Ужасное сражение между флибустьерами и испанцами принесло неисчислимые жертвы обеим сторонам. Более двухсот трупов лежали на палубе, полубаке и полуюте взятого пиратами корабля. Тут были и павшие от взрывов гранат, которыми марсовые забрасывали защитников судна, и убитые из ружей и пистолетов, и погибшие в рукопашных схватках.

Испанский корабль потерял сто шестьдесят человек, корсары — сорок восемь, не считая двадцати семи раненых, отправленных для оказания им помощи на «Молниеносный».

Во время перестрелки сами корабли потерпели немалый урон. «Молниеносный», благодаря стремительности нападения и быстроте маневрирования, потерял лишь пару стеньг, которые нетрудно было заменить запасными, во многих местах у него был пробит фальшборт, теперь маневры были затруднены. Испанский же корабль оказался совсем в плачевном состоянии и вряд ли мог поднять паруса.

Его руль был погнут, грот-мачта, поврежденная у основания бомбой, грозила обрушиться при малейшей попытке поднять на ней паруса, бизань-мачта лишилась вантов и части оснастки, фальшборты еле держались.

И все же это был прекрасный корабль, за который после надлежащего ремонта дали бы немалые деньги на Тортуге, тем более что на нем было множество пушек и большой запас пороха, что весьма ценилось флибустьерами, ведь им обычно не хватало того и другого.

Справившись о понесенных потерях и об ущербе, причиненном обоим судам, Черный корсар приказал немедленно приступить к необходимому ремонту, дабы поскорей покинуть места, где на него в любой момент могла напасть эскадра адмирала Толедо, не говоря уже о том, что до Маракайбо было рукой подать.

Печальная церемония длилась недолго. Быстро осмотрев карманы и кушаки убитых (ведь рыбы не нуждались в ценностях, шутливо заметил Кармо своему другу Ван Штиллеру), моряки связали их попарно, завернули в брезент и, привязав ядро к ногам, отправили в глубины Великого залива.

Покончив с этой печальной обязанностью, экипаж под присмотром боцманов и старшин очистил палубу от обломков и приступил к замене поврежденных в перестрелке снастей. На линейном судне пришлось, однако, срубить грот-мачту и укрепить бизань-мачту, а вместо руля поставить огромное весло, поскольку в запасе не оказалось ничего более подходящего.

И все же испанский корабль был не в состоянии идти своим ходом, и было решено, что «Молниеносный» возьмет его на буксир. К тому же корсар не хотел разделять свой и без того поредевший экипаж.

Толстый канат, переброшенный с кормы пиратского корабля, был закреплен на носу испанского, и к вечеру корсары, подняв паруса, медленно поплыли к северу, стремясь укрыться под надежной защитой своего неприступного острова.

Отдав последние распоряжения, Черный корсар велел усилить ночной дозор, ибо после яростной утренней перестрелки в непосредственной близости от берегов Венесуэлы он отнюдь не чувствовал себя в безопасности. Затем он приказал африканцу и Кармо отправиться на испанский корабль и привезти фламандку.

Пока оба посланца, усевшись в шлюпке, уже спущенной на воду, плыли к шхуне, шедшей на буксире за «Молниеносным», Черный корсар быстро шагал по палубе, что выдавало волнение и глубокую озабоченность.

Против обыкновения он выглядел встревоженным. Время от времени капитан останавливался, словно какая-то мысль не давала ему покоя, затем направлялся к Моргану, стоявшему на вахте на полубаке, словно собираясь отдать ему приказание, но, не дойдя до него, круто поворачивал и шел обратно.

Он был еще мрачнее, чем обычно. Моряки видели, как он трижды поднимался на полуют, нетерпеливо глядел на линейный корабль и поспешно возвращался. Остановившись на полубаке, он рассеянно смотрел, как, встав над горизонтом, луна серебрила море волнистыми бликами.

Услыхав, однако, как по возвращении с испанского корабля лодка звучно стукнулась о борт, он поспешно оставил полубак и застыл у лесенки, спущенной с левого борта.

Не держась за поручень, Онората легко, как птица, поднялась на корабль. Она была в том же туалете, но голову ее покрывала разноцветная шелковая шаль с золотой каймой и длинной бахромой, как на мексиканских серапе.

Черный корсар ждал ее, держа шляпу в руке и опершись на эфес шпаги.

— Благодарю вас, синьорина, что вы удостоили мой корабль своим посещением, — сказал он ей.

— Это я, кабальеро, должна благодарить вас за то, что вы соблаговолили принять меня на своем корабле, — ответила она с грациозным поклоном. — Ведь я ваша пленница.

Предложив девушке руку, он провел ее на корму и пригласил в кают-компанию.

Маленький салон, уютно расположенный под полуютом на уровне остальной палубы, был обставлен с такой элегантностью, что молодая фламандка, привыкшая жить среди великолепия и роскоши, не могла удержаться от изумленного возгласа.

Видно было, что владелец каюты, даже став корсаром, не отказался от удобств и роскоши, к которым привыкли его предки.

Стены салона были обтянуты голубым шелком, затканным золотом, и украшены большими венецианскими зеркалами; мягкий восточный ковер устилал пол, а на широких окнах, выходивших в море и разделенных изящными витыми колоннами, висели легкие кисейные занавески.

По углам были расположены четыре горки с серебряной посудой, в середине — отлично сервированный стол, покрытый белоснежной скатертью из голландского полотна. Вокруг стола были расставлены удобные кресла с большими металлическими набалдашниками на спинке, обитые голубым бархатом.

Два прекрасных серебряных канделябра заливали салон светом, от которого поблескивали зеркала и скрещенные клинки, висевшие над дверью.

Корсар пригласил к столу молодую фламандку и ее спутницу.

Великан Моко принялся подавать на стол кушанья в серебряных тарелках с гербом — это было изображение скалы и сидящих на ней четырех орлов, окаймленное загадочной надписью.

Ужин, состоящий главным образом из свежей рыбы, копченого мяса, тропических фруктов и сластей, отборных итальянских и испанских вин, закончился в полной тишине, так как ни одно слово не сорвалось с уст Черного корсара, а молодая фламандка не посмела отвлечь его от беспокойных дум.

После того как был подан шоколад, по испанскому обычаю в крошечных фарфоровых чашечках, капитан, казалось, решил нарушить становившееся тягостным молчание, царившее в салоне.

— Извините, синьорина, — сказал он, глядя на молодую фламандку. — Извините, что я не сумел занять вас любезным разговором, но с наступлением ночи мою душу часто охватывает глубокая печаль, а мысли обращаются к глубинам Великого залива или уносятся в дальние страны, омываемые Северным морем.

— И это вы? Самый бесстрашный из всех корсаров? — воскликнула молодая девушка в изумлении. — Вы, которому покоряются моря и самые мощные корабли? Ведь по одному вашему знаку сотни людей готовы пойти на смердь, вы не нуждаетесь в богатстве и роскоши, вас считают одним из самых прославленных вожаков флибустьеров. И вы печалитесь?..

— Взгляните на мое платье, синьорина, и вспомните об имени, которое я ношу. Разве нет во всем этом чего-то печального?

— В самом деле… — ответила молодая фламандка, пораженная его словами. — Вы носите темное, как ночь, платье, и флибустьеры дали вам имя, от которого все трепещут. В Веракрус, где я недолгое время гостила, мне рассказывали о вас такие истории, что кровь стыла в жилах.

— Какие же, синьорина? — спросил с горькой усмешкой корсар, вперив свой мрачный взор в лицо молодой фламандки, словно пытаясь прочесть ее мысли.

— Мне говорили, что, собираясь совершить ужасную месть, Черный корсар пересек с двумя братьями Атлантический океан. Один из них носил зеленое, другой — красное платье.

— Так!.. — промолвил корсар, все более мрачнея.

— Мне сказали, что вы всегда отличались суровым и замкнутым характером, что не боялись выходить в море, когда на Антилах бушевал ураган, и что наперекор волнам и ветру ваш корабль бесстрашно бороздил воды Великого залива, бросая вызов силам природы, ибо вам покровительствовали демоны ада.