Майк вспомнил, как Таззок говорил, что там никому не позволяется просто так разгуливать по всей округе. Так что ему необходимо знать для начала безопасное место. В конце концов…

Он содрогнулся при одной только мысли о предстоящем. В какую историю, черт возьми, он собирается ввязаться? Он так любил эти края. Ему так близки и понятны чувства Эрика. Если бы он решил наконец остепениться, то хотел тоже поселиться здесь. Он был без памяти влюблен в эти необъятные просторы, в пустыни, горы и каньоны. Когда-то давным-давно, задержавшись здесь на некоторое время, Майк завел себе множество друзей и среди навахо, и среди ютов. Тогда старый знахарь из племени индейцев-навахо учил его различать дикие растения и рассказывал, какие из них могут быть полезны для лечения, а какие можно просто употреблять в пищу. Вместе с ним Майк исходил вдоль и поперек все окрестности и всей душой полюбил этот суровый край.

Он вдруг снова подумал о Волкмейере. Разве мог кто-нибудь даже предположить, что старый погонщик скота когда-либо станет здесь состоятельным человеком? Воистину никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Старика всегда отличало завидное упрямство. Уже тогда, когда Майк Раглан водил с ним дружбу, у того имелось несколько голов скота, заклейменных его собственным тавром. То было начало его богатства. Подумав об этом, Майк усмехнулся. Какой же он идиот! А он-то уже возомнил себе, что облагодетельствует старика, который не откажется подзаработать некоторую сумму, оказывая к тому же еще и помощь другу. Нечего сказать, хорош бы он был, предложив сделку в несколько долларов одному из самых богатых людей штата!

К счастью, Майк не поставил себя в неудобное положение. И тем не менее Волкмейер был именно тем человеком, кто ему был нужен.

Вернувшись в мотель, Майк собрал кое-что из вещей, которые могли ему пригодиться, и сложил все это в машину. После этого он отправился в кафе и припарковал машину так, чтобы иметь возможность наблюдать за ней.

Галлафера нигде поблизости не было, и Майк обедал в одиночестве, поглядывая в окно и размышляя. Стало быть, для начала он отправится на гору, дожидаясь Таззока. Там пройдет, очевидно, большая часть из отпущенных им Иден сорока восьми часов. Затем он поедет к ней.

Оставив машину неподалеку от руин, Майк отпустил Шефа немного побегать. Волкмейера нигде поблизости не оказалось. Вообще-то он рассчитывал застать его здесь. Было еще совсем светло, когда Майк наконец оказался у развалин.

Тут внешне ничего не изменилось. Он подошел к киве и заглянул внутрь. Кива как кива, ничего особенного — разве что сохранилась чуть получше виденных им прежде. Только и всего. Майк старался держаться подальше от ниши в стене, но тем не менее осмотрел и ее.

Обыкновенная ниша, ничем на первый взгляд не примечательная. Но вся загвоздка в том и состояла, что она отличалась от всех прочих, и еще как! Майк повернулся назад, собирая по пути топливо для костра. Он сломал несколько засохших веток на росшей неподалеку пинии, подобрал пару кедровых сучков, завалявшихся среди камней у самого обрыва. Заприметив еще несколько сучьев ниже по склону, Майк отправился за ними, а когда ненароком взглянул наверх, то увидел там Таззока.

— Я ждал тебя, — задумчиво заговорил Таззок. — Наши познания очень скудны. Наш мир оторван от всего. К западу от нас нет ничего, кроме пустыни.

— А там кто-нибудь путешествовал?

— Нет, что ты! Это запрещается. Мы не знаем, что находится дальше. Рука говорит, что, кроме нас, там больше никого нет. Совсем никого. Задавать вопросы не принято, но мы же видим старые руины, и некоторых из нас это интересует. Говорят, что мы живем сегодня и будем жить завтра. Прошлое осталось позади, и мы не оглядывались назад. -Здесь он сделал небольшую паузу. — Я — Хранитель Архивов, которые когда-то были нужны всем. Теперь о них никто не вспоминает. А я боюсь напомнить — вдруг их возьмут и уничтожат? — Он понизил голос и с опаской огляделся, будто бы боялся, что их разговор может кто-то подслушать. -Обо мне тоже все давно позабыли, но я все же хочу знать! Я изучаю наши Архивы, и у меня возникает так много вопросов! Мне не с кем поговорить об этом, я…

— Ты можешь говорить со мной, но неужели там и правда больше нет никого? Никого из тех, кто подобно тебе, хотел бы знать и помнить?

— Конечно есть, но только они боятся говорить об этом. У Руки повсюду шпионы. — Он сел на большой валун. — После моей смерти не останется никого. — Он поднял глаза на Раглана. — Обычно дело отца продолжал сын, но у меня нет сына. Двери закроются, и Архивы будут забыты навсегда.

— Мы должны сохранить их. Это же бесценные летописи.

Они сидели на камнях под теплыми лучами солнца.

— Я думаю, ты правильно говоришь. Мы, те, кто стали их Хранителями, тоже верим в это.

Таззок на мгновение закрыл глаза.

— Как хорошо… это ваше солнце. Такое яркое, теплое…

— А ваше солнце не яркое?

— Нет, что ты! Наше совсем не такое! Наше небо никогда не бывает… как вы это называете… ясным?

— Итак, ваши Архивы. И что же, никто так никогда и не приходит? Совсем-совсем никто?

— Крайне редко. Вот когда-то очень давно их посещали многие — тогда еще Голос мог говорить.

— Голос?

— Это было то, что вы называете оракулом. Голос вещал, что должно случиться, а мы стояли молча и слушали. Голос правил, Голос предсказывал, а Рука делал то, что говорил Голос. Потом Голос стал неясным, и тогда Рука стал разъяснять, что собирался сказать Голос. Через какое-то время Голос совсем замолчал, и у нас остался один лишь Рука.

— Ты сказал, что обычно люди приходили, когда вещал Голос. Какая существовала связь между Голосом и Архивами?

— Место, где хранились Архивы, было, как это у вас принято называть, храмом. Такое место, где молятся. — Замолчав, Таззок обернулся к нему. — Каждому человеку иногда нужно побыть в тишине. Всем нужно молиться — остаться в тишине и говорить с самим собой, выразить свои желания, сказать самому себе, каким ему хочется стать. Кое-кто из наших людей верил в старых богов, кто-то нет, но только всем им было необходимо молиться.

Все, что говорил Таззок, отнюдь не было лишено здравого смысла. Древнейшие памятники письменности были обнаружены как раз в храмах, где велся учет уплаты десятин или жертвоприношений богам. Подобный порядок был принят в Уре Халдейском, в Вавилоне, в Ниневии, в Тире.

Выходит, что в мире, где жил Таззок, на смену Голосу пришел Рука? Переворот? Или же Голос просто изжил себя? Нечто подобное произошло в свое время в Древней Греции с Дельфийским Оракулом, и, возможно, случившееся можно считать явлением исторически закономерным.

— А как же эти ваши Архивы? Ты можешь сказать, например, события скольких лет они охватывают?

— О да! Конечно, не могу сказать, что знаком с ними от и до, но все-таки кое-что об их происхождении мне известно. Самые ранние таблички были глиняными — списки десятин, уплачиваемых храму. Некоторое время спустя, кроме привычных записей, на них стали появляться символы, указывающие, что тот или иной из плательщиков, не успевающий заплатить в срок, сделает это позже. Затем появились списки того, чем владеет храм; из некоторых можно было узнать, что и где хранится.

Потом появилась и первая жалоба от человека, которого, как ему самому казалось, обложили слишком большим налогом; он рассказывал о принадлежащей ему земле, о своем доме и имуществе, о том, какой налог он сможет реально заплатить. Слов становилось все больше. Наш язык развивался.

Архивы огромны. В них тысячи глиняных и высеченных на камне табличек. Еще множество полок занято тонкими деревянными дощечками, которые также использовались для письма — вместо глины, что было намного удобнее.

Когда-то давным-давно было назначено двенадцать человек, которые должны были заботиться об Архивах и беречь их. Среди этих двенадцати члены моей семьи являлись самыми главными. А потом они начали умирать один за другим или же были куда-то отосланы; наконец я остался совсем один. Вот и брожу среди своих Архивов, словно никому не нужная тень.