— Значит тебе, Дуня... вам, Евдокия Фроловна, — поправился я, — около семидесяти лет?! — Оставив эскулапа подсчитывать предстоящие года, я обращался теперь к Дуне.

— Я, батюшка барин, своих годов не считаю, — ответила она и вдруг заплакала. — А ты, Катя, говоришь, что Алексей Григорьевич не наш барин! — с упреком сказала она куда-то в сторону — Теперь, поди, сама убедилась!

Я повернул голову и увидел «внучку», это была та самая красивая женщина, с которой я познакомился, когда вечером зашел в новый дом Котомкиных. Она смотрела на меня такими удивленными глазами, как будто ей показывали мудреные фокусы.

— Вы Екатерина Дмитриевна? — спросил я.

— А вы Алексей Григорьевич? — Она явно не знала, как реагировать на все происходящее и что еще сказать. После паузы нашлась: — Вы правда знакомы с бабушкой?

— Да, знаком. Мы встречались, когда она была девушкой.

— Бабушка — девушкой! Это когда же было! Тогда сколько вам лет?

— Мне... видите ли...

Я начал лихорадочно соображать, как бы логичнее объяснить свое теперешнее «юное состояние».

— Мне, собственно, вероятно, лет шестнадцать, семнадцать...

— По виду, я бы дала вам все тридцать, — почему-то сухо сказала хозяйка.

— Не может быть! — обрадовался я. — Значит, я уже повзрослел!..

— Вы не волнуйтесь, голубчик, — вмешался доктор, на которого перестали обращать внимание, так все были заняты распутыванием ситуации. — Такие случаи, как ваш, не такая уж редкость. Я сам, правда, не встречал, но в медицинской литературе они описаны. Некоторые люди очень быстро стареют, виноват, взрослеют. Вот и вы, вдруг выросли и повзрослели, так что можете себя не узнать...

— Это произошло за время, которое я провел здесь?

— Да, знаете ли, но как-то все получилось незаметно...

— Тогда все ясно. Я все эти годы провел в летаргическом сне, а, пробудившись, естественно, постарел.

Байки о людях, засыпающих на несколько дней или даже лет летаргическим сном были очень популярны в середине девятнадцатого века. Даже Николай Васильевич Гоголь поверил им настолько, что очень боялся, что заснет, а его живого похоронят.

— Как это в летаргическом сне?! — в один голос воскликнули и Екатерина Дмитриевна, и врач.

— Этого я вам объяснить не могу. Помню только, что пошел прогуляться по окрестностям Троицка в 1799 году и заснул в лесу. А, проснувшись, вернулся в дом Котомкиных и ничего не узнал, так здесь все изменилось.

Кажется, версия у меня получилась вполне логичная, не знаю только, насколько убедительная. Слабым местом ее было то, что пошел-то гулять Крылов-младший, а проснулся и свалился им на голову старший.

— Вы не шутите? — с тревогой спросил доктор.

— Отнюдь. Вы, наверное, видели мое платье? Вы думаете, я его украл в музее? Евдокия Фроловна сможет подтвердить, что я тогда исчез, а теперь, вернувшись, не очень изменился.

— Как же, ты, голубь, нашими зимами-то спал! — в подтверждение моей версии запричитала, а потом от жалости заплакала Дуня. — Поди, замерз совсем!

— Но ведь это фантастический факт, такой случай не описан ни в одном медицинском журнале! Это сообщение произведет фурор! Будет потрясена вся мировая медицина! — вскричал осчастливленный эскулап.

— Доктор, умоляю, только без мировой медицины! Вы представляете, что будет, если публика узнает правду! Меня просто затравят!

— Но, как же, это же такие факты, они необходимы для развития науки и прогресса...

— Я вас умоляю! Если вас так волнует прогресс, я просвещу вас относительно известных одному мне методов лечения. Дуня не даст соврать, я весьма изрядный лекарь.

— Они меня от смерти спасли, и всех больных в городе вылечили! — гордо подтвердила Котомкина мою медицинскую репутацию.

— Однако... — только и нашелся сказать доктор. — Надеюсь, вы позволите мне приватным образом ознакомиться с состоянием вашего организма?

— Всенепременно. Вам позволю. А теперь, дамы и господа, не сочтите за невоспитанность, не могли бы вы дать мне что-нибудь поесть. Я уже больше пятидесяти лет голодаю!

— Что вы, голубчик, после такого поста есть опасно...

— А вы, доктор, организуйте мне бульон и сухарики. Это подкрепит силы Да, — крикнул я вслед врачу, отправившемуся на кухню, — мне можно выпить красного вина!

Доктор вышел из комнаты, и в ней остались, кроме меня, только бабушка с внучкой. Разговор отнял у меня много сил, и я бессильно откинулся на подушки.

— Долго я у вас нахожусь? — спросил я.

— Две недели, — ответила Екатерина Дмитриевна.

— И все время был без сознания?

— Да, — просто сказала она.

— Как же вы со мной намучились! — покаянно произнес я.

— Мы очень испугались, когда вы упали в обморок прямо в гостиной. Потом у вас началась горячка. Если бы не доктор Неверов...

— А кто за мной ухаживал?

— Я, — ответила хозяйка и покраснела.

— Спасибо.

— А я тебя, барин, сразу признала, — вмешалась в разговор Евдокия Фроловна. — Как Катюша мне тебя показала, так я сказала, правда, Катя? Это, говорю, наш Алексей Григорьевич, а они мне не верили.

— Но кто же мог подумать, что такое может случиться! Вы, бабушка, тоже хороши! Барин! Барин! Нет, чтобы толком рассказать.

— Умными вы больно, молодые, стали, — сердясь на что-то, явно не имеющее ко мне отношения, сказала старушка. — Мы разве такими были? Мы старших почитали и во всем слушались. Спроси хотя бы Алексея Григорьевича!

— Ну, что касается тебя и Семена... начал я, но одумался и перевел разговор на другую тему. — А как ваши?

Старушка разом отвлеклась и пригорюнилась.

— Эх, барин, сколько годов-то прошло! Тятю, почитай, тридцать лет как схоронили, за ним через год мамоньку. А в прошлом годе супруга своего Семена Ивановича похоронила. Эх, какой был человек! Таких нынче нет!

— Извините, вечная им память и земля пухом, — сказал я.

Женщины начали креститься. Мы помолчали, почтив память ушедших,

— Значит, согласился все-таки Фрол Исаевич отдать вас за Семена? — спросил я послушную дочь.

— Согласился. Тебе спасибо, что тятю уломал. Мне бы без Семена Ивановича не жить. Тятя сказывали, что это ты его уговорил...

Мне хотелось спросить про моих родственников, но я не решился прерывать грустные Дунины воспоминания.

— А как вы жизнь прожили, вы же были крепостными?

— Ишь, чего вспомнил. Это когда еще было. Твой братец, Антон Иваныч, тяте вольную дал, почитай года через три, как ты пропал, а Семен Иванович и вовсе свободным был. Он в большие купцы вышел! Так, что тятя не мог им нахвалиться.

Вспомнив успехи мужа, Евдокия Фроловна приободрилась, и я счел возможным задать интересующие меня вопросы, но не успел. Вернулся доктор, и момент был упущен. Вслед за врачом вошла девушка, которую я уже видел. Она внесла поднос с тарелками. Женщины засуетились и помогли мне сесть в постели, подоткнув под спину и бока подушки. Я так ослаб, что сам не мог есть, и кормила меня Екатерина Дмитриевна. Она старательно подносила ложку с бульоном к моим губам и помогала его проглотить, символически сглатывая за компанию. Было похоже, что у Дуни выросла очень хорошая внучка...

Еда так меня утомила, что я начал задремывать на полуслове. Доктор сделал знак женщинам, и меня оставили одного. Я еще несколько минут пролежал с открытыми глазами и незаметно для себя уснул.

Утром меня разбудило солнце, празднично светившее в окно. Я был в комнате один и смог встать с постели. На мне, как ни странно, не оказалось никакой одежды.

— Хоть бы догадались надеть ночную рубашку, — сердито подумал я, разглядывая свое отощавшее тело. Алхимик, как я называл соседа по Петропавловской крепости, или природа вернули мне его без изъянов. Все было вроде на своих местах.

Я сделал несколько гимнастических движений и постепенно увлекся. Мышцы жаждали нагрузки, и я с удовольствием начал разминаться, Было еще очень рано, и предположить, что в такое время кто-нибудь придет с визитом, я не мог, а потому не позаботился даже о набедренной повязке.