Я кивнул, и мы с ним прошли в небольшой скромно обставленный кабинет с двумя стульями и письменным столом.

— Слушаю вас, — сказал я полицейскому.

Однако, говорить он не спешил, отирал потное лицо чистой тряпицей и прятал глаза под мохнатыми бровями.

— Вы мне что-то хотели сказать? — поторопил я. — Извините, у меня украли жену и мне нужно ее искать.

— Да никто у вас ее не крал, — наконец, решил заговорить урядник. — Я бы на вашем месте спокойно ехал по своим делам, а потом она и сама, с Божьей помощью, к вам вернется...

— Вы в своем уме? Вы что такое говорите?

— Да в своем, в своем! Именно в своем, потому и советую. Иван Тимофеевич — они человек горячий, вспыльчивый, не ровен час рассердятся, так не то что Вашу жену, вас нельзя сыскать будет.

— Это Моргуна зовут Иван Тимофеевич? — прямо спросил я, переставая валять дурака.

— Оне-с, — скривившись, подтвердил полицейский.

— А кто он, собственно, такой?

— Вы и вправду не знаете? — удивился он.

— Откуда я могу знать какого-то Моргуна, если впервые в жизни попал в ваши края и вообще никого здесь не знаю!

— Человек-то они известный, и не только в нашем уезде, а, почитай, на всю Россию. Уже под судом с дюжину раз был, да все как с гуся вода. Одним словом — ловкач! Мошна у него такая, что не завязывается, родня самая знатная, вот он и куролесит. А как что, всех сутяг купит, и сам черт ему не брат. Сам нашкодит, а те так дело повернут, что безвинный виноватым стает, а он вроде ни при чем. Не одного беднягу таким родом на каторгу заслал. Ехали бы вы отсюда подобру-поздорову, а жена... жена дело наживное.

— А что же вы, полиция?

— Что полиция! Он самого уездного исправника дальше сеней не пускает, а тот ему в именины подарки возит! Ему министр внутренних дел друг и брат! А вы говорите, полиция!

— Так что же мне делать?

— А нечего делать! Пока вашей женой не натешится, не отдаст. Дай Бог, если вернет живую-здоровую! А то были случаи, или покалечат, или вообще баба пропадет, как и не было!

— Ну, это уж нет! Такое со мной не пройдет!

— А что сделаешь? У него сорок гайдуков, один другого стоит. Не люди, а головорезы! Вся округа от них стонет, а ничего не попишешь, у него власть, деньги и сила!

Мне показалось, что урядник искренне огорчен и стыдится своего бессилия.

— Где этот Моргун живет?

— Сказать не труд, тебя, добрый человек, жаль: ни за понюх табаку пропадешь!

— Это мы еще посмотрим, кто первый пропадет. Нас двое, у моего человека тоже зазнобу увезли, и он этого так не спустит. А вдвоем, глядишь, и прорвемся!

— Ну, гляди, дело твое, — перешел на «ты» урядник, — только помни, я тебе не помощник. Если встряну, со службы уволят и по миру пустят, а то и живота лишусь. Я человек семейный, мне детей кормить надо.

— Понятно, я и не в претензии. Только если помочь не можешь, то и не мешай.

— Это обещать могу твердо и за себя, и за помощника. Он малый молодой, справедливый и против правды не пойдет. Кого тебе опасаться нужно — это станового пристава и исправника, эти не то, что за тридцать сребреников, за грош мать родную продадут. Если выйдет у тебя дело, все против тебя же и повернут.

— Оружие здесь есть, где купить?

— Разве что в губернском городе, только дотуда ехать дальше, чем до Москвы. А что тебе нужно?

— Пару ружей, пистолеты, огневой припас...

— Этим я помочь могу. Пистолетов мне не достать, да и не нужны они тебе, одно баловство барское, а пару ружей предоставлю. Только тайно, чтобы ни одна живая душа не знала, иначе мне несдобровать!

— Понятно, что тайно. Давай договоримся, куда ты их привезешь, а я ночью заберу. Там же я и деньги оставлю.

— Так дела не делаются, — возразил урядник. — Сам доставлю. Ты знаешь мост через Уклейку?

— Откуда мне знать ваши мосты, я же здесь в первый раз.

— Он близко отсюда, как выедешь на московскую дорогу, через версту поворотишь на полдень, на город Уклеевск. Там он и есть.

— И далеко он от столбовой?

— Верст пять, не боле. Да там не на заплутаешь, он до самого Уклеевска один, другого нет. Подъезжай к полуночи, там и встретимся. Раз такое у тебя горе, то дорого я не возьму. За все про все двести рублей.

— Что же у тебя за ружья за такую цену?

— Ружья как ружья, главное, что стреляют.

— Хорошо, пусть будет двести, а теперь расскажи все, что знаешь про этого Моргуна.

Тебе нужно сбрить бороду и поменять одежду, — сказал я Ефиму, когда мы добрались до заштатного города Уклеевска, отстоящего на тридцать верст от московской дороги. Заштатными именовались селения, пользующиеся правами города, но не служащие административными единицами.

— Это еще зачем? — удивился кучер, уважительно поглаживая свою роскошную растительность, закрывающую половину груди.

— С такой бородой и в ливрейном армяке тебя каждый встречный запомнит, а нам это ни к чему.

Прибыли мы в Уклеевск в нашем экипаже и теперь думали, куда пристроить карету и лошадей, пока будем заняты разборкой с Моргуном. Заштатный городок был небольшим населенным пунктом с двумя церквями, земской школой и тремя ярмарками в году. Как рассказал словоохотливый старичок, встретившийся нам около винной лавки, православных жителей в нем было 1588, протестантов 16, магометан 21, прочих исповеданий 12; дворян 5, почетных граждан и купцов 4, духовного звания 8, мещан 1479, военного сословия 115, крестьян 186, прочих сословий 31. Численность его населения определить можно было довольно точно, суммировав сословия и вероисповедания.

— Пошли в цирюльню, пока будем бриться, попробуем узнать, что здесь почем.

Бриться Ефиму не хотелось, но мои доводы его убедили, и он скрепя сердце согласился. Мы оставили экипаж у единственной на весь город парикмахерской и вошли в пропахшее дешевым одеколоном помещение. Посетителей здесь не было, и цирюльник, встав навстречу широко зевнул, щедро показывая остатки зубов.

— Чего желаете? — спросил он сонным голосом. — Могу завить...

— Завиваться мы пока не будем, хотим побриться.

— Это моментом, — пообещал ремесленник. — Извольте садиться.

Я кивнул Ефиму на кресло и он, тяжело вздохнув, сел под бритву палача.

— Жаль, поди, такой красоты лишаться? — сочувственно спросил его парикмахер, взвешивая рукой окладистую бороду. — Сами откуда будете? Я вас в наших краях раньше не встречал.

— Купеческого звания, — ответил я. — Едем по торговым делам.

— Чем торгуете?

— Зерном, кожей и так, чем придется.

— Дело хорошее, — сообщил мастер, яростно щелкая ножницами вокруг расстроенного лица клиента. — А может, завиться желаете?

— Мы желаем оставить на постой лошадей и карету, а сами дальше поедем верхом. Хорошо заплатим!

— Хорошо — это сколько? — поинтересовался цирюльник, намыливая клиенту щеки.

— По рублю за день постоя, — предложил я.

— И вы думаете, что это хорошо?

— И еще по рублю на прокорм лошадям, — добавил я.

— Рубль и рубль, это будет три. Если согласны на три рубля, я помещу ваших лошадей в своем коровнике и буду ласкать их, как любимого котенка!

— А как же корова?

— Какая корова! О чем вы говорите! Та корова давно стала говядиной. Думаете, у меня есть желание крутить коровам хвосты?

— А наши лошади не станут кониной?

Парикмахер оценил чужую шутку и засмеялся.

— Пусть я бы так жил, как будут жить ваши лошади!

Национальная принадлежность мастера не вызывала двояких толкований ни по внешним признакам, ни по манере говорить.

Неясно было, как он попал в центральную губернию Надо сказать, что многомудрое царское правительство еще со времени правления Екатерины делало все, чтобы вырастить из нашего еврейского населения пламенных революционеров.

Их постоянно притесняли, сгоняли с насиженных мест и не давали спокойно жить.

Как это всегда делалось, от Рюрика до наших дней, Сначала мудрые правители создавали проблемы, а потом всех остальных жителей заставляли расхлебывать результаты.