— На экономиста, — поправила она.

— Какая разница! — отмахнулся папаша. — Времена наступают — никому доверять нельзя! Свой бухгалтер не помешает.

— Экономист, — снова повторила дочка и покраснела еще сильней.

Шлема опять не обратил внимания на больную мозоль дочери, закартавил о том, какие все вокруг жулики и проходимцы. Под конец монолога спросил:

— Нашел выход на «Тяжмаш»?

— Нашел, — ответил я, с трудом доедая огромный кус пирога с вишней.

— И кто?

Я назвал фамилию будущего родственника.

Шлема поперхнулся компотом.

— Разве он у дел сейчас?

— Такие люди всегда у дел. Он теперь будет директором кооператива.

— Какого?

— Название сам придумаешь. Ты ведь будешь заместителем.

За что мне нравится жид — моментально прохавывает ситуацию и не задает глупых вопросов. За что не нравится — вечно скулит и жлобится.

— Деньги нужны на раскрутку, большие деньги… — а сам подсчитывает, какой навар сорвет, и чуть не захлебывается от радости.

— Будут деньги, Деркач и Сенсей подкинут.

Шлема забыл о еде, даже недожеванный пирог оттолкнул, и жена недовольно поморщила круглое благообразное лицо.

— Сейчас поедем на встречу с ними и с Вэкой, который звонил тебе.

— А согласится Еремин? — спросил после некоторого раздумья Шлема. В том, что Сенсей и Деркач согласятся, он не сомневался.

— Куда он денется, когда такой зять попросит!

Мне кажется, Шлема и в детстве не удивлялся столько раз за день, сколько выпало на сегодняшний.

— Я всегда говорил, что ты далеко пойдешь, — справившись с разнообразными эмоциями, сказал он.

Мог бы добавить: и я с тобой.

— Правильно, давно пора жениться, — вставила его жена, подсовывая мне еще кусок пирога.

Зато дочке новость не понравилась. Она выскочила из-за стола и метнулась в свою комнату. Пусть поревет — жизнь покажется насыщенней. Я бы всех баб утешил, но хуем море не согреешь. Правда, стремиться к этому надо.

Пока Шлема звонил в свою забегаловку и давал бармену распоряжения о подготовке к круглому столу, я зашел в комнату к Свете. Она стояла лицом к окну и прижимала что-то к груди. Услышав шаги, положила это что-то на подоконник, обернулась. Нет, она не плакала. В лице было столько упрямства, что мне стало жаль Иришку. Я заглянул за спину Свете. На подоконнике сидел Чебурашка, тот самый. Уши потеряли упругость, обвисли, как яйца у старика, шерсть обтерлась, поредела, лишь глаза, круглые и большие, смотрели с прежним задором. Этими глазами Чебурашка напоминал свою хозяйку. Я обнял девочку, заставил привстать на цыпочки и поцеловал в губы, сначала неподатливые, твердые, но быстро разомлевшие. Теперь ей будет о чем вспоминать длинными девичьими ночами, водя наслюнявленным пальчиком по клитору.

В кафе «Светлана» мы со Шлемой приехали первыми. Зал был пуст, официант вытирал столы, а бармен накрывал на шесть персон в углу. Шлема подбежал к нему, что-то прошептал. Наверное, жалеет, что приказал выставить все самое лучшее, требует заменить на похуже.

Следующими прибыли Анохин и Снегирь. Последний задержался на пороге, оценивая ситуацию. Одет он был в костюм, который сидел на нем хуевато. Зачем он так вырядился, стало понятно, когда, поздоровавшись, он сел за стол и сморщился, начал поправлять что-то на поясе. Скорее всего, пушку.

— Ты бы пулемет взял, — шепотом подъебнул я.

Он засмущался и покосился на Анохина: слышал Сенсей или нет? Тот разглядывал заморский плакат на стене за стойкой, на котором была изображена симпатичная узкоглазая девочка, наверное, японка. У него теперь с такими девочками связаны самые приятные жизненные впечатления.

Следующими прибыли Вэка и Деркач. Они тоже тормознулись в дверях, но, увидев меня, расслабились. Вэка был коротко стриженный и потяжелевший, заматеревший. Такой в подручных у Деркача ходить не будет. Это мне он привык подчиняться, потому что я «пыжиковый» и умнее его. Вэка по традиции без предупреждения обменялся со мной ударами, а потом полез обниматься.

— Не ожидал, что так быстро встретимся! — произнес он и, как я догадываюсь, увидел Анохина, который перестал пялиться на плакат и обернулся. — Кого я вижу, ебать мой лысый череп!

С Сенсеем он сначала поздоровался, сложив руки у груди и наклонив голову. Они сдавили друг друга, зарычав, весело заржали. В моих отношениях с Андреем всегда оставался небольшой зазор, мешало ему мое происхождение, а с Вэкой они были просто корешами, сыновьями Нахаловки.

Деркач сел за стол напротив Снегиря, и они напару недоверчиво глядели на братающихся учителя и ученика. Деркач уже понял, что расклад явно не в его пользу, и, видимо, прикидывал, как выкрутиться наилучшим образом.

Мы выпили за встречу, поболтали о том, о сем. Деркач и Сенсей больше приглядывались друг к другу, чем говорили. Шлема выпроводил бармена и официанта, закрыл за ними.

Я перешел к делу:

— Дальше будем жить так: ты Деркач наезжаешь на бесхозный кооператив, согласятся платить тебе — хорошо, побегут к Сенсею — тоже не плохо. Цена там и там будет одинаковая, пусть выбирают. Не согласятся — наезжай. Пусть все думают, что вы с Сенсеем конкуренты. Треть будете отдавать в общак.

— Тебе? — спросили одновременно Деркач и Анохин.

— В общак, — повторил я. — Бабки эти будут крутиться в кооперативе, в котором Шлема — зам, а директор — бывший первый обкома.

Если у кого-то из сидящих за столом и были сомнения относительно заваренной мною каши, то теперь их не осталось. Ребята поняли, что благодаря мне выходят на новый уровень, превращаются из мелких вымогателей в солидных бандитов. А в глазах быдла это совсем даже не бандит, а просто Солидный. Почему бы не попробовать пернуть шире жопы?! Вдруг получится?!

Вор в законе должен отказаться от родных, не иметь семьи, не работать, не сотрудничать с властями, натаскивать молодых, помогать другим ворам — чем не пламенный революционер?! Зачем придумывать новое, если можно перекроить старое?! Еще авторитет обязан возглавлять борьбу с мусорами. На этом я чуть не заработал довесок, который мог бы перетянуть сам срок. Случилось это в пересылке. Началась перестройка и начались напряги со жратвой для зеков. К тому же слишком много зеков набилось в эту тюрьму, видимо, «столыпины» бросили на перевозку солдат в Афган. Попытались нас накормить червивой кашей — и случилось почти то же, что на «Потемкине». Мне тюремная хавка была до пизды, но как авторитет вынужден был возглавить раскачку, дать команду на голодовку.

На следующий день мусора подогнали усиленную буц-команду и устроили нам пробежку сквозь строй. Из камеры гонят во двор, а по обе стороны коридора и лестницы — чертова рота с дубинками. Рев и мат стоял такой, что стены должны были рухнуть. Устояли, суки, в отличии от многих зеков, которые так и остались лежать на лестницах, забитые мусорами и затоптанные бегущими.

Я не сильно пострадал, большую часть пиздюлей блокировал. Правда, в одном месте получил хорошую порцию. Когда вдруг из расплывчатой однообразной череды мусоров выхватил ебальник Веретельникова. Последний раз мы с ним встречались во время моей второй ходки. В барак залетели десятка три младших лейтенантов — свежий выводок. Они только что получили власть и захотели использовать ее повыебистей. Вел бы Веретеля себя человечней, я бы с ним общнулся.

— Привет, однокашник! — узнал он меня тогда и малость поубавил наглости.

— Здоров, однокашник!

— Не думал, что встречу тебя здесь, что до такого докатишься… — в его взгляде было столько превосходства и презрения, словно подзанял у односворников.

Он пошевелил плечами, чтобы я разглядел новые звездочки на погонах.

— Нам от лычки до звезды, как от хуя до пизды, — промолвил я.

Зеки, наблюдавшие за нами, дружно заржали.