Однако все, даже врач, заблуждались. Вот что произошло дальше.

Однажды утром, когда Батильда, казалось, заснула и ее ненадолго оставили одну, Бонифас приоткрыл дверь и заглянул в комнату, чтобы осведомиться о ее здоровье, как он это делал каждое утро с тех пор, как она заболела. Заслышав ворчание Мирзы, Батильда обернулась и, увидев Бонифаса, сразу подумала, что, быть может, узнает от него то, о чем она тщетно спрашивала других: что случилось с д'Арманталем. Унимая Мирзу, она протянула к Бонифасу свою бледную, исхудалую руку. Тот нерешительно взял ее в свои большие красные руки; затем, глядя на девушку и качая головой, сказал:

— О да, мадемуазель Батильда, о да, вы были правы: вы девушка благородного происхождения, а я всего лишь грубый мужлан. Вам был предназначен прекрасный дворянин, и меня полюбить вы не могли.

— Не могла полюбить так, как вы ожидали, Бонифас, — сказала Батильда, — но я могу любить вас иначе.

— Это правда, мадемуазель Батильда? Это правда?! Что же, любите меня, как вам захочется, лишь бы вы любили меня хоть немножко.

— Я могу любить вас как брата.

— Как брата?! Вы полюбите бедного Бонифаса как брата! И он сможет любить вас как сестру, он сможет иногда брать вас за руку, вот как сейчас; он сможет иногда обнять вас, как обнимает своих сестер Мели и Наис! О, скажите, мадемуазель Батильда, что надо для этого сделать?

— Друг мой… — сказала Батильда.

— О! Она называет меня своим другом, — воскликнул Бонифас, — она называет меня своим другом! Меня, который говорил о ней такие ужасные вещи! Послушайте, мадемуазель Батильда, не называйте меня вашим другом; я не заслуживаю этого. Вы не знаете, как я говорил о вас, что вы живете в любовной связи со стариком, хоть я и сам этому нисколечко не верил, честное слово! Понимаете, это был гнев, это было бешенство. Мадемуазель Батильда, зовите меня негодяем, зовите меня мерзавцем! Поверьте, это будет для меня меньшим наказанием, чем слышать, как вы зовете меня своим другом. Ах ты мерзавец Бонифас, ах ты негодяй Бонифас!

— Друг мой, — сказала Батильда, — если вы и вправду говорили это, я вам прощаю; потому что сейчас вы можете не только загладить эту вину, но и приобрести право на мою вечную признательность.

— Но что надо сделать для этого? Скажите же! Надо броситься в огонь? Надо выпрыгнуть в окно с третьего этажа? Надо… я не знаю что, но я это сделаю, что бы это ни было, неважно, мне все равно. Скажите, умоляю вас,

— Нет, друг мой, — сказала Батильда, — исполнить мою просьбу гораздо легче, чем сделать все то, о чем вы говорили.

— Так говорите же, говорите, мадемуазель Батильда!

— Однако поклянитесь, что вы это сделаете.

— Клянусь истинным Богом, мадемуазель Батильда.

— А если вам скажут что-то, что заставит вас отказаться?

— Что бы я отказался сделать то, о чем вы просите?! Да никогда, во веки веков!

— И вы исполните мою просьбу, какие бы страдания мне это ни причинило?

— Ах, но это совсем иное дело, мадемуазель Батильда. Нет, если это заставит вас страдать, я откажусь; пусть лучше меня четвертуют!

— Но если я вас об этом прошу, друг мой? — сказала Батильда со всей возможной убедительностью.

— О, когда вы так со мной говорите, я готов заплакать, как фонтан Избиенных Младенцев! Ну вот, слезы уже полились.

И Бонифас разрыдался.

— Так вы мне скажите все, дорогой Бонифас?

— О, все, все!

— Скажите мне прежде всего… — Батильда остановилась.

— Что?

— Вы не догадываетесь, Бонифас?

— О, конечно! Я так и знал. Вы хотите знать, что сталось с господином Раулем. Не так ли?

— Да, да! — воскликнула Батильда. — Да, во имя Неба, скажите, что с ним сталось?

— Бедняга! — прошептал Бонифас.

— Боже мой, он умер? — спросила Батильда, приподнимаясь на постели.

— Нет, к счастью, нет, но он в заточении. — Где?

— В Бастилии.

— Я так и думала, — ответила Батильда, падая на подушки. — Боже мой, Боже мой, в Бастилии!

— Ну вот, теперь вы плачете. Мадемуазель Батильда, мадемуазель Батильда!..

— А я здесь, едва живая, прикованная к постели!

— О, не плачьте так, мадемуазель Батильда, пожалейте вашего бедного Бонифаса!

— Нет, нет, я возьму себя в руки, я буду крепиться. Видишь, Бонифас, я уже не плачу.

— Она говорит мне «ты»! — вскричал Бонифас.

— Но ты понимаешь, — продолжала Батильда с возрастающим возбуждением, потому что у нее опять начался жар, — ты понимаешь, мой добрый друг, мне нужно знать все, что происходит, час за часом, чтобы в тот день, когда он умрет, могла умереть и я.

— Вы… умереть, мадемуазель Батильда?! Это невозможно, невозможно!

— Я ему это обещала, я поклялась ему в этом. Бонифас, ты будешь мне сообщать, не правда ли?

— О Боже мой, Боже мой, как я несчастен, что обещал вам это!

— И потом, если понадобится… в страшную минуту… ты мне поможешь… ты меня отвезешь. Не правда ли, Бонифас? Я должна его увидеть… еще раз… хотя бы на эшафоте…

— Я сделаю все, что вы захотите, все. все! — воскликнул Бонифас.

— Ты мне это обещаешь?

— Я клянусь вам в этом!

— Тише, сюда идут… Ни слова, это наша с тобой тайна.

— Да, да… наша тайна.

— Хорошо, поднимитесь, вытрите глаза, берите с меня пример, улыбайтесь. И Батильда рассмеялась с лихорадочным возбуждением; на нее было страшно смотреть. К счастью, вошел Бюва. Бонифас воспользовался этим, чтобы уйти.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил добряк.

— Лучше, папочка… лучше, — сказала Батильда. — Я чувствую, что ко мне возвращаются силы и через несколько дней я смогу вставать. Но почему же, папочка, вы не идете на службу? (Бюва издал стон.) Хорошо, что вы не покидали меня, когда я была больна. Но теперь, когда мне лучше, вам надо опять ходить в библиотеку. Слышите, папочка?

— Да, мое дитя… — сказал Бюва, глотая слезы. — Да, я пойду туда.

— Ну вот, вы плачете. Вы же видите, что мне лучше. Неужели вы хотите меня огорчить?

— Я плачу, — сказал Бюва, вытирая глаза платком, — я плачу, но это от радости. Да, я пойду на службу, мое дитя, я пойду.

И Бюва, поцеловав Батильду, поднялся к себе, потому что не хотел сказать ей, что потерял место. И бедная девушка снова осталась одна.

Она с облегчением вздохнула; теперь она была спокойна. Бонифас, в качестве клерка стряпчего служивший в Шатле, узнавал из первых рук обо всем, что происходит, а Батильда была уверена, что он от нее ничего не утаит. В самом деле, назавтра она узнала, что Рауля допрашивали и что он принял всю вину на себя. На следующий день ей стало известно, что ему устроили очные ставки с Валефом, Лавалем и Помпадуром, но что это ни к чему не привело. Словом, верный своему обещанию, Бонифас ежедневно приносил ей последние известия. И каждый вечер Батильда, слушая его рассказ, каким бы тревожным он ни был, чувствовала прилив сил. Так прошло две недели. На пятнадцатый день Батильда начала вставать и ходить по комнате, к великой радости Бюва, Нанетты и всей семьи Дени.

Однажды Бонифас, против обыкновения, вернулся в три часа от мессира Жулю и вошел в комнату больной. Бедный малый был так бледен и расстроен, что Батильда поняла, что он принес какое-то ужасное известие, и, вскрикнув, встала во весь рост, не сводя с него глаз.

— Итак, все кончено? — сказала она.

— Увы! — ответил Бонифас. — И этот упрямец сам виноват. Ему предлагали помилование, вы понимаете, мадемуазель Батильда, ему предлагали помилование, если он все расскажет, а он не захотел.

— Значит, надежды больше нет, — вскричала Батильда, — он приговорен?

— Сегодня утром, мадемуазель Батильда, сегодня утром.

— К смерти? Бонифас кивнул головой.

— И когда его казнят?

— Завтра, в восемь часов утра.

— Хорошо, — сказала Батильда.

— Но, быть может, еще есть надежда, — сказал Бонифас.

— Какая? — спросила Батильда.

— Если он решится выдать своих сообщников… Девушка рассмеялась, но столь странным смехом, что Бонифаса пробрала дрожь.