Сегодня лихачи проводят панихиду. Все пьяны уже к обеду. Мы собираемся у пропасти, Зик передает мне чашку с темной жидкостью, и я одним глотком осушаю ее до дна. Когда успокоительный напиток обжигает горло, я начинаю покачиваться и передаю обратно пустую чашку.

– Правильное решение, – бормочет Зик, уставившись на емкость. – Пойду возьму еще.

Я киваю и слушаю гул пропасти. Похоже, Джанин Мэтьюз поверила, что мои необычные результаты – элементарный программный сбой. Но что, если она просто притворилась? Вдруг она явится за мной, так же как пришла за Амаром? Я пытаюсь запихнуть эту мысль в какой-нибудь темный угол моего сознания и хорошенько спрятать ее – от себя самого. На мое плечо ложится темная рука со шрамами. Рядом со мной – Макс.

– Ты в порядке, Четыре?

– Да, – отвечаю я, и я действительно не вру.

Я в порядке, потому что я по-прежнему стою на ногах и пока еще внятно разговариваю.

– Кстати, Амар всегда тобой очень интересовался. Я думаю, он видел, что в тебе есть отличный потенциал. – Макс слегка улыбается.

– Я почти не знал его, – говорю я.

– Он был немного беспокойным и неуравновешенным, в отличие от остальных неофитов в его группе, – продолжает Макс. – Вероятно, потеря бабушки и дедушки нанесла ему сильный удар. Или, может, проблема была еще глубже… Не знаю… Наверное, так действительно лучше.

– Лучше быть мертвым? – переспрашиваю я, хмуро глядя на него.

– Я совсем другое имел в виду, – отвечает Макс. – Но здесь, в Лихачестве, мы призываем всех выбирать свой собственный путь в жизни. Если это – путь, который он выбрал, – тем лучше, – резюмирует он и снова кладет руку мне на плечо. – В зависимости от результата твоей завтрашней проверки мы с тобой будем обсуждать то, чем бы ты хотел заниматься. Пока ты наш самый многообещающий неофит, даже несмотря на твое происхождение.

Я таращусь на него. Я не понимаю, что он говорит и почему он говорит это во время панихиды по Амару. Пытается перетянуть меня на свою сторону? Зачем?

Зик возвращается с двумя кружками, а Макс исчезает в толпе как ни в чем не бывало. Один из друзей Амара встает на стул и выкрикивает какую-то бессмыслицу о том, каким храбрым был Амар, если решил погрузиться в небытие. Все поднимают бокалы и произносят его имя.

– Амар, Амар, Амар. – лихачи повторяют это слово столько раз, что он теряет смысл и превращается просто в набор звуков.

Напоследок мы выпиваем. Так скорбят лихачи – топят горе в алкоголе и больше не вспоминают о нем.

Ладно. Я тоже так могу.

Контроль моей последней проверки осуществляет Тори, а наблюдать за ним будут лидеры Лихачества, включая Макса. Я прохожу в середину толпы неофитов, и впервые за все время я нисколько не волнуюсь. Во время пейзажа страха все осознают происходящее, поэтому мне нечего скрывать. Укол в шею, и пусть реальность исчезнет. Я часто проваливался в пейзаж страха.

Я оказываюсь на вершине небоскреба и прыгаю вниз. Я падаю запертым в коробке и позволяю себе каплю паники, прежде чем выбиваю плечом нужную стену, разрушая древесину. Я беру пистолет и стреляю в невинного человека – в безликого мужчину в черном. Я целюсь ему в голову и бездумно нажимаю курок. А Маркусы, окружившие меня, гораздо больше похожи на моего отца, чем раньше. У ближайшего ко мне чудовища – настоящий рот, хотя глаза по-прежнему зияют пустыми впадинами. Он замахивается, чтобы ударить меня – и я замечаю камень в его руке вместо колючей цепи или металлического ремня. У Маркуса нет оружия, которое может разорвать меня в клочья. Я принимаю несколько ударов, затем набрасываюсь на Маркуса, обхватив руками его горло. Я неистово бью его по лицу и успеваю испытать минутное чувство удовлетворения от своей жестокости, прежде чем проснуться скрюченным на полу в комнате пейзажа страха.

В соседнем помещении включается свет. Я вижу сидящих там людей – два ряда ожидающих неофитов, включая Эрика, в губе которого теперь столько проколов, что я мечтаю выдернуть их поочередно. Напротив них устроились лидеры Лихачества, включая Макса. Их трое, и они кивают и улыбаются. Тори показывает мне два больших пальца, поднятых вверх.

Я шел на проверку, думая, что мне плевать, пройду ли я ее и стану ли я лихачом. Но от жеста Тори меня раздувает от гордости, и я позволяю себе слегка улыбнуться. Амар, конечно, умер, но он всегда хотел, чтобы я показывал отличные результаты. Не могу сказать, что я старался ради него, – я делал это не ради кого-то, даже не ради себя. Но, по крайней мере, я его не опозорил.

Все новички – и урожденные лихачи, и молодняк из других фракций, прошедший последнюю проверку, ждут результатов в общей спальне. Когда я добираюсь до своей кровати, Зик и Шона улюлюкают.

– Какие результаты? – спрашивает Зик.

– Хорошие, – отвечаю я. – Без неожиданностей. А у тебя?

– Ужасно, но я выбрался оттуда, – говорит Зик, пожимая плечами. – А у Шоны появились новые кошмары.

– Но я с ними справилась, – вставляет Шона с напускной небрежностью в голосе. У нее между колен зажата одна из подушек Эрика. Ему это не понравится. Ее притворство исчезает, и она улыбается. – Я классно справилась.

– Да-да, – бурчит Зик.

Шона ударяет его подушкой прямо по лицу. Он выхватывает ее.

– Что ты хочешь от меня услышать? Да, ты молодец. Да, ты самая лучшая среди лихачей. Довольна? – Он быстро ударяет ее подушкой по плечу. – С тех пор как у нас начались симуляции страхов, она вечно хвасталась тем, что ей они удаются лучше. Я просто бешусь.

– Это месть за то, что ты постоянно хвастался своими достижениями во время боевой подготовки, – возражает Шона. – «Ты видела, как я сразу его ударил?» И дальше бла-бла-бла. – Она толкает Зика, а тот хватает ее за запястья. Шона высвобождается и щелкает его по уху. Они смеются, дерутся.

Может, я и не понимаю, как происходит любовь у лихачей, но я явно могу распознать флирт. Я ухмыляюсь. Вероятно, вопрос насчет чувств Шоны ко мне решен. Хотя нельзя сказать, что он меня мучил. Он был скорее риторический. Мы сидим еще час, пока остальные пройдут последнюю проверку. Они вваливаются в спальню один за другим. Последним заходит Эрик. Он замирает на пороге с самодовольным видом.

– Пора узнать наши результаты, – заявляет он.

Неофиты тотчас бросаются к выходу. Некоторые явно нервничают, другие выглядят уверенными в себе. Я жду, когда все уйдут, и лишь потом направляюсь к двери. Но я не выхожу. Я встаю, скрестив руки, и пристально смотрю на Эрика несколько секунд.

– Хочешь мне что-то сказать? – спрашивает он.

– Я знаю, что это ты рассказал эрудитам про Амара.

– Не понимаю, о чем ты, – отвечает Эрик и отводит глаза.

Мне ясно, что он врет.

– Из-за тебя Амар умер, – продолжаю я, с удивлением отмечая, как быстро во мне нарастает злость. Мое тело буквально трясется, а лицо пылает.

– Ты что, ударился головой во время проверки, Сухарь? – ухмыляется Эрик. – Ты говоришь ерунду.

Я крепко прижимаю его к двери и хватаю одной рукой. На какое-то мгновение меня изумляет то, насколько я стал сильнее. Я наклоняюсь к его лицу.

– Я знаю, что ты сделал, – повторяю я, пытаясь увидеть в его черных глазах хоть что-нибудь. Но в пустых, непроницаемых зрачках Эрика ничего нет. – Из-за тебя он умер, и ты ответишь за его гибель.

Наконец я отпускаю его и шагаю по коридору в сторону столовой.

В зале полно людей, одетых в свои лучшие наряды, – их проколы еще больше привлекают внимание за счет блестящих металлических колец. Они демонстрируют свежие и старые татуировки, даже если это означает, что им приходится пожертвовать частью одежды. Проходя через толпу, я вглядываюсь в лица лихачей. В воздухе пахнет выпечкой, мясом, хлебом и специями, от чего у меня текут слюни – я забыл пообедать. Добравшись до стола, за которым я обычно сижу, я утаскиваю ролл с тарелки Зика, пока он не видит, затем встаю вместе со всеми в ожидании результатов. Надеюсь, мы узнаем их с минуты на минуту. У меня возникает ощущение, будто я держу руками голый провод, от чего мои мышцы дергаются, а мысли путаются.