. Кстати, сам он так и не позвонил.

Вот уже второй день Люся лежала, отвернувшись к стене, и на любое предложение мамы – включить телевизор, музыку, принести книжку, журнал или что-нибудь еще – отвечала тусклым голосом:

– Что-то не хочется.

– А чего тебе хочется? Подумай, – настаивала Елена Юрьевна. С каждым часом в душе ее росла тревога.

– Ничего не хочется.

– Совсем?

– Совсем.

– Но так не бывает! Чего-то обязательно должно хотеться. А хочешь, я тебе вслух почитаю?

Люся с детства обожала, когда ей читали вслух. Но у Елены Юрьевны, как правило, не находилось на это времени. Да и потом, чего вслух-то читать, если она уже взрослая? Однако стоило только Люсе заболеть, что, к счастью, случалось с ней довольно редко, как добрая традиция тут же возобновлялась, и все вечера напролет Черепашка слушала низковатый и успокаивающий голос мамы. На душе сразу становилось уютно и безмятежно, как бывает только в самом раннем детстве. Больше всего на свете Люся любила засыпать под мамин голос.

– Так как, почитать? – переспросила Елена Юрьевна.

– Что-то не хочется…

На третий день даже запах пищи начал вызывать у Люси тошноту. Она по-прежнему ничего не ела, говорила мало, лишь односложно отвечая на вопросы совершенно бесцветным, апатичным голосом. Елена Юрьевна снова позвонила приятелю-врачу и попросила его приехать. После совсем короткого разговора с Люсей Виктор (так звали врача) очень серьезным голосом сообщил Елене Юрьевне, что на лицо все симптомы депрессии и что если Люсю немедленно не положить в больницу, может наступить истощение, неизбежно влекущее за собой необратимые изменения обмена веществ в организме.

Едва за доктором закрылась дверь, как снова раздался звонок. Елена Юрьевна была уверена: Виктор что-то забыл и вернулся. Но это была Лу. Она явилась без предупреждения под предлогом вернуть вещи, которые надевала на рок-концерт. Нет, Лу была далека от намерений рассказать Черепашке все, что она узнала от Геши. Но не сказать Люсе, что между ними, в смысле между ней и Гешей, ничего нет и никогда не будет, она просто не могла.

– Скажи, ну кому ты больше веришь, мне или этому придурку Ермолаеву? – Лу смотрела на подругу и не узнавала ее.

Она была потрясена переменой, произошедшей с Черепашкой за те три дня, что они не виделись.

– Понимаешь, – еле слышно отозвалась Люся, – мне это безразлично, честное слово.

– А мне – нет! – повысила голос Лу. – Да, он предложил мне встречаться, но я-то его послала! Потому что он подлец!

– Он не подлец. Он просто влюбился в тебя еще на остановке, с первого взгляда… Меня он тоже любил, но потом разлюбил… В чем же его вина?

– С какого там взгляда? – постепенно Лу начинала терять контроль над собой. – Он что, в школе меня никогда не видел? Бабник он, вот и все объяснение! Тоже мне, загадочная личность! Ненавижу!

Лу говорила правду. Так, бессознательно разжигая в себе ненависть к Геше, ей было легче выбросить этого человека из сердца, забыть о нем навсегда.

– Меня тошнит, – пожаловалась Черепашка, почувствовав доносившийся из кухни запах яичницы.

– Да ты, подруга, я смотрю, совсем скисла! Было бы из-за кого!

– Иди домой, я устала… – Черепашка подняла на Лу полный тоски и отчаяния взгляд.

Сейчас она была без очков, и темные круги, четко обозначившиеся у нее под глазами, были похожи на нарисованные.

На другой день Люсю положили в больницу, в неврологическое отделение.

Юрка приходил в больницу каждый день. Иногда даже по два раза – утром, перед школой, и вечером. Он приносил Черепашке сок, яблоки, апельсины и бананы. Ничего этого она не ела. Каждый день ей ставили капельницу, делали какие-то уколы, насильно кормили жидкими овощными и фруктовыми пюре, которые приносила мама.

Однажды утром, когда Юрка вешал в раздевалке школы куртку, к нему подошел Геша.

– Я знаю, она в больнице… и ты бываешь у нее, – произнес он, глядя себе под ноги.

– Допустим. – Юрка почувствовал, как щеки его вспыхнули.

– Передай ей, пожалуйста, вот это. – Геша достал из сумки почтовый конверт без марки и протянул его Юрке.

Секунду поколебавшись, Юрка взял из его рук конверт и, ни слова не сказав, сложил пополам, а потом сунул в карман джинсовой куртки.

Конверт оказался незапечатанным. Но как ни велико было искушение прочитать письмо, Юрка нашел в себе силы не делать этого. Можно было просто уничтожить письмо, но чувство вины перед Черепашкой (Юрка искренне полагал, что Люся попала в больницу из-за него, из-за того его звонка) заставило его исполнить Гешину просьбу.

Черепашка положила конверт на тумбочку. Казалось, что содержание письма нисколько ее не волновало. И это было почти так. Впрочем, когда дверь больничной палаты за Юркой закрылась, она достала из конверта сложенный вдвое листок, развернула его и прочитала:

Люся! Я очень виноват перед тобой. Но хочу, чтобы ты знала: такого человека, как ты, я не встречал никогда. И точно уже не встречу. Береги себя. А подлецов вроде меня не подпускай к себе на пушечный выстрел. Поверь, я даже в зеркало не могу смотреть на себя без отвращения. Знаю, что пишу не те слова… А тех не знаю. Прощения не прошу. Я его не достоин.

Гена.

Люся рассеянно вертела в руках листок и думала: «Как странно, он писал мне два раза, и оба раза я получала его записки от Юрки…» Но мысль эта была спокойной, какой-то даже отстраненной. Будто бы Люся думала не о самой себе, а о ком-то другом, постороннем… С удивлением она поняла: все, что касается Гены, ей безразлично. Причем безразлично без всякой горечи или обиды.

На следующий день Черепашка проснулась с удивительным, радостным и светлым предчувствием. Целое утро она провела, глядя на снег, тихо падавший за окном ее одноместной (благодаря стараниям Виктора) палаты. В двенадцатом часу в палату заглянула молоденькая медсестра:

– Черепахина, тебя к телефону. Приятный мужской голос, – добавила она, хитро улыбнувшись.

– Алло! – удивленно сказала Люся.

– Что же вы, милая барышня, срываете нам творческий процесс? – с шутливым упреком говорил незнакомый голос.

Люся молчала. Внезапно сердце застучало так часто и сильно, что она невольно приложила к груди руку. Между тем голос продолжал:

– И почему вы скрыли от нас свою родственную связь с редактором телекомпании? А может, и правильно сделали, что скрыли… Эй, где вы там? – забеспокоился голос.

– Я здесь, – отозвалась Черепашка слабым от волнения голосом.

– И долго вы еще собираетесь больной притворяться?

– Нет, – не смогла сдержать улыбки Люся.