— Зиме нужно будет на несколько часов уехать в город, — сообщила Вала, словно бы отвечая на вопрос. — Я хочу, чтобы ты помог мне кое-что сделать.

Мы спустились по тропе к самому ее основанию, а потом по камням добрались до линии берега. Над головами с криками кружили несколько чаек, и ветер с силой хлестал мое лицо и голые руки. Куртки у меня не было, и я заметил, что пальцы покраснели, но холода не чувствовал.

— Пришли, — пробормотала Вала.

Она медленно подобралась к камню, торчащему из гальки. По форме и размеру он напоминал руку.

Потом я приблизился к Вале и понял, что это и вправду рука, обломанная на уровне локтя, сделанная из гладкого серого камня, вроде мрамора, только темнее. Вала остановилась и посмотрела на нее, поджав губы, потом подобрала эту находку.

— Не мог бы ты понести? — попросила она.

Я ничего не сказал, просто подставил руки, как будто Вала собиралась нагрузить меня хворостом. Она положила камень — и я вздрогнул, но не потому что тот был тяжелым, хотя так оно и было, а потому, что он выглядел как самая настоящая рука. Я даже разглядел складки кожи и вены на сгибе локтя.

— Джастин, — произнесла Вала. Я поднял голову, взгляд ее иссиня-черных глаз был устремлен на меня. — Пойдем. Скоро стемнеет.

Она медленно пошла вдоль берега, будто выискивала обкатанные морем стеклышки или морских ежей, я двинулся за ней. Через каждые пару шагов Вала останавливалась и что-нибудь подбирала: кисть руки, ступню, длинный камень, напоминающий ногу, а потом разворачивалась и клала находку мне в руки. Когда груда находок сделалась слишком тяжелой для меня, Вала подобрала стиснутый кулак и медленно зашагала обратно к тропе.

В тот день мы сделали еще несколько ходок, как и в последующие дни. Каждый раз мы возвращались в дом, и Вала пристраивала камни в неоконченный камин, закладывая и закрывая их другими. Хотя если бы кто и заметил, то подумал бы, что это фрагмент разбитой статуи или камень, который просто похож на ступню, лопатку или треснувший затылок.

Мне не хватало духу обсудить с Валой происходящее. Но я помнил, как выглядел «Бостон вейлер», когда береговая охрана вытащила его на берег: с небольшой рваной дырой в носу и с гораздо более крупной пробоиной в днище, как будто что-то большое и тяжелое проломилось сквозь дно. Например, метеорит. Или очень большой камень. Или гранитное изваяние человека.

Не то чтобы кто-то был свидетелем подобных вещей… Я сказал себе, что, может, это и вправду была статуя — упала с корабля, или столкнули с края утеса, или еще чего.

Но однажды, когда мы спустились на берег — на самом деле это был последний день наших с Валой поисков, — она заставила меня пройтись по мелководью. Она указала на что-то под водой, что-то круглое и белое, смахивающее на сплющенный футбольный мяч.

Только это был не мяч. Это была голова Томаса Тарни. Во всяком случае, ее передняя часть — лицо. Задняя часть уже была встроена в камин.

Я вытащил лицо из воды и уставился на него. Широко открытые глаза были спрятаны под зеленой пеной водорослей. Рот был распахнут, и можно было увидеть, где находился язык, пока не отломился, оставив зазубренное основание.

— Локсинс, — пробормотала Вала. Она легко забрала у меня голову, хотя та была настолько тяжелой, что я ее еле удерживал. — Наконец-то…

Вала развернулась и зашагала обратно.

С тех пор прошло три месяца. Дом уже завершен, и Зима живет в нем вместе со своей женой.

И с их ребенком. Камин готов, и вряд ли кто разглядит на самом верху круглый разбитый камень, который, если прищуриться и посмотреть при определенном освещении, например ночью, когда горит лишь огонь в камине, немного смахивает на лицо. Зима счастлив — никогда прежде я не видел его таким счастливым. Мы с мамой часто навещаем их. Малышке всего несколько недель, она такая клевая — вы себе представить не можете! — и такая крохотная, что я сначала из страха отказывался брать ее на руки. Однако Вала сказала, что я не должен бояться: сейчас я у ее дочки за старшего брата, но когда-нибудь, когда малышка вырастет, уже она будет за мной присматривать. Девочку назвали Гердой, что означает «защитница», и для младенца она действительно очень крепкая и сильная на вид.

Мое полное имя Перлин Сандей, хотя обычно меня называют просто Перл. В этой истории повествуется о том, как я повстречалась с вдовой из Дома-на-равнине и ее четырьмястами семьюдесятью тремя мертвыми друзьями, как я пела дуэтом с зятем дьявола и как навлекла на себя гнев волшебника тем, что его же и освободила.

Когда я совершала все это, я была уже не ребенком, но еще и не женщиной — ни то ни се. Я была как та кошка, у которой приступ «дверной болезни». Она царапает дверь, чтобы ее впустили или чтоб выпустили, но стоит вам отворить дверь, как кошка становится в дверном проеме, клонит голову набок и погружается в свои глубокие кошачьи думы, пока не дашь ей пинка. Будь я тем летом по какую-то сторону, все могло бы обернуться иначе, но я ни на что не могла решиться, и потому дверь стояла открытой для сквозняков и чудес.

Я выросла в Чаттануге в павильоне Науки и Искусства профессора ван дер Аста, что относится к Колоссальному Космополитическому музею. «Колоссальный» — это значит очень большой, а «космополитический» — всемирный. В детстве профессора ван дер Аста звали Хэйзилом Бауэрсоксом, и родился он в Райзинг-Фаун, штат Джорджия. Вообще, названия «Колоссальный Космополитический музей» и «павильон Науки и Искусства профессора ван дер Аста» говорят сами за себя, хотя природа науки и искусства — это тема для отдельного обсуждения, и то был не павильон вовсе, а трехэтажное здание, колоссальным я бы его не назвала, хотя там и помещалась куча вещей.

Сегодня этот музей уже не найти. Он размещался на берегу реки Теннесси, на той стороне, где центр города, и был укрыт тенью моста Уолнат-Стрит. Много лет назад там был другой мост, построенный генералом Шерманом, долго тот мост не простоял — Господь его смыл; а вот новый служит до сих пор.

Мне рассказывали, что мои родители положили меня в шляпную коробку и оставили в переулке между музеем и табачным складом. Два каннибала с острова Фиджи вышли покурить, пожалели меня и отнесли в музей, к профессору, а тот сделал из меня платный аттракцион, и я им работала, пока мне не исполнилось два года. Как опять же мне рассказывали, на вывеске было написано: «Живая прозрачная человеческая голова!» В общем, я лежала и сосала рожок с сахаром, а сзади стояла мощная лампа, которая подсвечивала мне голову так, что видны были мои маленькие мозги и кровеносные сосуды. То есть вывеска гласила чистую правду.