В маленьком Даль-городке две улицы и один переулок. На первой улице живут сапожники. На второй улице живут молочницы. В переулке стоит красный домик, вокруг домика сад, а в саду — Цветочное море!

Цветочное море придумал папа.

Папа — учитель географии, а сейчас у него летние каникулы.

У папы борода лопаточкой, во рту курительная трубка, она громко посвистывает, но… не дымит.

Трубка перестала дымить вот почему.

В один прекрасный день мама сварила борщ по-флотски, поставила тарелки на стол и пошла звать папу. Она хотела распахнуть дверь папиной комнаты, но дверь не поддалась.

Мама ещё раз толкнула дверь, но та опять не поддалась. Дверь как будто кто-то придерживал изнутри, а из дырки для ключа шёл дым.

Тогда мама протёрла фартуком очки, прищурилась и заглянула в дырку.

— Ух, вилливауз! — сказала она морское словечко, да так и попятилась. А всем известно, если мама говорит: «Вилливауз!», то наверняка произошло что-то выдающееся. Ведь вилливауз — это не что-нибудь, а морской ветер. Да и не просто морской, а который дует только в одном-единственном месте на всём земном шаре — в далёком Магеллановом проливе.

Так вот, мама сказала: «Вилливауз!» — и не зря! За дверью папиной комнаты в самом деле творилось что-то непонятное.

В дыму почти под самым потолком плавали письменный стол, стулья и этажерка. Папы не было видно совсем.

— Ау! — крикнула мама через дверь. — Где ты? Почему не идёшь обедать?

— Ау! — ответил папа откуда-то сверху. — Я бы пошёл, да не могу.

— Не можешь? Но почему?

— Потому что здорово накурил. Так накурил, что моё кресло всплыло и повисло под потолком. Теперь мне не слезть!

— А ты постарайся дотянуться до форточки ивыпусти дым на улицу.

— Постараюсь, — ответил папа.

Через минуту послышался стук форточки, и дым пошёл на улицу с протяжным свистом. Письменный стол, стулья и кресло с папой опустились на свои законные места.

Дверь в комнату отворилась легко.

Тогда мама сказала:

— Летающая мебель мне нравится. Но, если ты накуришь покрепче, не взлетит ли потолок?

Папа посмотрел вверх, увидел на потолке трещинки, очень удивился и трубку погасил. Именно с этого дня трубка у него посвистывает, но не дымит.

Папа соглашается с мамой во всём, не соглашается только носить вязаный колпак.

— Посмотри, — уговаривает мама, — какой чудесный колпак с помпоном я связала. В нём, да ещё с трубкой, ты как заправский китобой. А кроме того, колпак прикроет твою лысину и по ней в ненастную погоду не будет шлёпать дождь.

— Пусть шлёпает! — отвечает папа. — Пошлёпает, пошлёпает, да, глядишь, у меня и опять вырастут кудри. Мне очень хочется стать китобоем, но колпак с помпоном носи на здоровье сама.

И колпак мама носит сама, и вид у неё вполне китобойский, хотя работает она не на корабле, а в папиной школе библиотекарем.

А ещё в домике живёт-поживает мальчик Шурка. Он тоже собирается стать моряком-китобоем. Он тоже разбирается в морских делах не хуже папы, не хуже мамы. Да это и неудивительно: ведь Шурке девять лет, и человек он вполне самостоятельный.

Теперь слушайте дальше. В калитку на Цветочном берегу по сто раз на день забегали чумазые соседи-сапожники, любовались Цветочным морем и говорили:

— Чудо! Откуда ни посмотри — чудо! Сразу видно, что тут живут толковые люди. Вот если бы они захотели, мы бы их научили и новые сапоги шить, и старые каблуки подбивать, и варить сапожную мазь на скипидаре. Такая тонкая работа у них, конечно, тоже получится.

Следом приходили румяные молочницы и тоже говорили:

— А мы бы таких толковых людей с радостью позвали мыть кринки из-под молока. Уж кто-кто, а они ни одной кринки не разобьют.

Но хозяева домика не собирались ни сапоги шить, ни глиняные кринки мыть. Они думали совсем о другом.

Они мечтали сделать так, чтобы волны Цветочного моря колыхались не только у них в саду, но и рядом с дальгородковской школой, и рядом с кинотеатром, и возле сапожных мастерских, и у магазина, где в ярких жестяных банках продаются сливки да морская капуста.

И они, наверное, так бы и сделали, если бы им кое-что не мешало.

А мешало вот что…

Папа, мама и Шурка все время думали: «А вдруг наше Цветочное море не такое уж хорошее? Вдруг оно совсем не похоже на взаправдашнее? Нет, надо нам сначала к настоящему Синему морю съездить, настоящее Синее море посмотреть, а потом уж делать то, что задумали».

Но поехать все не удавалось.

Путь предстоял не близкий, а оставлять Цветочное море без присмотра, сами понимаете, нельзя.

За Цветочным морем надо ухаживать, море надо поливать.

Ведь волны в саду — это голубые васильки.

Пенистые гребни на волнах — это ромашки.

Чайки сделаны из ярких шапочек белоголовника, а пароход с каютой и трубой — из кустов акации.

Ну как оставишь такое море без присмотра? Никак не оставишь!

Правда, папа говорил:

— Ничего, друзья! Не будем смущаться, будем надеяться. Вот стоит мне закрыться в комнате да как следует посвистеть трубкой, как я сразу что-нибудь и придумаю.

Но он пять раз уже закрывался и свистел трубкой, а придумать пока ничего не мог. И тут еще пришла великая-превеликая беда.

В тот день, когда папа сидел взаперти шестой раз, Шурка взял да и вынес на улицу маминого краба.

Этот краб был неживой, и весь-то — с кнопочку, хранился он для коллекции, но все равно с ним было интересно поиграть, и Шурка положил его на траву, на солнышко. Но только положил, как через двор метнулось что-то крылатое, носатое и — краб исчез!

Шурка ойкнул, а носатое, крылатое обернулось обыкновенной вороной Каргой, старой склочницей и воровкой.

Карга уселась на забор, почистила клюв, закаркала:

— Кар-р! Кар-р! Краб хрустнул, как сухар-рик! Кар-р! Кар-р!

Папа распахнул окно, чуть не выронил трубку и с досады закричал:

— Шур-рка, р-разиня! Ну что ты наделал? В старину на корабле не миновать бы тебе чулана-карцера!

А мама выбежала во двор, сгоряча спутала колпак с носовым платком и начала протирать помпоном очки. Она так надавила, что одно стёклышко не выдержало и треснуло.

Тогда мама охнула и побежала принимать успокоительные капли.

И накапала их не в чайную, а в столовую ложку.

— Такого крабика, как этот, нам теперь не достать. Мы и к Синему-то морю съездить не можем, а он был из Японского!

Мама так загоревала, так загоревала, что Шурке хоть пропадай. Хоть со стыда проваливайся сквозь круглую землю туда, где жители-американцы ходят вверх ногами.

Но выручил папа. Папа испугался, как бы Шурка на самом деле не провалился, и сказал:

— Ну, ну, ну! Не надо так расстраиваться. Если несчастье и стряслось, то теперь-то оно позади. Теперь по всем правилам, по морским и океанским, на горизонте должно появиться счастье. Послушайте лучше, как весело свистит моя трубка.

Папа потянул через трубку воздух, она по-птичьи свистнула: «Ци-фить! Ци-фить! Ци-фить!»— и Шурка улыбнулся.

Он сел на ступеньку и стал ждать счастья. Ждал пять минут, ждал десять минут, смотрел на калитку, смотрел за калитку, но счастье почему-то не приходило.

Пришёл всего-навсего папин приятель — почтальон Ладушкин.

Шурка подумал: «Может, счастье лежит в почтальонской сумке?» — но Ладушкин вынул только газеты. Он подал их папе в окно, сказал: «Наше вам с кисточкой!» — и уселся на скамейку.