Она пожала плечами и заявила:

— Ты сам виноват, папочка. Где есть вина, там должна быть и кара. Я попросила бы Мишу, если бы ты не отправил его в эту дурацкую командировку.

К театральному институту мы отправились в понедельник утром (после того, как расправились с приготовленной полковником КГБ яичницей). Обошлись без услуг московских таксистов — доехали в метро до станции «Арбатская». В вагоне метро было многолюдно, душно и шумно. Настя ещё в пути взвалила на себя функции нашего экскурсовода и рассказывала нам о Государственном институте театрального искусства (приправляла своё повествование многочисленными «мудрыми» цитатами и «крылатыми» выражениями). Из её лекций я узнал, что находился ГИТИС сейчас в здании усадьбы восемнадцатого века. И что в том здании Наполеон Бонапарт «устроил конюшню», когда в тысяча восемьсот двенадцатом году «ненадолго» захватил Москву.

До Малого Кисловского переулка мы дошли от выхода из метро хорошо мне знакомым по прошлой жизни маршрутом. На этих улочках я «тогда» бывал много раз. Потому что в середине девяностых годов мы с Артурчиком «получили» помещение в Среднем Кисловком переулке, где разместили один из своих московских офисов. Тогда я неоднократно проезжал мимо ГИТИСА — частенько видел рядом с ним знакомые мне по советским и российским фильмам лица актёров. На этот раз мы по пути к институту никого из нынешних или будущих знаменитостей не встретили. На территорию бывшей усадьбы попали без проблем. Настя Бурцева повела нас прямиком к центральному входу театрального вуза, на ходу зачитывала лекцию.

— … Это первый в мире вуз, который давал высшее образование актёрам драматического театра, — рассказывала Настя. — На первом и на втором этажах здесь находится актёрский факультет. На третьем режиссерский. А сзади этого здания театроведческий факультет, где учится моя хорошая подруга, о которой я вам уже рассказывала…

В главном корпусе института я первым делом расстегнул куртку — тут было тепло и душно, как в метро. С верхних этажей доносились приглушённые расстоянием человеческие голоса. Настя повела нас к центральной лестнице. Но я остановился и заявил, что дальше не пойду. Сказал, что Бурцева и без меня «всё» здесь Лене прекрасно покажет и расскажет. Попросил у Котовой шариковую ручку и блокнот, который Лена теперь постоянно носила у себя в сумке. Заявил девчонкам, что подожду их «внизу». Бурцева растеряно моргнула и вдруг сощурила глаза. Посмотрела на блокнот и спросила: уж не сюжет ли для нового рассказа я придумал. Я ответил ей, что «не то чтобы придумал». «Запишу, пока ничего не забыл», — сказал я и присел на корточки около лестницы.

Девчонки с пониманием отнеслись к моей просьбе. Настя мне улыбнулась, Лена легонько прикоснулась к моему плечу. Котова и Бурцева развернулись и ушли на второй этаж. А я расположился у лестничных перил, открыл на чистой странице блокнот и взялся за составление очередного «московского сна» (тему которого придумал ещё в Новосоветске). В стенах театрального института работалось быстро, легко и с вдохновением. Висевшие на стенах портреты театральных деятелей своими строгими взглядами будто подстёгивали работу моей памяти и помогали в работе. То и дело проходившие к лестнице студенты рассматривали меня с интересом, но не отвлекали вопросами. А вот я временами отвлекался — бросал взгляды на стройные ноги поднимавшихся по ступеням будущих актрис.

В квартиру Бурцевых мы вернулись незадолго до полудня. И обнаружили, что Евгений Богданович возвращался сюда до нас. На кухонном столе мы увидели часть моего вчерашнего заказа — прочие продукты я нашёл в холодильнике. Я тут же мысленно пробежался по хранившемуся у меня в памяти списку ингредиентов для торта «Птичье молоко». Убедился, что и необходимое для работы над тортом оборудование теперь было в наличии. Проверил работу газовой плиты. Облачился в тот самый фартук, в котором меня встретил Настин отец, когда я явился в эту квартиру впервые (в сентябре прошлого года). Поднял взгляд на лица наблюдавших за мной девчонок (Бурцева и Котова скромно стояли около кухонного окна).

Заявил:

— Работаем.

Тесто для шоколадного брауни делала Котова. Под моим чутким руководством. Приготовленную Леной кремообразную массу я вылил в сковороду и отправил в духовку.

Объявил перерыв. Наблюдавшая за нашими кулинарными трудами Настя Бурцева покинула свой пост у окна и сварила нам кофе. Она расставила на столе чашки.

— Сергей, — сказала Бурцева, — а можно я почитаю то, что ты записал сегодня в ГИТИСе?

Я пожал плечами, ответил:

— Читай. Блокнот у Лены. Но условие прежнее.

Настя кивнула.

— Я не расскажу о твоих рассказах папе, — сказала она. — Честное комсомольское.

Котова под моим присмотром разрезала на две половины уже чуть поостывший брауни, когда на кухню вернулась Бурцева. От Насти пахло табачным дымом. Бурцева выждала, пока Лена завершит работу по разделению коржа.

Анастасия взглянула на меня.

— Мрачные у тебя, Сергей, сюжеты для рассказов, — произнесла она. — Взрыв в вагоне московского метро. На Арбатско-Покровской линии. И снова семьдесят седьмой год. Семеро погибших. Кошмар.

Я заметил, как вздрогнула Котова. Лена стрельнула в меня взглядом, но тут же опустила взгляд на шоколадный брауни.

Бурцева покачала головой и процитировала:

— Мозг есть то место, в котором возникают удовольствия, смех и радости. Из него же происходят тоска, скорбь и плач. Это сказал Гиппократ.

Она вздохнула и заявила:

— Сергей, но ведь я тебе уже говорила, что тысяча девятьсот семьдесят седьмой год для фантастического рассказа это слишком рано. Перенеси действие рассказа в восьмидесятые. Иначе читателям будет сложно такое представить…

Яичные белки для суфле взбивала Лена. Делала она это ручным механическим миксером, который я обнаружил в хозяйстве Бурцевых (его наличие Настю удивило — до нашего с Леной появления на этой кухне миксер уже несколько лет не извлекали из шкафа). Я тем временем растапливал на водяной бане плитки шоколада.

— И что это будет? — спросила Настя, когда я рисовал на клеёнке детали для объёмного пазла.

— Скоро увидишь, — пообещал я.

Форму для торта я снова сделал из сита (нового, купленного сегодня Настиным отцом в магазине). Варил инвертный сироп для шоколадного теста, пока Лена укладывала в форму брауни и выливала на него первую порцию суфле. Со своей частью работы Котова покончила быстро — наблюдала за тем, как я готовил шоколадное тесто.

Шоколадные танки (уже собранные из деталей) отправились в морозильную камеру. Шоколадное тесто для розы остывало на столе. Зажатое между двумя коржами брауни суфле «Птичье молоко» застывало в холодильнике.

Я объявил очередной перерыв.

Котова сварила кофе. Мы уселись вокруг кухонного стола, обсуждали кулинарные рецепты. Бурцева курила — спешила «заправиться» никотином до возвращения с работы отца (при нём она к сигаретам не прикасалась).

Завершали мы работу над тортом «Птичье молоко» уже под присмотром вернувшегося с работы Бурцева. Евгений Богданович с нескрываемым любопытством наблюдал за тем, как я соединял шоколадные лепестки розы. Поглядывал, как Лена покрывала торт глазурью. Задавал касавшиеся нашей работы вопросы, словно перенимал опыт. Запах табачного дыма в кухне он будто не замечал. Но и сам при дочери не дымил — выкурил сигарету, когда Лена и Настя ушили в гостиную.

За финальными штрихами в работе над тортом наблюдали и Настя, и Евгений Богданович. Они замерли плечо к плечу около окна, смотрели, как я уложил поверх ещё не застывшей глазури шоколадную розу («Как настоящая», — шепнула Бурцева). Рассматривали установленные по разные стороны от стебля розы танки («На тридцать четвёрки похожи», — заявил Бурцев). Я пояснил, что нынешнюю композицию создал впервые; и что название для неё пока не придумал.