Было около половины шестого, когда на лестнице раздались быстрые шаги. Винтерфильд вошел в комнату.

— Вот это любезно! — воскликнул он. — Я думал, что вернусь в худшее из уединений — уединение гостиницы. Ведь вы отобедаете со мной? Да? Вы, вероятно, думали, что я навеки поселился в Париже? Знаете, что меня так надолго задержало там? Самый прелестнейший из театров — комическая опера. Как я люблю эту школу музыки — певучие, грациозные мелодии композиторов, последователей Моцарта. Только в Париже можно вполне насладиться этой музыкой. Поверите ли вы, я целую неделю прождал только для того, чтобы во второй раз слышать Николо в роли Уоконде. Я был почти единственным молодым человеком в партере. Вокруг меня сидели старики, помнившие первое представление оперы. Они своими морщинистыми руками выбивали такт мелодий, с которыми связывалось воспоминание о самом счастливом времени их жизни… Что это такое? Это моя собака! Я был вынужден оставить ее здесь, и она знает, что я вернулся.

Он подбежал к двери и крикнул вниз, чтобы впустили собаку, которая тотчас же вбежала в комнату и бросилась в распростертые объятия хозяина. Винтерфильд отвечал на ее ласки и целовали ее с такой нежностью, с какой женщина могла бы целовать своего любимца.

— Ах, ты, милый мой! Стыдно было оставлять тебя здесь.., ну, впредь не буду! Отец Бенвель, много ли друзей найдется у вас, которые радуются свиданию с вами так, как этот? У меня нет ни одного. И есть дураки, которые считают собаку существом низшим, чем мы сами! Что бы я ни делал, это животное всегда останется верным мне. Я мог бы стать презренным человеком в глазах всех прочих людей, но моя собака точно так же, как прежде, любила бы меня. Посмотрите и на ее физические качества. Например, что за безобразие — не скажу ваше, скажу — мое ухо: съеженное, морщинистое, голое. Посмотрите на прекрасные шелковистые покровы ее ушей! Разве могут наше обоняние и наш слух сравниться с ее слухом и ее чутьем? Мы гордимся нашим разумом. Удалось бы нам найти дорогу домой, если б нас увезли в закрытой корзине? Если б нам обоим пришлось бежать поспешно с лестницы, кто скорее может сломать себе шею — я на своих двух ногах или она на четырех? Кто тот счастливый смертный, которому, ложась в постель, не приходится расстегивать несчастных пуговиц, а вставая, снова не застегивать их? Вот она сидит у меня на коленях. Она очень хорошо знает, что я говорю о ней, и слишком любит меня для того, чтобы сказать: «Какой дурак мой барин!»

Отец Бенвель слушал эту рапсодию, так прекрасно характеризовавшую детскую простоту говорившего, с внутренним нетерпением, которое, впрочем, ничем не выражалось на его улыбающемся лице.

Он решил не упоминать о бумагах, лежавших в его кармане, пока не случится что-нибудь, что заставит его как бы случайно вспомнить о них. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, что содержимое пакета ему известно. Когда же Винтерфильд подойдет к столику у стены и примется за письма?

Часы на камине свидетельствовали о неумолимом беге времени, а внимание Винтерфильда все еще было устремлено на собаку.

Терпение отца Бенвеля подверглось сильному испытанию, когда добродушный провинциал, назвав имя собаки, начал рассказывать, по какому поводу это имя дано.

— Его зовут Странник, и я скажу вам почему. Еще щенком, он в один прекрасный день появился в саду Бопарка, измученный и усталый, так что мы заключили, что он пришел издалека. Мы поместили в газете объявление, но никто не явился за ним. Так он и остался у нас. Если вы не имеете ничего против, мы угостим сегодня Странника. Он пообедает с нами.

Отлично поняв эти слова, собака спрыгнула с колен хозяина и в одну минуту исполнила тайное желание отца Бенвеля. Выражая свое счастье прыжками по комнате, она столкнулась со столиком, и лежавшие на нем письма рассыпались по полу, привлекая внимание Винтерфильда.

Отец Бенвель вежливо встал, чтобы помочь собрать разбросанную корреспонденцию. Но собака предупредила его тихим ворчанием, давая знать патеру, чтобы он не вмешивался не в свои дела. Она брала письма зубами и приносила их к ногам хозяина. Но и в этом случае неисправимый Винтерфильд ограничился только тем, что погладил Странника. Терпение отца Бенвеля истощилось.

— Прошу вас, не церемоньтесь со мной, — сказал он. — Пока вы будете читать письма, я просмотрю газету.

Винтерфильд рассеянно собрал письма, сложил их в стопку на столе возле себя и взял верхнее из них.

В этот вечер судьба была положительно за патера. Первое письмо тотчас же навело его на нужный предмет разговора. Опустив руку в карман, отец Бенвель тотчас же вынул ее.

— Мне предлагают вступить в парламент, — сказал помещик. — Какого вы мнения о представительных учреждениях, отец Бенвель? По моему мнению, представительство доживает свои последние дни. Почтенные члены с каждым годом тянут с нас больше и больше денег. Им остается только отказаться от свободного слова или сидеть в бездействии, когда полдюжины бесстыдных идиотов из-за самых презренных целей останавливают прогресс законодательства. У них даже нет чувства национальной чести, чтобы установить общественный закон, вследствие которого достигнуть подкупом места в парламенте считалось бы таким же нечестным, как плутовать в картах. По моему мнению, шулер не так низко пал. Он никого не побуждает изменить общественному доверию. Одним словом, все изнашивается на этом свете — почему же палата общин должна составлять исключение из этого правила?

Он взял из стопки второе письмо. Посмотрев на адрес, изменился в лице. Губы перестали улыбаться, и веселость погасла в глазах.

Странник, положив передние лапы на колени хозяина, ждал, чтобы на него обратили внимание, но, увидя произошедшую перемену, лег в почтительной позе.

— Переслано из Бопарка, — тихо проговорил Винтерфильд. Он распечатал письмо.., внимательно прочитал его до конца, подумал и снова прочитал.

— Отец Бенвель! — вдруг сказал он.

Патер отложил газету.

В продолжение нескольких минут не было слышно ничего, кроме стука часового маятника.

— Мы с вами знакомы недавно, — начал Винтерфильд, — но нам приятно бывать вместе, и, мне кажется, я обязан относиться к вам, как к другу. Я не принадлежу к вашей церкви, но надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что не разделяю предубеждения против католического духовенства.

Отец Бенвель молча поклонился.

— О вас упоминается в письме, которое я только что прочитал, — продолжал Винтерфильд.

— Можете вы назвать мне фамилию вашего корреспондента? — спросил отец Бенвель.

— Нет, не могу. Но мне кажется, я обязан сообщить вам содержание письма. Автор советует мне быть осторожным с вами. Мне пишут, что вы желаете узнать события из моей прошлой жизни и имеете на то причины, которых моему корреспонденту не удалось открыть. Я говорю прямо, но прошу вас также понять, что говорю беспристрастно. Я не могу, не выслушав его, осудить человека, и тем более того, кого я имею честь принимать у себя.

Он говорил просто, но с достоинством. Отец Бенвель отвечал ему тоже с достоинством. Излишне прибавлять, что теперь он знал, что корреспондент Винтерфильда — жена Ромейна.

— Позвольте мне от всей души поблагодарить вас, мистер Винтерфильд, за откровенность, делающую честь нам обоим, — сказал он. — Вы вряд ли ожидаете, если я могу так выразиться, что я снизойду до того, что стану опровергать обвинение, направленное против меня неизвестным лицом. Я лучше прямо дам доказательства и затем предоставлю вам судить, достоин ли я еще вашей дружбы, на которую вы были столь добры сослаться.

После этого предисловия он в кратких словах рассказал, при каких обстоятельствах получил конверт, и затем подал его Винтерфильду печатью вверх.

— Решите сами, — сказал он, — если б эти письма попали в полное распоряжение человека, имеющего намерение шпионить за вами в частной жизни, оправдал ли бы он доверие, оказанное ему?

Он встал и взялся за шляпу, готовясь уйти сию же минуту, если б его чести коснулось малейшее выражение недоверия. По свойственной ему доверчивости, Винтерфильд тотчас же принял этот убедительный довод.