– Я опером ФСИН начинал, в колонии. На севере диком стоит одиноко… она, – Бальзаминов приблизил к нему лицо. – Пахал тягачом. Никому не верил. Вот так держал контингент! – Он стиснул кулак. – Клыки свои волчьи упустил по молодости лет. Они в заключении, и мы – опера – тоже с ними в тюрьме сутками. А до дантиста в город четыреста километров на вездеходе. Не лечил я зубы. На пенсию я, уволившись из органов, не проживу. Бабло – зарплата – нужны мне на пятом десятке хоть на ремонт челюстей, чтобы еще кусаться-огрызаться. Тебе – культурному, креативному, наглому, богатому и доброму… добренькому буржую подобное никогда не понять.

– Я не буржуй. Я тоже в жизни хлебнул. Мы с Клавдием о вас историю слышали, Михал Михалыч. Вы с риском для жизни насильника задержали, он вас на капоте тащил, а вы смерти не испугались, девушку юную от гибели и позора спасли, – произнес Макар. – Не стройте из себя перед нами бесчувственного чурбана. Не купимся мы.

– Дурака я свалял. Надо было мимо пройти тогда. Я кражей занимался. А они… парочка в заброшенном бараке – кувыркались. Ужрались оба. Она – «девушка юная» спьяну орать начала, матом все… Он ее по харе двинул, она завизжала: «Спасите-помогите! Насилуют!» Я услыхал, влетел в барак. Ну, потом задержание, эпопея с капотом, чуть его не пристрелил, грех не взял на душу. А девица протрезвела и прибежала в полицию – «Зачем вы моего милого арестовали? Не насиловал он меня, мы с ним все по согласию, по страсти… Спьяну наплела, оговорила его!» Понял, нет, Макар? Вот и делай людям добро. Геройствуй. Волонтерствуй!

– Считай, как хочешь, насчет нас, Михал Михалыч, – перебил его Клавдий, обращаясь уже на «ты» к бывшему коллеге. – Тебя переубедить трудно. Факт – мы занялись поисками Руслана, помогая его безутешной матери. Сейчас мы с тобой на одной стороне. И запомни – раз Макар тебе обещал помочь в трудоустройстве, он исполнит. Возможности он имеет и связи. И оставим пока в стороне споры и подозрения про наш якобы шкурный интерес. Лучше расскажи нам про вторую вашу пропавшую. Про Александру Севрюнину.

– Чайку горяченького после шашлычка дернем? – вопросом ответил участковый Бальзаминов. – Черного или зеленого? Сладенького я бы еще отведал. Десерт. Вы ж меня вроде угощаете, коллеги.

Макар заказал чаю, пахлаву и сладкий хворост. Участковый Бальзаминов насыпал в чашку чая шесть ложек сахара и отхлебнул с наслаждением.

– Севрюнина – тоже совершеннолетняя. Двадцатилетняя взрослая девица. Мать ей не сторож, – изрек он раздумчиво. – Александра у нее родилась от хозяина хлебозавода Хухрина – сейчас он крупный чиновник в Москве, везде мелькает. Он с компаньонами, не афишируя (он же на госслужбе), стал владельцем завода и макаронной фабрики, развил в поселке бурную деятельность. Их холдинг совковые макароны трубчатые в пасту итальянскую тогда превратить пытался, запустить новое современное производство. Женат он и в летах солидных, но закрутил здесь, в глубинке, роман с мадам Севрюниной. Она топ-менеджером хлебо-макаронного холдинга тогда у него подвизалась. Подчиненная и любовница в одном лице. Родила ему Александру. Хухрин, боясь за карьеру, открыто никогда девочку своей дочерью не признавал и уговорил Севрюнину не гнать волну – откупался щедро, давал деньги им с дочкой. И по карьерной лестнице Севрюнину активно двигал. Она в крупную компанию перешла с его подачи финансовым менеджером, ездила в командировки. Александра росла у нее самостоятельной девочкой. Про ее папашу все в поселке в курсе. А он в последние годы с компаньонами разошелся. Бизнес раздели. Итальянцы-менеджеры с фабрики удрали. Сейчас хлебозавод сам по себе, а фабрика опять на дешевые макароны переключилась. Едва Александре восемнадцать исполнилось, Хухрин почти перекрыл денежный кран. А мамаша ее заимела молодого любовника. И фактически на дочку махнула рукой – жизнь она заново строит, вроде даже запланировали они свадьбу с бойфрендом. В мае мамаша с ним надолго улетела в Сочи в отпуск. Александра дома одна осталась. Мать потом, когда ко мне явилась насчет ее исчезновения, объявила: последний раз разговаривала с дочкой по телефону восемнадцатого мая. И все было вроде совершенно нормально. Затем позвонила через четыре дня, но «абонент недоступен» оказался. Она подумала: дочка чем-то занята, отключилась или просто ее игнорирует, дуется. Не стала беспокоиться за нее, дождалась даты отлета. Вернулась домой – а дома-то Александры нет! И ночевать она не пришла.

– То есть ее мать, подобно Розе Равильевне, не в состоянии назвать точную дату пропажи дочери? – уточнил Клавдий.

– Именно. Отдыхала она в Сочи с любовником, не парилась. Вернулась и нашла дома записку от Александры. – Участковый Бальзаминов умолк. – Севрюнина мне записку дочки показала. Александра там пишет: и я, мама, мол, уезжаю тоже в Сочи, в Красную Поляну. И домой я больше никогда не вернусь. И еще разные другие слова…

– Какие? – осторожно поинтересовался Макар.

– Нехорошие, – покосился на него Бальзаминов. – Диву я даюсь, до чего народ в злобе докатился. А молодежь тоже не отстает. Деградирует… Такое дочь матери пишет! Слабо к Севрюниной вам, волонтеры, нагрянуть? Вы ж теперь двоих пропавших вознамерились разыскивать. Спросите у нее про записку дочки. Вдруг она и вам ее продемонстрирует?

– А вы с криминалистом разве ту записку у матери не изъяли – почерк девушки проверить? Вдруг не ее рука писала? – быстро ввернул Клавдий.

– Забрал я записку. А Севрюнина ее себе на мобилу сфоткала, – ответил Бальзаминов. – Криминалист наш взял школьные тетрадки Александры. Экспертизу ее почерка мы провели. Сомнений нет. Она лично матери записку оставила.

– Современная молодежь редко пишет от руки. Сейчас все в интернете. В мобильных. Сообщения, мейлы, – заметил Макар. – Необычная история с запиской.

– Уж как есть, – ответил Бальзаминов. – А на Красной Поляне они с матерью и правда два года назад вместе отдыхали. Хухрин на совершеннолетие дочурки напоследок мошной тряхнул: оплатил им отдых в отеле. А после почти совсем кран перекрыл. Александра, по словам матери, в Финансовый институт мечтала поступить или академию, но Хухрин отказался за ее учебу платить. Обещал, что если Александра сама поступит на бюджет, постарается, он отстегнет ей средства на съем квартиры в Москве. Она пыжилась все, но по баллам пролетела. И пошла с горя в колледж. За полтора года сменила аж три колледжа с финансовыми отделениями. Я по месту ее учебы навел справки – оказалось, она занятия перестала посещать на следующий день после отлета матери в Сочи. В колледже ее никто больше не видел. И ни с кем она там вообще не общалась. Подруг не имела.

– А в поселке?

– С дочкой парикмахера она контактировала. С единственной. Хотя та в разговоре со мной факт их дружбы не подтвердила. И сообщила – давно Алину… Александра Алиной себя звала… не видела. А в школе она порой общалась с Русланом Карасевым.

– Школьный роман? – спросил Макар. – Бросили Скоробогатово и махнули в Сочи вместе? На юг? К морю? Лето в разгаре.

– Они не летом, а в мае пропали. Насчет романа их доказательств не имею, – буркнул словно нехотя Бальзаминов. – Александра не только с Русланом в школе общалась. Но и с Пауком. И с Локи. Я их тоже опросил – нет, говорят, давненько мы Севрюгу не встречали. Да и странная вообще у них была компания… Девочка нос сильно задирала, не давала местным забывать, чья она дочка – хозяина хлебозавода и чиновника. Хухрин ведь даже по телику порой мелькает. Она и гордилась отцом. Хвасталась им перед сверстниками. Даром что он сам знать ее не хотел. Избегал. Они с ней годами не виделись.

– Может, она все же упорхнула к отцу в Москву? – предположил Клавдий.

– Мать Севрюнина с Хухриным связалась. Спросила про Александру. Хухрин открестился – не приезжала она к нему. Строго наказал нам, местной полиции, искать дочку в Сочи, раз в записке это указано. Мы в Сочи запрос отправили, я в УВД звонил лично. Они обещали посодействовать. Но все глухо пока. Хухрин же от поисков самоустранился. Пообщаетесь с мадам Севрюниной, может, и узнаете любопытные подробности насчет него и семейных склок, расскажет она вам про Хухрина.