— Но, — отважился заговорить старый торговец, — я позволю себе обратить внимание вашего превосходительства на то, что сумма эта чересчур велика!

— Полноте, сеньоры кабальеро! Вас тридцать человек, это выходит по две тысячи пиастров на каждого, что составляет для вас ничтожную сумму. Я предложил вам заплатить только половину этой суммы, но вам не угодно было согласиться на это!

— Дела наши сильно пошатнулись за последние годы, и денег стало не хватать.

— Кому вы это говорите, дон Лайонел? Мне кажется, я должен знать это лучше, чем кто бы то ни было! — воскликнул генерал.

— Может быть, если вы дадите нам недели две или месяц сроку, то мы, собрав все наши ресурсы и пойдя на огромные жертвы, будем в состоянии собрать половину требуемой суммы.

— К сожалению, я не могу дать вам на это и часа времени.

— Но, генерал, тогда это невозможно!

— Перестаньте, я убежден, что вы хорошенько не обдумали это дело. Впрочем, это меня не касается; прося у вас этих денег, я только исполняю полученное приказание. Теперь вам решать, соглашаться ли вам на это или нет. Лично я умываю руки.

— Уверяю вас, генерал, — начал снова торговец, обманутый спокойным тоном генерала, — нам действительно совершенно невозможно собрать хотя бы самую небольшую сумму денег.

Остальные коммерсанты закивали головами в знак того, что они согласны с мнением их парламентера.

— Отлично! — начал генерал с той же насмешливой холодностью. — Но только не делайте меня ответственным за последствия, которые будет иметь ваш отказ!

— О, генерал! Неужели вы можете это думать?!

— Благодарю вас! Капитан, вы слышали? — добавил он, обернувшись к неподвижно стоявшему в дверях офицеру. — Прикажите отряду войти.

— Слушаю, ваше превосходительство.

И сказав это, офицер вышел.

На лицах торговцев отразился испуг. Это таинственное приказание навело их на серьезные размышления, и тревога их стала возрастать, когда вскоре они услышали по соседству с кабинетом генерала лязг оружия и тяжелые и мерные шаги солдат приближающего отряда.

— Что это значит, генерал? — воскликнули они в испуге. — Неужели мы попали в ловушку?

— Как так? — возразил губернатор. — Ах, извините! Я забыл сообщить вам конец полученного мною предписания; он-то, главным образом, и касается вас. Впрочем, эта ошибка будет сейчас мной исправлена. Мне приказано расстрелять всех людей, которые воспротивятся уплате контрибуции, требуемой правительством и необходимой ему для борьбы против инсургентов.

В ту же минуту дверь отворилась настежь, в комнату молча вошли пятьдесят вооруженных солдат, которые окружили торговцев.

Те были ни живы ни мертвы. Им стало казаться, что они видят страшный сон; они чувствовали себя точно во власти ужасного кошмара.

Догадываясь, что генерал не затруднится привести свою угрозу в исполнение, купцы не знали, как им выйти из этого критического положения.

Губернатор по-прежнему оставался совершенно спокоен. Лицо его было все так же приветливо, и голос его не утратил своей мягкости.

— Итак, сеньоры, — сказал он, — поверьте, что мне очень прискорбно случившееся. Капитан, уведите этих господ и поступайте с ними так, как их грустное положение того требует!

Затем, поклонившись собранию, генерал повернулся, чтобы выйти из комнаты.

— Одну минуту, by God! 6 — воскликнул Лайонел Фишер, начиная уступать поя страхом смертельной опасности. — Нет ли какой-нибудь возможности уладить это дело?

—Я знаю только один путь к этому: заплатить!

— Я это понимаю, — возразил коммерсант, — номы, увы, разорены!

— Так что же я-то тут могу сделать? Вы слышали и видели сами, что я в этом злосчастном деле ровно не при чем!

— Увы! — воскликнули хором бедняки-торговцы. — Не можете же вы, в самом деле, лишить нас жизни, генерал. Ведь мы отцы семейств! Что будет с нашими женами и детьми?

— Мне жаль вас, но, к несчастью, только это я и могу сделать.

— Генерал, — закричали они, бросаясь на колени, — ради всего, что вам дорого, сжальтесь! Мы умоляем вас!

— Я в отчаянии от того, что случилось, и желал бы прийти вам на помощь, но, к сожалению, я не знаю способа. Кроме того, вы ведь мне ни в чем не желаете содействовать.

— Увы! — повторяли они, рыдая и ломая руки.

— Я хорошо знаю, что денег у вас нет, в этом-то именно и затруднение. Это затруднение непреодолимо, поверьте мне. Впрочем подождите, — добавил генерал, как бы озаренный новой мыслью.

Взоры несчастных, приговоренных к смерти, засветились надеждой.

Наступило долгое молчание; можно было слышать, как бились сердца в груди этих людей, знавших, что жизнь их зависит от человека, стоявшего перед ними и не спускавшего с них глаз.

— Слушайте, — сказал он, — вот все, что я могу сделать для вас, и поверьте, что, поступая таким образом, я беру на себя огромную ответственность. Вас здесь тридцать человек, не так ли?

— Да, тридцать, ваше превосходительство! — воскликнули все в один голос.

— Так вот что! Только десять из вас будут расстреляны. Вы сами выберете их среди вас, и те, которых вы выберете, будут тотчас же отведены во двор и расстреляны. Но больше не просите меня ни о чем, все равно я должен буду отказать вам. Для того, чтобы вы сделали ваш выбор, я даю вам десять минут.

Этот последний удар генерала отличался неоспоримой ловкостью: им он полностью уничтожал царившее между торговцами согласие и восстанавливал их одного против другого.

Нам хотелось бы предположить, к чести генерала, известного всем своей нелюбовью ко всякому насилию, что его угроза смертной казни была не чем иным, как средством заставить людей, открыто отказавшихся прийти на помощь правительству, представителем которого он являлся, раскошелиться, и что он не был бы так жесток, чтобы довести дело до конца и хладнокровно приказать расстрелять тридцать самых уважаемых горожан. Но, каковы бы ни были в действительности намерения генерала, американцы поверили ему на слово, а потому после двух-трех минут колебаний они один за другим объявили о своем согласии выдать деньги, и таким образом оказалось, что единственным результатом их нерешительности было то, что каждый из них должен был заплатить теперь лишних тысячу пиастров. Это было не мало, и нам должно быть понятно, что торговцы уступили очень неохотно. Но позади них стояли солдаты с заряженными ружьями, готовые каждую минуту повиноваться малейшему знаку командира, а казарменный двор был всего в нескольких шагах, и потому раздумывать было некогда.

Тем не менее генерал счел за лучшее не слишком доверять торговцам. Каждый из них по очереди, под конвоем четырех солдат и офицера, во избежание бегства, был отведен на свою квартиру и отпущен только тогда, когда у генерала оказывалось в руках две тысячи пиастров. Это происходило до тех пор, пока генерал не собрал всю назначенную им сумму.

В зале под конец остались только старик Лайонел Фишер и генерал.

— О, сеньор, — с упреком сказал Лайонел, — как это могло случиться, чтобы вам, который до сегодняшнего дня был всегда так добр к нам, пришла мысль так жестоко обойтись с нами?

Генерал рассмеялся.

— Неужели вы думаете, что я привел бы свою угрозу в исполнение? — спросил он, пожав плечами.

Негоциант в отчаянии ударил себя по лбу.

— Ах! — воскликнул он. — Мы — идиоты!

— Карай! 7 Вы, однако, очень плохого мнения обо мне, сеньор. Я не способен на такие вещи! — добавил генерал.

— А-а! В таком случае, игра вами выиграна еще не окончательно.

— Каким образом?

— Очень просто: я ведь еще не заплатил!

— И что это значит?

— Это значит, что так как я теперь знаю, что не рискую ничем, то и платить не стану!

— Помилуйте! Честное слово, я считал вас умнее!

— Почему? — спросил Лайонел.

— Как? Вы не понимаете, что трудно решиться совершить казнь тридцати человек и привести ее в исполнение, но если дело касается только одного человека, при этом имеющего на своей совести не одно дурное дело, то его казнь должна казаться лишь актом справедливости, перед совершением которого колебаний быть не может!