— Нет. Лучше дослушаю, что вы скажете о нем. Он не сознает своего несчастья?

— По целым неделям он бывает тих, и вы бы не заметили по наружности разницы между ним и другими мальчиками. Но, к несчастью, именно в это время на него находит беспокойство. Он подстерегает удобный случай и, как только мы перестаем наблюдать за ним, пытается скрыться он нас.

— То есть уходит он вас и сестер?

— Да. Месяца два назад он пропал у нас. Только вчера его возвращение сняло с нас страх, который я даже не могу описать вам. Мы не знаем, где он был и с кем провел время своего отсутствия. Никакими способами невозможно заставить его рассказать об этом. Сегодня утром мы подслушали, как он говорил сам с собой.

Стелла спросила, не говорил ли он о дуэли.

— Никогда. Он, кажется, забыл о ней. Сегодня утром мы слышали только два-три отдельных слова, о какой-то женщине и потом еще что-то, кажется, намек на чью-то смерть. Прошлой ночью, когда он ложился спать, я была около него и мне показалось, что он что-то скрывает от меня. Я сложила его платье, кроме жилета, как вдруг он выхватил его у меня и подложил себе под подушку. Я не могу осмотреть жилет так, чтобы он не знал этого. Он спит чрезвычайно чутко, как только подойдешь к нему, он тотчас же просыпается. Извините, что я утомляю вас такими подробностями, интересными только для нас. Но вы по крайней мере поймете постоянный страх, в котором мы находимся.

— В вашем несчастном положении, — сказала Стелла, — я бы попыталась расстаться с ним — то есть поместить его куда-нибудь, где бы за ним был медицинский надзор.

Лицо матери приняло еще более грустное выражение.

— Я уже справлялась об этом, — отвечала она. — Прежде он должен, провести ночь в работном доме, чтобы быть принятым как не имеющий средств в дом призрения. О, моя дорогая, должно быть, во мне еще есть остаток гордости! Он теперь мой единственный сын. Отец его был генералом французской армии, я выросла между людьми благородными по происхождению и воспитанию — я не могу отвести своего мальчика в работный дом!

Стелла поняла ее.

— Я сочувствую вам от всего сердца, — сказала она. — Поместите его в частный приют, где бы он был под надзором знающего и доброго человека, и позвольте мне, прошу вас, открыть свое портмоне.

Но вдова упорно отказывалась.

Стелла настаивала:

— Может быть, вы не знаете частного приюта, которым могли бы быть довольны?

— Я знаю такой приют. Добрый доктор, лечивший мужа во время его последней болезни, указал мне на него. Один из его друзей открыл у себя приют для нескольких больных и берет за них только то, что стоит их содержание. Сумма немыслимая для меня. Вот в чем заключается искушение, о котором я упомянула. В случае своей болезни я могла бы принять от вас несколько фунтов, потому что надеялась бы впоследствии заплатить их. Но взять большую сумму — никогда!

Она встала, будто желая положить конец свиданию.

Стелла перебрала все доводы, чтобы убедить ее, но напрасно! Мирный спор между ними продолжался бы еще долго, если бы их не прервали звуки, снова донесшиеся до них из соседней комнаты.

На этот раз, звуки не только сносные, но даже приятные: бедный мальчик наигрывал на флейте или кларнете песенку из французского водевиля.

— Теперь он счастлив, — сказала мать, — он музыкант от природы, пойдите посмотрите на него.

Новая мысль пришла в голову Стелле.

Она преодолела свое нежелание видеть мальчика, связанного несчастьем таким роковым образом с жизнью Ромейна.

Когда мадам Марильяк направилась к двери в другую комнату, она быстро вынула из портмоне банкноты и сложила так, чтобы их легко можно было спрятать в руке.

Она последовала за вдовой в соседнюю комнату.

Мальчик сидел на постели. Он положил свою флейту и поклонился Стелле. Его длинные, шелковистые волосы спускались по плечам. Одно только в его нежном лице указывало на расстроенные умственные способности — его большие кроткие глаза смотрели без выражения, как стеклянные.

— Вы любите музыку, мадемуазель? — спросил он ласково.

Стелла попросила его еще раз сыграть песенку.

Он с гордостью исполнил ее желание.

Его сестре присутствие постороннего лица, казалось, было неприятно.

— Работа стоит, — сказала она, уходя в переднюю комнату.

Мать ее дошла с ней до двери, делая необходимые указания в работе.

Стелла воспользовалась случаем. Она положила деньги в карман куртки мальчика.

— Отдай их матери, когда я уйду.

Она была уверена, что в таком случае мадам Марильяк не устоит против искушения. Она могла противиться многому, но не могла противиться сыну.

Мальчик кивнул, давая знать, что понял ее. В следующую минуту он положил флейту и на лице его отразилось удивление.

— Вы дрожите! — сказал он. — Вы испугались?

Она действительно испугалась. Уже одно прикосновение к нему заставило ее содрогнуться. Не охватило ли ее предчувствие какого-нибудь несчастья при минутном соприкосновении с ним?

Мадам Марильяк, обернувшись, заметила волнение Стеллы.

— Неужели мой бедный мальчик испугал вас? — спросила она.

Не успела Стелла ответить, как кто-то постучался в дверь. Вошел слуга леди Лоринг и в деликатных выражениях передал Стелле приказание своей госпожи:

— Мисс, не угодно ли вам будет пожаловать вниз, вас там ждут.

Стелла была рада в эту минуту всякому предлогу уйти.

Она пообещала снова вернуться через несколько дней. Прощаясь с ней, мадам Марильяк поцеловала ее в лоб. Нервы Стеллы все еще чувствовали потрясение, произведенное минутным прикосновением к мальчику. Спускаясь по ступеням, она дрожала так, что должна была опереться на руку слуги. По природе она не была застенчива. Почему же теперь так испугалась?

Экипаж леди Лоринг ожидал Стеллу у выезда на улицу, и кругом собрались все дети из околотка, восторгаясь каретою. Леди инстинктивно опередила слугу, отворив дверцу.

— Садись! — закричала она. — О, Стелла, ты не знаешь, как напугала меня! Боже мой, ты сама, кажется, напугалась! От каких негодяев я освободила тебя! Возьми мой флакон и расскажи мне все.

Свежий воздух и ободряющее присутствие ее подруги оживили Стеллу. Она настолько пришла в себя, что смогла описать свое свидание с семьей генерала и ответить на вопросы, вызываемые рассказом. Последний вопрос леди Лоринг был в то же время и самым важным:

— Как же ты намерена теперь поступить с Ромейном?

— Как только приедем домой, я напишу ему.

Этот ответ по-видимому очень встревожил леди Лоринг.

— Ты не выдашь меня? — сказала она.

— Как это?

— Не сообщишь Ромейну, что я рассказала тебе о дуэли?

— Конечно, нет. Я тебе покажу письмо, прежде чем отправлю его почтой.

Успокоенная этим заявлением, леди Лоринг вспомнила затем о майоре Гайнде.

— Можно рассказать ему, что ты сделала?

— Конечно, можно, — отвечала Стелла. — Я ничего не скрою от лорда Лоринга и попрошу его написать майору. Пусть он напишет, что, узнав от тебя, в чем дело, я навела необходимые справки и сообщила Ромейну благоприятный результат, добытый с их помощью.

— Нетрудно написать письмо, моя милая, но трудно сказать, что подумает о тебе потом майор Гайнд!

— А какое мне дело до того, что подумает майор Гайнд?

Леди Лоринг взглянула на нее с плутовской улыбкой.

— Ты с таким же равнодушием относишься и к мнению Ромейна? — спросила она.

Стелла покраснела.

— Старайся говорить серьезно, когда дело идет о Ромейне, — отвечала она. — Его доброе мнение — для меня жизнь.

Час спустя важное письмо к Ромейну было написано.

Стелла со всеми подробностями рассказала о случившемся, опустив только две подробности: во-первых, она ничего не сообщала о том, что вдова упомянула о смерти сына, и о том, как эта смерть повлияла на младшего брата. Описывая мальчика, она упомянула только, что он слаб рассудком и должен постоянно быть под надзором. Во-вторых, она дала понять Ромейну, что объясняет участие, принимаемое им в семье генерала, мотивами обыкновенной благотворительности.