–Я никогда не стремился иметь таких почитателей, – вставил наконец свою фразу Галип.

–Ложь! Всю жизнь ты охотился за такими, как я. Ты писал им ответы, просил присылать фотографии, изучал их почерки, делал вид, что сообщаешь секреты, подаешь волшебные знаки.

–Все это было для дела революции. Чтобы приблизить день Страшного суда, прихода Махди, час избавления.

–А потом? Когда все лопнуло?

– Но благодаря этому читатели могли хоть во что-то верить.

– Они верили тебе, и ты был в восторге. Слушай, я так преклонялся перед тобой, что, когда читал твою блестящую статью, буквально сходил с ума, у меня капали слезы, я не мог усидеть на месте, ходил по комнате, по улицам и думал о тебе. Я так мечтал о тебе, что ты становился близким мне человеком, я все лучше и лучше понимал тебя. Казалось, будто мы с тобой-одно целое. Нет, я никогда не считал, что это я пишу статьи. Не забывай, я не душевнобольной, я просто твой преданный читатель. Но иногда мне казалось, что в твоих статьях, в изящных фразах, в находках, мыслях каким-то образом есть что-то и от меня. Будто, если бы меня не было, ты не мог бы творить эти чудеса. Пойми меня правильно, я не говорю о мыслях из моей книги, которую я написал, вдохновившись учением хуруфи; ими ты долгие годы беспардонно пользовался, ни разу не спросив разрешения. Я вовсе не говорю об открытиях в последней ее части. Я с таким трудом опубликовал свой труд. Он-твой. Я говорю совсем о другом. Я хочу тебе рассказать об ощущении причастности, понимаешь, я чувствую, что есть и моя доля в твоем успехе. Тебе это понятно?

– Понятно, я даже писал что-то об этом. Дорогой мой читатель и друг, скажи мне, почему за столько лет ты ни разу не связался со мной?

– Ты полагаешь, я не думал об этом? Я боялся. Я боялся, что, встретившись с то-. бой, после того как я со всей искренностью скажу восторженные и лестные слова вроде тех, что говорю тебе сейчас, ни ты, ни я не сумеем больше ни о чем говорить, не найдем темы для разговора.

– Но ты же видишь, так не случилось. Как славно мы болтаем.

– Я убью тебя! Я тебя убью! Из-за тебя я никогда не был самим собой.

– Человек никогда не может быть самим собой.

–Ты часто писал об этом, но не можешь чувствовать это, как я, тебе не дано понять эту истину в той мере, в какой понимаю я. Ты понял, не понимая, то, что назвал «тайной», и, сам не понимая, написал правду. Человек не может открыть эту правду, не будучи самим собой. А если откроет, то он-уже не он. И то и другое не может быть правдой одновременно. Понимаешь весь парадокс ситуации?

– Я одновременно и я сам, и кто-то другой.

– Нет, ты говоришь это без полной уверенности. Поэтому ты и умрешь. Ты сейчас, как в своих статьях, убеждаешь, но сам не веришь; не веришь, но убеждать тебе удается. А когда ты понимаешь, что сумел убедить в том, во что сам не веришь, тебе становится страшно.

– Страшно?

– Я боюсь того, что ты называешь тайной, понимаешь, боюсь неясности, боюсь фальши, называемой «слово», боюсь видеть на лицах мрачные буквы. На протяжении многих лет всякий раз, когда я читал твои статьи, я чувствовал, что нахожусь там, где читаю, – в моем кресле или за столом, и одновременно где-то совершенно в другом месте, где-то рядом с тем, кто рассказывает историю. Знаешь ли ты, что значит догадаться, что ты убеждаешь, не будучи убежденным? Когда моя жена, с которой мы прожили тридцать лет, ушла, оставив на обеденном столе ничего не объясняющее письмо, и пропала, я будто бы знал, куда она ушла, но будто бы и не знал, что знаю. А поскольку я не знал, то стал искать повсюду, я искал не тебя, а ее. Но, разыскивая ее, сам того не понимая, искал и тебя, потому что, когда я бродил по улицам, пытаясь разгадать тайну Стамбула, у меня в голове возник ужасный вопрос: «Интересно, что сказал бы Джеляль Салик, если бы узнал, что меня ни с того ни с сего покинула жена?» Я пошел в редакцию газеты «Мил-лиет», но и там тебя тоже не было. Тебя искал не только я. В редакцию заходил сын твоего дяди, который хотел, чтобы ты встретился с английскими телевизионщиками, муж твоей сестры, Галип. Я невольно пошел за ним. Я подумал: этот мечтательный молодой человек, этот лунатик, знает, где скрывается Джеляль. Я говорил себе: уж он-то знает. Я как тень брел за ним по Стамбулу. Мы шли вроде по знакомому Стамбулу и не узнавали ни одного места. Я потерял его, нашел, снова потерял, опять нашел; в конце концов он сам пришел ко мне в клуб. Там мы все, сидящие за столом, рассказали по одной истории. Я люблю рассказывать, но мне редко удается найти слушателей. На этот раз мне повезло. Посередине рассказа, когда люди с интересом вглядывались в меня, чтобы попытаться понять конец истории, я, как это бывает в подобных случаях, вдруг испугался, что мое лицо им о чем-нибудь скажет; между этой мыслью и концом рассказа я понял, что моя жена сбежала к тебе. Я подумал: «Я знаю, что она сбежала к Джелялю». Вроде бы я это знал и как будто не знал, что знаю. Во мне словно жили два человека. У меня впервые получилось то, о чем я мечтал много лет: быть одновременно и другим, и самим собой. Я решил, что истина, за которой ты годами заставлял нас гоняться, назвав ее «тайной», состоит в следующем: это то, что ты знал, не зная, и написал, не понимая: в этой стране никто не может быть самим собой! Жить в стране побежденных и униженных – значит быть другим. Я – другой, и тогда я существую! Хорошо, а если тот другой, на чьем месте ты хочешь быть, сам – другой? Вот что я имел в виду, когда говорил, что всю жизнь обманывался, обольщался. Потому что тот человек, которому я верил и которого почитал, не увел бы жену у своего горячего поклонника. В ту ночь в клубе мне хотелось закричать проституткам, официантам, фотографам, обманутым мужьям, рассказывающим истории: "Эй, побежденные! Эй, униженные! Эй, проклятые! Эй, забытые! Эй, никчемные! Не бойтесь, никто не может быть самим собой, никто! В том числе короли, счастливые падишахи, знаменитости, кинозвезды, богачи, на месте которых вы хотели бы быть. Избавьтесь от них! С их исчезновением вы найдете то, что они преподносили вам как «тайну». Убейте их! Сами создавайте свои тайны, сами разгадывайте своизагадки! Понимаешь? Я убью тебя не из животной злости и чувства мести, как большинство обманутых мужей, а потому, что я не хочу входить в новый мир, в который ты меня тащишь. Я убью тебя, и тогда у всего Стамбула, у всех букв, знаков и лиц, о которых ты писал в своих статьях, действительно будет тайна. Газеты напишут: «Убит Джеляль Салик! Загадочное преступление!» Убийство никогда не будет раскрыто. Возможно, после этого смысл в нашем мире потеряется вообще, а незадолго до дня Страшного суда, о котором ты говорил, и прихода Махди в Стамбуле будут беспорядки, но для меня и многих других это будет открытием забытой тайны. Никто не сможет разгадать стоящего за этим происшествием секрета.

– Напрасно ты так думаешь. Ты можешь совершить свое тайное преступление, а они, счастливые и униженные, глупые и забытые, немедленно объединятся и сочинят историю, доказывающую, что в этом деле нет никакой тайны. И рассказ, сочиненный ими, в который тут же поверят, представит мою смерть всего лишь как часть обыкновенного заговора. И еще до похорон каждый решит, что эта смерть – или результат заговора, представляющего угрозу нашей национальной безопасности, или завершение продолжающейся долгие годы истории любви и ревности. К тому же не факт, что ты сумеешь так легко убить меня. Скорее всего, ты попадешь не туда и просто ранишь меня. Потом тебя здорово изобьют в полицейском участке – я уж не говорю о пытках,-а я вопреки твоему желанию стану героем и вынужден буду выслушивать глупости премьер-министра, который придет пожелать мне выздоровления. Уверяю тебя, нет смысла! Никто уже не хочет верить, что в мире существует тайна, которую нельзя разгадать.

– Кто мне докажет, что вся моя жизнь не была обманом, злой шуткой?

–Я, – сказал Галип, – слушай…

– Бишрев? (Слушай! (перс.) – так начинает стихи Мевляна) Нет,нехочу…