С каждым днём становилось всё холодней. И если для неё самой этот холод был благословенным освобождением от римской жары, то Маркус с каждым днём замерзал всё сильней.

Риана, привыкшая к тому, что патриций никогда не показывает слабость, с трудом верила своим глазам.

Желание приблизиться, взять в ладони его побелевшие кисти, поднести их к губам… Становилось всё сильней. И чем сильней оно было, тем крепче сжимала Риана себя в тисках.

Она уже не думала о том, что сходит с ума. Песнь стихла, толи отчаявшись, толи насытившись чистым воздухом северных гор. Риана почти перестала задаваться вопросом о том, чем подобные чувства закончатся для неё. Сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения кроме этих побелевших рук, которыми Маркус с трудом сжимал поводья коня.

Когда до храма оставались последние сутки пути, Риана не выдержала.

Маркус стоял на склистом уступе и смотрел на море, бившиеся о камни далеко внизу. Это море мало походило на то, от которого пролегал их путь. Это море было свинцово-серым, холодным и безудержным, как Песнь, звеневшая у Рианы в крови.

Риана подошла к нему и сделала то, что не давало ей покоя все прошедшие дни. Руки Маркуса оказались такими же холодными на ощупь, как Риана и ожидала. Она так и не посмела коснуться их губами, лишь сжала в своих руках. Прошлась дыханием, зная, что всё равно не сумеет согреть. И наткнувшись на усталый и горький взгляд патриция мгновенно отступила назад, едва успев остановиться у самого края скалы.

— Надо было надеть перчатки, — только и сумела выговорить она.

Убрала руки и старательно избегая смотреть Маркусу в глаза, двинулась прочь.

Маркус всегда искал повода к ней прикоснуться.

Поначалу это пугало. Риане хватило прикосновений на много лет вперёд. Прикосновения всегда причиняли боль. Там, где она росла, прикосновения не осуждались — но никому не пришло бы в голову вступать в тактильный контакт без особых причин.

Римские причины Риана успела изучить слишком хорошо. Если пришлось бы выбирать между прикосновениями римских рук и прикосновениями плети, Риана выбрала бы плеть.

Но те прикосновения, которые мимолётно предлагал ей Маркус ничем не походили на те, к которым Риана привыкла.

Риана не знала, как их понимать. Не понимала к чему они ведут. Боялась, что ещё мгновение и игра, которую ведёт патриций, наскучит ему, и тот заведёт новую игру.

Риана знала, как больно терять то, во что ты почти что успел поверить. Она поняла, что лучше не верить, чем терять. И потому заметив, что Маркус в очередной раз пытается прикоснуться к ней, спешила отодвинуться в сторону, избежать.

Потом она жалела. Чем больше проходило времени, чем сильней.

Когда однажды Маркус предложил ей съесть комочек хлеба с его рук, Риана заледенела. Касаться губами господских рук казалось таким же унизительным, как стоять на коленях или чистить сапоги. Но когда во время ночных прогулок рука даэва будто невзначай скользила по её плечу, Риана всё чаще замечала, что не хочет отодвигаться, а хочет закрыть глаза и на долгих несколько мгновений поверить в то, что всё хорошо. Всё всегда будет так и не изменится никогда.

Песнь предательски утихала, оставляя одну лишь растерянность. Риана не знала, обороняться ли, бежать ли или сдаться в плен. А Маркус насмешливо смотрел на неё своими зелёными глазами, тёплыми, как нагретый солнцем южный океан, и волны, прикосновений которых она не знала, смывали её и уносили в безбрежную даль.

Риане хотелось улыбаться в ответ и она боялась желаний, которые просыпаются в её груди. «Ты просто рабыня», — напоминала она себе в сотый раз. «Никогда не забывай, кто ты для него». И Риана вспоминала.

Риана помнила самую попытку Маркуса подобраться к ней — когда тот пригласил её в термы. Риана понимала, что было бы слишком самоуверенно думать, что патриций задумал эту прогулку ради неё, но другой причины придумать не могла.

Всю дорогу ей хотелось спросить: «Зачем ты играешь со мной?» В тот день об этом она промолчала.

Обнажённый Маркус был красив. Даже для валькирии, привыкшей совсем к другой красоте. Возможно именно потому, что Маркус был немного иным, на него хотелось смотреть и смотреть. Касаться его. Приблизиться к нему ещё чуть-чуть.

Было бы куда проще, если бы патриций это запретил. Но даэв молчал, всё дальше втягивая в собственную игру.

Риана навсегда запомнила шелковистую гладкость разгорячённой кожи. Даже теперь опуская взгляд на собственные пальцы она не могла отделаться от чувства, что на самых кончиках пылают обжигающие огоньки. Тело мгновенно откликалось на воспоминание и Риана не могла поверить, что всё это происходило с ней, а не с кем-то другим. Дурманящие запахи термы, пар исходивший от воды… Патрицию удалось заставить её забыть обо всём. О том, что ждёт впереди. О том, что было до. В сознании Рианы промелькнула предательская мысль, что она хотела бы остаться с Маркусом навсегда там, в клубах пара, где можно не думать больше не о чём.

Риана сделала глубокий вдох. Попыталась сосредоточиться на коридоре, бегущем вперёд.

Сердце стиснуло тоской при мысли о том, что она так ни разу и не коснулась патриция в ответ. Не сделала этого сама, хотя сотню раз хотела.

Она снова подняла пальцы к глазам.

«Ему не нужны твои прикосновения», — напомнила она себе. «Всё, что захочет, он возьмёт сам».

На этот раз голос разума, звучавший в её голове, был предательски тих, и Риана толком не поверила в то, что тот говорил.

«А что делать, если я хочу? Хочу сама?» — спросила она у себя, но голос молчал, и не желал давать никаких советов.

Риана замедлила ход, рассеяно оглядываясь по сторонам.

Она пока ещё не была готова ответить самой себе: чего именно она хотела?

Клемента сидела в темноте, сложив руки на груди. В отличие от патрициев, вызвать свет для неё было серьёзным испытанием, так что она ограничилась тем, что наблюдала, как слабо мерцает белоснежная кожа валькирии в темноте.

— Вайне… — позвала она.

— Да, — девочка вскинулась.

— Вайне, не жалеешь, что пошла с нами?

Вайне робко пожала плечами.

— А как ещё?

— Мои слуги остались в Риме… Я скучаю, иногда… По Розе, моей экономке. И по Игл, портнихе. Впрочем, — гетера вздохнула, — когда я встретила Маркуса в первый раз, сразу почувствовала, что всё закончится чем-то подобным. Нет, уверенности не было, конечно… Просто, знаешь, как бывает… Все люди — как пёстрый карнавал. И вдруг ты видишь кого-то одного… И понимаешь, что он один в этой пьесе будет играть главную роль. И идёшь к нему, хотя знаешь, что от него получишь больше боли, чем радости.

Девочка покачала головой.

— Ну, конечно… — Клемента щёлкнула её по носу. — И хорошо, что не знаешь.

Клемента замолчала ненадолго.

— Когда я увидела патриция Цебитара, — сказала Вайне, — я испугалась. Но и… я захотела, чтобы он был моим господином. Не Сант.

Клемента подняла брови.

— Что же он такого сделал? Честно говоря, Маркус обычно страшнее на словах, чем на деле.

— Не-е-ет… Тогда он был страшен. Он убил виверну двумя ударами, — девушка взмахнула рукой, пытаясь повторить движение меча. — В глаз, а потом по горлу.

Клемента фыркнула.

— Он её одним ударом убил.

— Да?

— Да. А вторым срубил голову, чтобы покрасоваться перед императрицей. Вечно он так…

— Но ведь императрица должна была поверить, что это для неё. Он уже нарушил правила и должен был как-то оправдаться.

Клемента посмотрела на валькирию неожиданно серьёзно.

— Ну, да-а-а-а… — протянула она. — Но я что-то не верю в эти оправдания. Мог бы просто не лезть на рожон.

— Но тогда у него не было бы Рианы. И некому было бы его защищать.

— Хватит, хватит, — Клемента подняла руки в защитном жесте. — Я поняла то, что и так знала. Маркус чудо чудное, порождение старших богов.

Она вздохнула.

— Потому это чудо чудное и бросило нас тут.

— Вы хотите посмотреть храм?