— Вряд ли. В Петербурге понимают всю важность Азии, но именно Европейское направление считается основным, — осторожно отвечал Некрасов.

— Про Николая Александровича разговор у нас не шел. Нам надо просто показать себя с наилучшей стороны и помочь генералу Романовскому выиграть войну, — добавил я. Мне не хотелось хитрить перед новым другом, да и всей правды я не знал. Наследник действительно не говорил, собирается ли отправиться в Ташкент. У него имелись и иные, более важные дела.

— Жаль, его бы присутствие мигом бы расшевелило все это болото.

Уже в дороге стало ясно, что наша черная и плотная форма замечательно подходит под зимний климат. В степи дули ветра, лежал снег, стояли морозы. Шинели и толстые башлыки, в которых гусары походили на заостренные морковки, отлично помогли переносить холод. К тому же, в моем распоряжении имелась личная медвежья шкура, купленная еще в Чугуеве. Но вот что будет дальше? Чем дальше на юг, тем теплее становится. Как мы перенесем азиатскую жару?

Полковник Дика направил соответствующий запрос в Петербург, но провернуть бюрократическую машину оказалось не так-то просто. Пока все оставалось без изменений. Язвительный Гуляев не упускал случая намекнуть, что нам придется нелегко.

— В Европе вы себя хорошо показываете, никто и не сомневается, — обычно говорил он, лукаво улыбаясь. — Но здесь Азия! Непросто вам придется среди степей, песков и змей.

— Ничего, справимся. Гусарам не привыкать, — отшучивался я, поддерживая честь полка.

После Оренбурга дороги резко ухудшились. Почтовые станции в основном обслуживали киргизы. Лошадей у них было великое множество, но для нашего дела они подходили плохо — слишком маленькие, хоть и выносливые. Да и верблюды годились лишь для перевозки грузов. Полк обзавелся ими в большом количестве и они, везущие повозки, обвешанные мешками и сундуками, растянулись на многие версты. Ветераны пугали молодых тем, что верблюд животное вредное, и может пережевать незадачливого седока меж своих горбов, случаи, мол, были. Находились и те, кто верил.

Обычно выходило так, что разведывательная команда и первый эскадрон покидали очередную почтовую станцию, а на наше место приходил второй или третий эскадрон, затем четвертый, пятый и шестой, а уж после до станции добирался и обоз. Как таким множеством людей, лошадей, верблюдов и грузов управлял подполковник Веселов, я не представлял. Князь Ухтомский даже придумал каламбур, что «Веселову ныне не до веселья».

Ночевали либо в поле, либо на почтовых станциях. И если офицеры как-то перебивались в домах, где могли выпить чаю из самовара и подремать хоть и в душной, но избе, то простым солдатам приходилось тяжко. Они часто спали прямо в конюшнях, с лошадьми или разбивали палатки. Постоянные трудности вызывали вопросы о еде, фураже для лошадей, починки амуниции. Много часов приходилось проводить на открытом воздухе, а вместо станции мы часто подъезжали к землянкам, прикрытым хворостом, куда набивались, как сельди в бочку.

Полк растянулся. Вдоль него постоянно скакали вестовые и боевое охранение. Мы с Некрасовым неизменно находились во главе всей колонны.

Киргизы также решились испытать нас на прочность. Около двух десятком их постоянно находились с нами. Их называли джигитами. Так-то они оказались народом простым и честным, но для надлежавшего отношения нам следовало заставить уважать себя и внушить почтение. Случай представился, когда один из киргизов на почтовой станции выпил лишнего и за каким-то чертом залез на лошадь одного из гусар и «прокатился» в степь. Искали его долго, а когда нашли чудака, стащили с лошади, надавали по мордосам, а Дика приказал для пущего эффекта выпороть бедолагу.

Почесывая отбитую спину и задницу, протрезвевший киргиз кланялся, что-то лепетал и всеми силами пытался показать, что урок усвоен им на отлично. Данный случай, вроде бы и мелкий по своему значению, мигом стал известен степнякам. Те с первых дней как-то уяснили для себя, что у гусар рука тяжелая и лучше с нами не шутить. Подобные меры внушили несомненное уважение.

В Орске находился особый чиновник, который поставил печать и пометку в документы, какого числа мы здесь проезжали. С этого дня каждому воинскому чину полагалось дополнительное «степное продовольствие» сверх жалования. А оно оказалось весьма ощутимым.

Кроме киргизов, перегоняющих свои стада, нам попадались и купцы. Обычно русские или татары, с товаром из Азии или России на нескольких телегах. Еще был фельдъегерь с казачьей охраной, везущий секретные сведения из Ташкента. В подобных «развлечениях» и скуке тянулись дни за днями.

В воздухе все отчетливее пахло весной. Степь постепенно уступала место пескам. Ночью все еще подмораживало, а между барханами на глаза часто попадался снег. К тому времени я хорошо познакомился с кумысом и нашел, что это просто замечательной напиток. Остальные гусары по большей части воротили носы, считали кумыс напитком варварским, но человек пять все же стали его поклонниками.

Начали появляться первые недовольные. Среди офицеров больше всех раздражения показывал поручик Горлов из второго эскадрона. У него в Петербурге имелась протекция, да и богатых родственников хватало, так что передислокацию полка в такое захолустье он воспринимал как личную трагедию. Воевать он не отказывался, но хотел бы служить поближе к столице, к театрам, дамам и различным развлечениям.

— Я готов сражаться везде, куда Родина прикажет отправиться, но право слово, гусары и Азия — вещь несовместимая, — примерно в таких выражениях критиковал он наш поход.

Мне он не нравился, да и я ему тоже. В дороге наша недоброжелательность проявилось более отчетливо. С подчиненными он приказов начальства не обсуждал, то со многими товарищами отношения испортить успел.

И если офицеры держали свое мнение при себе, то среди рядового состава начали появляться вопросы. Люди не понимали, куда и, собственно, зачем мы идем.

— Прошу вас, господа, поговорите с людьми. Объясните, что мы идем сражаться за Россию. Расскажите, с кем нам предстоит драться, — во временном лагере, который мы разбили вблизи захудалого и бедного поселка под названием Карабутак полковник Дика попросил нас провести с гусарами несколько бесед и по возможности снять напряжение.

Еще один форт по пути носил имя Иргиз. Я до сих пор вспоминаю, что находясь по обыкновению в разведывательном разъезде вместе с Некрасовым и несколькими казаками Гуляева, впервые увидел Аральское море.

— Вот оно, Синее море, где по легендам плавал Садко! — Гуляев много читал, знал фольклор и легенды. Сотник привстал в стременах и указал плеткой вперед. Мы с Некрасовым остановились.

— Ишь ты, добрались никак, слава Богу! Сплюнь! Дурень, до Ташкента еще скакать и скакать! — позади негромко перешучивались гусары разведывательной команды, командовал которой суровый вахмистр Нестор Козлов по прозвищу Цезарь.

— Разговорчики! — прикрикнул он, и его мигом послушались. Казаки Гурьева держались отдельно и снисходительно прятали улыбки в бороды — многие из них уже успели здесь побывать, да и про войну они знали не понаслышке, так что гусар меж собой прозвали «желторотиками».

Море меня поразило. Я как-то вообще забыл, что в настоящее время оно является хоть и не огромным, но достаточно внушительным, по обьему превышающим Азовское или даже Адриатическое. Наряду с Аралом использовалось и другое название — Синее море.

Перед нами простиралось безграничная гладь прозрачной голубой воды, сливающейся на горизонте с небом. Порывистый ветер гнал волну. В небе плыли кучевые облака. По берегам шумел камыши, рос кустарник и саксаулы. Над водой летали цапли и аисты, а рыбы здесь, судя по всему, водилось великое множество. Воздух пах солью, свежестью и весенними травами. Серую, вперемешку с песком и белесыми камешками, землю, густо покрывала мягкая зеленая трава. Вдалеке замерло стадо сайгаков. Все спешило расти и размножаться, стараясь завершить очередной цикл до прихода жары. После нее от всего этого великолепия оставались лишь поблекшие и выгоревшие остатки.