– Пшепрошам, пан…[59] – замялась она.

– Юзеф, – с улыбкой добавил Заремба.

– Ой, Юзеф! – воскликнула пани Ядвига и, словно подхваченная ветром, сбежала с крыльца, прижалась к груди Зарембы.

Когда полячка немного успокоилась, Юзеф показал на нас:

– То мои пшемцели россияне. Проше нам дац поесц и нонца пшетуек? Германциев близко нема?[60]

В этот вечер мы впервые после долгих недель сидели за столом, накрытым скатертью, и ели картошку, макая ее в сметану. А самое главное, с нас не спускала внимательных и добрых глаз женщина, близкая нам, как родная мать.

Когда утром мы проснулись, чисто выбритый Заремба уже ворочал во дворе столбы, подпирая обветшавшую крышу сарая. Нас снова плотно накормили, а Юзеф выпил даже две стопки водки.

Распростившись с гостеприимной хозяйкой, мы двинулись в дорогу. За спиной у Димки висела холщовая сумка с картошкой, солью и небольшим кусочком хлеба.

– Хорошие дела не пропадают, – говорил нам дорогой Юзеф. – С пани Ядвигой я познакомился еще в первые месяцы войны. Наша часть была разбита, и мы рассеялись по лесам. Как-то вечером я прибрел с автоматом к избушке. Я тогда еще не знал Ядвигу. Смотрю: двое гитлеровцев подпалили факелы и – под крышу. Я прицелился, дал очередь из автомата. Они упали, как скошенные. Я сбил пламя с крыши, открываю дом. На полу связанные лежат пани Ядвига и ее ребята… Вот так и познакомились!

– А где ее ребята, дядя Юзеф? – спросила Белка.

– Одного германцы убили, другой – в партизанах. Сейчас ему семнадцать.

Мы перешли по деревянному мосту через Просну. Дорога двоилась: одна – на восток, другая – на юг.

– Ну, ребята, пора прощаться, – сказал Юзеф. – Вам идти дальше, а я сверну на Калиш.

– Прощайте, дядя Юзеф! Большое спасибо, что выручили…

– Чего там! – улыбнулся Заремба.

Оглядываясь, мы еще долго видели удаляющуюся фигуру этого народного польского мстителя.

Едва мы прошли с полкилометра, как Димка, обернувшись, заметил, что поляк бежит следом и машет рукой.

– Вы знаете, почему я вернулся? – говорил Юзеф, приближаясь. – Я, глупый осел, не сказал вам, что Паппенгейм с Карлом уехали вас искать. Они должны быть где-то в Коло или Конине. Старый немец решил, что вы выйдете к этим городам – иного пути в Россию он не видит. Так что будьте осторожны.

Вот тебе и раз! А мы-то уж думали, что навсегда вырвались из лап Паппенгейма! Неужели придется снова встретиться с нашим заклятым врагом?

Как бы там ни было, а пока с удочками на плечах, подобрав около Просны старое ведерко, мы шагали вперед, как заправские удильщики.

Плохая изъезженная дорога в рытвинах и ухабах все время шарахалась от Варты и удалялась на юг. У реки снова начинались болота. Достаточно было отойти на шаг влево, как под ногами выступала вода. А тракт все время петлял, и мы вынуждены были свернуть с него на маленькую тропинку, чтобы удалиться от болота, а потом идти параллельно Варте.

Чувствовалось, мы уже не в Германии. Не только разъезженные грунтовые дороги, но и убогий вид запущенных и местами сильно порубленных лесов, мелкие клочки тощей песчаной земли, где трудились женщины, нищие деревни с крохотными избушками и жалким подобием дворов говорили об этом.

«Польское генерал-губернаторство Германской империи» – так было написано на вывеске в одной деревне.

И тут нацисты! Мы решили рискнуть и пошли прямо через деревню, но при выходе нас задержал польский сотник[61]. Из его объяснений мы поняли, что нас ведут к войту[62].

– Давайте выдавать себя за немцев… – предупредил я ребят. – А Белка пусть разыграет из себя глухонемую.

Нас ввели к войту. Краснощекий и пузатый, он читал сквозь очки какую-то бумажку.

– Тут написано – четверо… А их только трое, – снимая очки, проговорил он, обращаясь, видимо, к своему помощнику.

Я понял, о чем говорили поляки и решил, что уже по воем селам гуляют бумажки, в которых предлагается задержать четверых русских.

– Где у вас четвертый? – спросил войт.

Мы пялили на него глаза, делая вид, что ничего не понимаем. Вошел еще один поляк, поговорил с войтом, и вдруг мы слышим, как поляк на ломаном русском языке спрашивает:

– Где четвертый?

Я растерянно улыбнулся и проговорил:

– Их ферштее нихт[63].

– Что? Вы немцы? – удивился войт и начал, перевирая слова, угодливо говорить: – Извините, молодые люди. Мы вас задержали потому только, что имеем бефайль[64] изловить четырех русских, бежавших из Германии. Мы вас не держим, – улыбнулся он. – Вы свободны.

– Ауфвидерзеен! – чванно, как и надлежит гитлерюгенду, произнес я, и мы вышли из кабинета. Белка сделала вид, что не слышит, и долго стояла перед войтом, потом оглянулась и, не видя нас, сделала книксен войту и убежала.

Навстречу нам по дороге тащился воз со снопами. Подойдя ближе, мы увидели, что вместо лошадей его тянут, надрываясь, три женщины: одна впряглась в оглобли, две других, накинув лямки на спины, что есть силы тащили телегу за веревки, привязанные к оси. Воз попал в рытвину, и женщины никак не могли вытащить его на ровную дорогу.

– Давайце одпочнемы[65], – проговорила та, что была в оглоблях.

Полячки остановились, отирая пот с измученных лиц и недружелюбно оглядывая нас. Мы молча кивнули им и уперлись плечами в телегу. Кое-как удалось помочь бедняжкам преодолеть рытвину. Не давая возу остановиться и крича нам «дзенькуе»[66], женщины потащили его дальше.

Скоро мы были в поле, откуда полячки везли снопы. До чего же убогими показались нам после полей Камелькранца узкие полоски тощей, низенькой и редкой ржицы, в которой буйно разрослись васильки да как капельки крови виднелись красные цветы куколя! Местами рожь была убрана в копны, но чаще всего мы видели, как женщины неловко взмахивали косами. Каждый раз, как мы равнялись с ними, женщины прекращали работу и долго смотрели нам вслед.

В лесу дорога извивалась меж елями и спускалась вниз, пока не вывела нас к реке. Мы остановились на деревянном мосту, разулись и опустили измозоленные ноги в студеную воду.

– Ох, и устала! – проговорила Белка. – Так бы вот села и сидела, пока война не кончится.

Из леса следом за нами выскочил мотоцикл.

– Полицай! – вскричал Димка.

Мы живо вскочили, и Белка приготовилась было бежать. Я остановил ее: разве убежишь? Только навлечешь на cебя подозрение.

– Давайте немного порыбачим, – тихо предложил я, и ребята вмиг меня поняли.

Димка бросился к берегу копать червей, а я, поймав кузнечика, быстро подсел к речке. Полицейский пересек мост и заглушил мотор.

– Ну, как клюет? – крикнул он по-немецки.

– Пока еще только пробуем, – как можно спокойнее ответил я.

Он слез с машины и направился ко мне. Я понял, что у войта возникли сомнения относительно того, кто мы такие, и он послал полицейского вслед за нами. Чтобы отдалить разговор, я стал ловить кузнечиков, а сам все время наблюдал за полицейским. Он снял головной убор, и я неожиданно увидел лысину, что было довольно странно, если учесть, что полицейский казался сравнительно молодым. Он лежал на высоком берегу и тоже все поглядывал в нашу сторону.

Димка и Белка копали червей. Я подошел к ребятам и, делая вид, что рассматриваю крючок, шепнул: