Он остановился у самой глубокой ямы, в которой из–под земли торчала большая каменная плита. Какой–то парнишка обметал ее кисточкой.

Дэн сказал:

— Мы надеемся, что здесь есть какая–нибудь надпись. Это, по крайней мере, даст нам язык как отправную точку. — Потом вежливо напомнил: — Вы говорили, что вы специалист. У вас есть какие–то соображения на этот счет?

— Да, — ответил Рэггинбоун, — но пока я придержу их при себе. Надеюсь, вы не против, если я буду наведываться сюда время от времени?

— Да нет, — ответил Дэн в некотором замешательстве, — я не возражаю. Но…

— И если найдете надпись, я бы хотел ее увидеть, — закончил Рэггинбоун.

Он не пошел сразу обратно в вечно закрытый магазинчик, а отправился домой к Ферн. Он шел через парк, никуда не торопясь. Мимо него тек Лондон, — река, в которую вливались миллионы жизней, миллионы судеб. Его собственная история — не более чем капля в море, ниточка в огромном полотне. И в какой–то степени это его успокаивало. Городская суета, мелькание лиц, озабоченных и беспечных, грустных и радостных, рождали мысль о бесконечном движении и разнообразии жизни. В деревне он успокаивался, глядя на постоянно меняющееся небо, а здесь люди помогали ему определить свое место в мире. С годами Рэггинбоун научился смотреть на вещи философски. «Даже если мы проиграем нашу битву, — размышлял он, — это будет значимо только в одном уголке мира, лишь для мгновения в вечности, но где–то в другом месте кто–то еще одержит победу».

Правда, он знал, что Ферн не согласится с ним…

Когда Рэггинбоун добрался до дома Ферн, она уже вернулась с работы. Каким–то образом он всегда умудрялся приходить вовремя, независимо от того, далеко это или близко, быстро он шел или медленно. Возможно, это как–то связано с Даром, который он утратил.

— Я тебя целую неделю не видела, — сказала Ферн. — Чем ты занимался?

— Гулял. Думал. Сегодня я сходил на стройку. Думаю, тебе тоже надо взглянуть на нее.

— На _стройку?_ Зачем?

— Там работают археологи. Они кое–что нашли. Сердце мне подсказывает, что это может быть важным.

— А что они нашли?

— Что–то очень древнее, — сказал Рэггинбоун. — Скорее всего, храм. Там пахнет смертью, древней, давно ушедшей смертью. Но руны на заборе вокруг стройки свежие, их нарисовали посреди граффити. Это уже само по себе знак. Кто–то считает, что это место нуждается в оккультной защите или изоляции. Может быть, оно когда–то было связано с Темным царством, источником неуязвимости Моргас. Тогда там могут быть ключи.

— Я была в Темном царстве. Помнишь? Оно опустело. Теперь это всего лишь пустые пещеры, полные призраков. Не было там никаких ключей.

— И все же стоит проверить, — настаивал Рэг–гинбоун.

— Проверю, — немного раздраженно ответила Ферн.

За ужином они обсудили результаты своих изысканий.

— Сегодня звонила Гэйнор, — сказала Ферн. — Она попросила своего коллегу из Кардиффа прислать ей по электронной почте фотокопии некоторых манускриптов. В них изложены мифы, по возрасту старше, чем британский Мабиногион. К сожалению, тексты на уэльском языке, а перевод прислать забыли. Гэйнор сказала, что свяжется с ним еще раз. Но мне все–таки кажется, что так мы ни к чему не придем. Я думаю…

— О чем? — подбодрил ее Рэггинбоун.

— У меня такое ощущение, что разгадка должна быть очень простой, настолько очевидной, что мы попросту ее проглядели. Все это напоминает старый добрый детектив: главная интрига заключена в вопросе «кто сделал это?». Правда, на сей раз вопрос иной — «как сделать это?» да в роли убийцы выступаю я, а преступление еще только предстоит совершить.

— Преступление уже совершается, — заметил Рэггинбоун. — Душу Даны похитили и держат в плену, ее отца каким–то образом заворожили и управляют им. Что Моргас вытворяет в Рокби, мы можем только догадываться. Ты говорила, что она все еще мечтает править Британией. Ее мысли витают в прошлом, и она никак не может расстаться со своими амбициями. Впрочем, это нисколько не уменьшает ее силы. От нее можно ждать больших бед. Поэтому прибереги свои угрызения совести до той поры, когда ты покончишь с ней.

— Я знаю, — отозвалась Ферн. — «Решимости истинный окрас бледнеет от налета мыслей», и все такое. Я постараюсь не думать об этом.

— Как развиваются ваши отношения с Лукасом Валгримом?

— Отношения? У нас нет отношений. Просто иногда мы вместе обедаем.

Рэггинбоун заметил, что она чего–то недоговаривает.

— Что тебя тревожит?

Ферн ответила не сразу:

— Я вижу его во сне. А он — меня. Он видел эпизоды моей жизни задолго до того, как мы познакомились. Ему снится, что он тонет…

— Ты говорила, что он владеет Даром. Дар может связать людей, их мысли и чувства еще до того, как они встретятся.

— Ты сам говорил, что душа может вернуться. Что если я любила по–настоящему, в один прекрасный день я могу встретить Рэйфарла снова. Интересно, когда же он наступит, этот прекрасный день?

— А ты действительно его любила? Ведь ты же была тогда почти совсем ребенком.

— Не знаю. Я ничего не знаю наверняка. Я даже не могу толком вспомнить его лицо. Рэйфарла, я имею в виду. У него не хватало зуба, это я точно помню. У Люка тоже. Это что–нибудь значит?

Она вдруг показалась Рэггинбоуну очень юной и неопытной. В ее голосе слышалась мольба.

— У нас пока нет ответов, одни вопросы, — сказал он. — Может быть, ответов не существует. Некоторые вещи надо принимать на веру. Только не впадай в сентиментальность.

— Спасибо, — улыбнулась Ферн. — Ты, как всегда, дал прямо противоположные советы: и предостерег, и поощрил к действию. Временами ты ведешь себя, как настоящие маги из книжек. Жаль, что у тебя нет их силы.

— Самые лучшие книги всегда основаны если не на фактах, то, по крайней мере, на правде. Много лет назад я познакомился с одним человеком в баре в Оксфорде. Он был профессором древнеанглийского языка, академиком и мечтал создать мифологию Великобритании. Мы с ним много говорили о том о сем. Меня поразило, насколько он умен и изобретателен. Как и я когда–то, он был католиком, может быть, именно поэтому я дал ему одно из своих итальянских имен — Габандольфо. Я думаю, он был гением в своем роде. В его историях есть истинная магия, Дар, который захватывает читателя. Рассказ — это тоже в каком–то смысле заклинание.

— В таком случае ты свою силу еще не утратил, — сказала Ферн. — Это лучшая история из тех, что я слышала от тебя.

— Это так же реально, как и твоя история, — ответил Рэггинбоун. — А вот оставила ли след наша встреча в душе того человека, и вообще помнит ли он обо мне — это совсем другой вопрос. Возможно, он слишком умен для этого.

— Ложная скромность недостойна мудреца, — сказала Ферн. — Ты не помог, но, знаешь, заставил меня улыбнуться.

На старом и морщинистом, как кора дуба, лице Рэггинбоуна появилось проказливое выражение.

— Отлично, — сказал он, — значит, моя история не пропала даром, будь она правдой или выдумкой.

Вчера я навестила своего пленника. Даже без ночных кошмаров его состояние ухудшилось. Он лишь наполовину человек, поэтому может долгое время обходиться без пищи. Но с того дня, как он вернулся, я велела Гродде приносить ему ужин каждый день. Результат меня утешил: мой пленник теперь был измазан собственным дерьмом, длинные грязные волосы свисали сосульками, закрывая лицо, покрытое толстой коркой — похоже, из мочи и пыли. Те немногие крохи собственного достоинства, что когда–то были, похоже, улетучились. От него воняло. Я подразнила его немного издалека, но на самом деле он так опустился, что мне уже не доставляло удовольствия мучить его. Мне нравилось наблюдать за терзаниями человека, однако сейчас он стал просто животным. Ну что ж, месть прекрасна, когда она свершилась, хотя, если честно, мне бы хотелось немного растянуть ее: еще поиграть с ним в мои игры и видеть боль в его глазах. Не думала я, что все так быстро закончится.

— Он заплатил за свое предательство, — сказала я своей подруге. Вчера я вынула ее голову из ведра и поставила в мелкое блюдечко с консервирующим раствором. Этот сок всасывается через шею и растекается по всему «фрукту». Голову приходится время от времени полностью погружать в раствор, чтобы она не загнила, но так, стоя в блюдце, она может разговаривать со мной. Хотя не такое уж это удовольствие.