Она оправдала мое доверие, чего нельзя сказать о Маркусе. Она, ее мать и остальные люди из фракции Альтруизма стоят того, чтобы их защитить. Именно так я и поступлю.

Я сверяюсь с часами. Первый новичок должен прыгнуть с минуты на минуту. Он упадет прямо в сеть – широкую, прочную и залитую солнечным светом. В последний раз я был здесь в прошлый День выбора, а еще раньше – в тот самый день, когда я – неофит – летел вниз. Мне не хочется вспоминать давние ощущения, когда подходишь к краю здания: тело и рассудок тебе почти не подчиняются, скованные ледяным ужасом. А затем ты падаешь, беспомощно размахивая руками и ногами. Потом ты чувствуешь удар о ячейки, которые хлещут тебя по голой шее.

– Как твой розыгрыш? – спрашивает Лорен.

Я не сразу понимаю, что она имеет в виду программу и мое желание подшутить над Зиком.

– Я пока ничего не успел сделать. Наши смены почти не пересекаются.

– Кстати, если бы ты собирался заняться каким-нибудь серьезным исследованием, ты бы пригодился нам в техническом отделе, – замечает она.

– Если ты ищешь себе работника, то лучше поговори с Зиком. Он разбирается в этом гораздо лучше меня.

– Да, но Зик не понимает, когда нужно заткнуться, – возражает Лорен. – Нам не так важны навыки, сколько совместимость, потому что работа предполагает долгое совместное времяпрепровождение.

Я усмехаюсь. Зик любит поболтать, но меня это никогда не беспокоило. Иногда приятно просто помолчать и послушать собеседника.

Лорен крутит одно из колец в своей брови. Мы ждем новичков. Я вытягиваю шею, чтобы увидеть верхушку здания, но мне открывается только клочок неба.

– Готова поспорить, что сейчас к нам попадет один из урожденных лихачей, – заявляет Лорен.

– Первый – всегда кто-то из них, тут и спорить нечего.

Несправедливо, но урожденные лихачи имеют преимущество. Обычно они в курсе того, что ждет их после прыжка, хотя мы и стараемся по возможности сохранить все в тайне. Мы даже пользуемся этим входом в штаб-квартиру фракции только в День выбора, но любопытные лихачи исследуют окрестности лагеря, думая, что их никто не видит. Кроме того, в них с детства воспитывают желание совершать смелые поступки, принимать форсированные решения и полностью посвящать себя тому, чем они занимаются. Вряд ли кто-то из перешедших способен на такое, правда, их этому и не учат.

А потом я вижу ее.

Но вопреки ожиданиям, я различаю не черную, а серую полоску рубашки, которая треплется в воздухе. Я слышу резкий звук от удара о сеть, растянувшуюся на металлических опорах. Она смещается, обволакивая девушку. Какое-то мгновение я стою, оцепенев, и в изумлении таращусь на новенькую, облаченную в знакомую блеклую одежду. Наконец я просовываю руку в ячейку, чтобы девушка могла за нее ухватиться.

Ее пальцы обхватывают мои, и я вытягиваю ее из сетки. Когда она свешивается с одной стороны, я беру ее за руки, чтобы она восстановила равновесие. Она маленькая и худенькая, отчего выглядит хрупкой. И как только она не разбилась от удара о сеть? У нее большие ярко-синие глаза.

– Спасибо, – произносит она.

Может, она и выглядит хрупкой, но ее голос звучит твердо.

– Поверить не могу, – говорит Лорен еще более самодовольно, чем обычно. – Сухарь? Прыгнул первым? Неслыханно.

Она права. Это невероятно. К тому же Сухари практически никогда не переходят в Лихачество. В прошлом году у нас не было неофитов из Альтруизма. А долгое время до этого из Сухарей был лишь я один.

– Она не просто так их оставила, Лорен, – замечаю я и чувствую, будто отстраняюсь и от этого момента, и от собственного тела.

Я беру себя в руки и обращаюсь к неофитке:

– Как тебя зовут?

– Ну… – Она медлит, и вдруг мне кажется, что я ее знаю. Не со времен в Альтруизме, не со школы, а на гораздо более глубоком уровне.

Она пытается придумать имя, не удовлетворившись тем, которое у нее есть. Так было и у меня. Благодаря моему инструктору по посвящению мне удалось сбежать от своей прежней жизни. Я тоже могу помочь новенькой.

– Подумай как ледует, – говорю я, слегка улыбаясь. – Второй раз выбирать не придется.

– Трис, – решительно отвечает она.

– Трис, – повторяет Лорен. – Объяви, Четыре.

В конце концов, эта перешедшая из Альтруизма девушка – моя неофитка. Я оглядываюсь через плечо на толпу лихачей, которые собрались, чтобы посмотреть прыжки новичков, и кричу:

– Первой спрыгнула Трис!

Теперь они запомнят ее не из-за серой одежды, а за ее смелость. Или за сумасшествие. Впрочем, иногда это одно и то же.

Лихачи улюлюкают, но шум в пещере перекрывает чудовищный вопль второго неофита. Теперь в сеть угодила девушка в черно-белой одежде Правдолюбия. Лорен протягивает руку и вытаскивает ее наружу. Я касаюсь спины Трис, чтобы проводить ее к лестнице, на случай, если она не так спокойна, как кажется. И прежде чем она поднимается на первую ступеньку, я говорю:

– Добро пожаловать в Лихачество.

Девушка, перешедшая из Альтруизма, сидит за моим столом. Вначале я задумываюсь, а не знает ли она, кто я такой на самом деле. Может, я просто притягиваю ее невидимой силой Сухаря, которую я, сам того не ведая, излучаю? Но, если честно, по-моему, она меня не знает. А еще ей ничего неизвестно о гамбургерах.

– Ты никогда не ела гамбургеров? – спрашивает Кристина.

Невероятно. В Правдолюбии всегда поражаются, когда узнают, что не все люди живут так же, как они. Это одна из причин, почему они мне не нравятся. Для них будто бы не существует иной реальности, кроме их собственной. У Альтруистов наоборот – для них вообще нет ничего, кроме окружающего мира, который в них очень сильно нуждается.

– Нет, – признается Трис. Для такой миниатюрной девушки у нее слишком низкий голос. Он всегда звучит серьезно, что бы они ни говорила. – Это так они называются?

– Сухари едят простую еду, – вмешиваюсь я, вставляя сленговое словечко лихачей.

Применительно к Трис оно звучит неестественно, я считаю своим долгом вести себя учтиво с ней, как и с любой женщиной в своей бывшей фракции, – почтительно, не смотря им в глаза, поддерживать вежливый диалог. Я вынужден напомнить себе, что я больше не в Альтруизме. И Трис тоже.

– Почему? – интересуется Кристина.

– Затейливость считается потаканиям своим прихотям и излишеством, – произносит Трис заученным тоном.

– Неудивительно, что ты ушла.

– Да уж. – Трис закатывает глаза, что меня удивляет. – Все дело в еде.

Я сдерживаю улыбку. Не уверен, что у меня получается.

Затем входит Эрик, и все умолкают.

Назначение Эрика на должность лидера Лихачества было встречено с непониманием и даже с гневом. Во фракции еще никогда не было столь молодого лидера, многие высказывались против подобного решения, озвучивая опасения относительно его неопытности и происхождения. Сам Эрик – бывший эрудит – имел на этот счет свое мнение. Кто-то высказывался, а потом сдавался, явно испугавшись. Мне часто казалось, что Эрик угрожал недовольным лихачам. Зная Эрика, так наверняка и было – его просчитанные, правильные и мягкие слова всегда таили в себе злой умысел.

– Кто это? – шепчет Кристина.

– Его зовут Эрик, – отвечаю я. – Лидер Лихачества.

– Серьезно? Но он так молод.

Я стискиваю зубы:

– Возраст здесь не главное.

Чего нельзя сказать о связях с Джанин Мэтьюз.

Эрик подходит к нам и плюхается на свободный стул, стоящий как раз возле меня. Я быстро утыкаюсь взглядом в свою тарелку.

– Ну, что, представишь меня? – спокойно спрашивает он, как будто мы друзья.

– Это Трис и Кристина, – выдавливаю я.

– Ага, Сухарь, – медленно говорит Эрик и ухмыляется.

Какую-то долю секунды я боюсь, как бы он не рассказал о моем происхождении, отчего я сжимаю рукой колено, сдавив его, чтобы не сорваться и не ударить Эрика. Но он только бросает мне вскользь: