Другая постановка, в которой играл Черкасов, была подготовлена театром к 40-летию Октября. Это была новая редакция давнишнего спектакля «Грозовой год» («Ленин»). Текст роли Максима Горького обогатился дополнительными штрихами, и все они были использованы, обыграны Черкасовым. Образ писателя в основе остался прежним, но в игре актера исчезли следы скованности. Взаимоотношения Горького с Лениным приобрели большую глубину, психологическую насыщенность.

Ленина играл В. Честноков. В его трактовке Ильич — величайший гуманист, связанный с народом неразрывными узами, простой и обаятельный человек. Выдающаяся работа актера получила широкое признание. Со спектаклем «Грозовой год» ездили в Москву, его показывали по телевидению, и на Всесоюзном фестивале театров он получил первую премию.

«Как-то, рассуждая в актерской среде об исполнителях роли Ленина, Н.К. Черкасов задумчиво сказал, — вспоминала завлит Театра имени Пушкина В.В. Иванова, — что у Щукина в зародыше были все качества дальнейших исполнителей. Каждый последующий усиливал одно из них: Штраух — черты государственного и политического деятеля, Скоробогатов — силу и напор воли, Смирнов — лирику души и мечтательность, а вот Честноков — демократизм».

Черкасов с большой ответственностью относился к этому очень своевременно прозвучавшему историко-революционному спектаклю и не переставал совершенствовать свою роль. Актер жаждал новой большой роли, творческих мучений и радостей. Все это и дал ему вскоре его старый друг — кинематограф.

Была в актерской судьбе Черкасова такая особенность: постоянные возвраты к одной роли, образу, характеру. Но удивительнее всего получилось в его жизни с Дон Кихотом.

В шестнадцать лет, почти мальчик, Николай Черкасов впервые надел помятые доспехи Дон Кихота и сел верхом на Росинанта. Юный статист на несколько минут заменял Федора Ивановича Шаляпина в глубине сцены Мариинского театра во время представления оперы Массне. Этот черкасовский Дон Кихот был своего рода «живой картиной», не более, передающей лишь только поверхностное, внешнее.

Через год после этого он снова вышел на сцену Дон Кихотом — теперь уже в балете Минкуса — безмолвным, с гордо поднятой головой и устремленным к небу взором. И хоть снова он был всего лишь копией, повторявшей на сей раз известного артиста балета Н. Солянникова в этой роли, все же второй черкасовский Дон Кихот сделал свои первые шаги…

В двадцать три года артист Театра юного зрителя — с безудержной фантазией, склонный к гротеску и буффонаде — Черкасов был, как никто другой, способен сыграть все смешное, комичное, что таилось в образе Дон Кихота Ламанчского.

В тридцать восемь лет, в расцвете творческих сил, на сцене Пушкинского театра он воплощал другой аспект романа Сервантеса — грусть несвершившихся надежд, тоску одиночества и непонимания…

И вот теперь, спустя пятнадцать лет, уже сам достигший возраста Дон Кихота, великий артист и мудрый человек Николай Черкасов должен был сплавить воедино комическое и трагическое, создать образ, достойный бессмертного творения Сервантеса.

В январе 1955 года по предложению Всемирного Совета Мира во многих странах отмечали прекрасную дату — 350-летие выхода в свет первого тома романа Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».

На киностудии «Ленфильм» было решено включить «юбилейный» роман в план экранизаций. Козинцев давно мечтал поставить роман Сервантеса, замысел возник у него еще в предвоенные годы. Режиссер вспоминает: «Когда меня спрашивали (а спрашивали множество раз): „Почему вы решили поставить „Дон Кихота“?“ — я терялся. Куда естественнее, по-моему, было бы задать вопрос каждому режиссеру: „Неужели вам никогда не хотелось поставить Сервантеса?“ Надо сказать, что принятые ответы (необходимость освоения классики, ознакомление с памятниками) ничуть не объяснили бы моих намерений. Увы, не было у меня склонности к „освоению“ и „ознакомлению“. И даты юбилеев (помогавшие включению фильмов в план), откровенно говоря, меня не вдохновляли. Как раз „наследства“ и „памятника“ я хотел избежать. И трудиться нужно было, на мой взгляд, не для торжественной даты, а для обыденных дней».

В конце апреля 1955 года сценарий будущего фильма был готов. Черкасов прочел его. «Был необыкновенно взволнован и до слез растроган бедным благородным идальго…» — записывает артист в своем дневнике.

Предстоящая новая встреча с сеньором Алонсо Кихано овладела всеми помыслами Черкасова. «С мыслями о нем я ложился спать, с мыслями о нем я просыпался», — вспоминает артист.

Летом во время отпуска Черкасов не переставал думать о работе, часто перечитывал главы романа Сервантеса. В Ленинград доходили слухи о том, что снимать «Дон Кихота» собирается и знаменитый итальянский режиссер Де Сантис, причем натуру он якобы будет снимать в Испании, непосредственно в Ламанче, а играть будут настоящие испанцы… Летом 1955 года Де Сантис приехал в Советский Союз, и Черкасов встретился с ним. Режиссер с увлечением рассказывал о своей идее постановки «Дон-Кихота» и сетовал на то, что не имеет сейчас возможности осуществить ее. Черкасову было приятно услышать, что именно его Де Сантис хотел бы видеть в своем фильме в роли Дон Кихота.

По плану съемки фильма должны были начаться 15 марта 1956 года. О предстоящей работе Черкасов думал не только с радостью, но и с опасением. Он уже пять лет не снимался в кино, но не забыл, сколько это отнимает сил, здоровья, нервов. Артист был уже немолод и боялся, выдержит ли его организм изнурительно длинные натурные съемки. «Прошло то время, когда мы позволяли себе после спектакля ехать на ночную съемку, а затем обратно в театр на репетицию!» — записывает он в дневнике.

Предстоящие трудности усугублялись и тем, что картина должна была сниматься в двух вариантах — обычном и широкоэкранном. По предварительным подсчетам, Черкасову отводилось 100—110 съемочных дней, исполнителю роли Санчо Пансы Юрию Толубееву — 90—100 дней.

25 ноября 1955 года Черкасов впервые сел за гримировальный столик. Улыбнулся своему старому знакомому еще по Мариинскому театру, гримеру Василию Петровичу Ульянову:

— Ну что ж, поехали?

— Поехали…

Примерно через месяц кропотливого труда грим был найден: худое аскетическое лицо, коротко остриженные седые волосы, темные усы и острая бородка. В основу грима были положены испанские типы художника Эль Греко. Режиссер и артист были довольны: с фотографий на них смотрел такой Дон Кихот, каким они и хотели его видеть, — не сумасшедший старый мечтатель, а вполне реальный пятидесятилетний человек с добрым и умным лицом. Единственное, что Черкасов категорически потребовал, — снять под подбородком стягивающие повязки. Он боялся, что после года съемок щеки у него отвиснут, «как у старого бульдога»…

Хуже обстояло с общим «силуэтом Дон Кихота». Козинцев хотел видеть своего героя почти противоестественно худым, костлявым, а ему казалось, что Черкасов «потолстел».

— Вы могли бы играть Фальстафа! — сердился режиссер.

В течение нескольких месяцев Черкасов ежедневно тренировался в манеже, усиленно репетировал — вместе с режиссером, и партнерами, и один. «Вся моя жизнь, несмотря на чрезмерную занятость в театре и общественные дела, протекает это время под знаком работы над образом Дон Кихота… Некоторые страницы моего рабочего сценария уже настолько испещрены заметками, что напоминают скорее партитуру симфонии, нежели роль отдельного исполнителя…»

Трудность роли заключалась в том, что решать ее нужно было самыми разнообразными средствами и приемами — буффонады, эксцентрики, гротеска, драмы, трагедии. Во всем этом у Черкасова был огромный опыт, и он с полным правом мог бы считать себя готовым к предстоящей работе, но артист не переставал волноваться. «Лишь бы мне удалось вскарабкаться хотя бы на подступы этой неприступной скалы, и то хорошо», — пишет он во время репетиций.

Актер и режиссер упорно искали ключ к роли Дон Кихота. Бедный идальго из Ламанчи никак не мог стать предметом комических карикатур или риторического пафоса. Что движет всеми поступками героя? Ответ был один: «Наш ключ к роли — Алонсо Кихано Добрый!»