— Сказал, что он у какой-то Светки, — продолжает домработница, поставив перед Ирой лишь чашку кофе.

Моя жена с утра худеет, а по вечерам наверстывает упущенное. Она улыбается услышанному. Светка — это бывшая Шлемина забегаловка «Светлана», переделанная в двухэтажный ресторан.

— Что там по телику? — спрашивает жена.

— Ничего, — отвечает домработница и объясняет, что это значит: — Балет «Лебединое озеро» по всем каналам.

Она уходит на шум в детскую, где мой сын познает мир, разрушая его.

«Лебединое озеро» — кремлевский похоронный марш. Уж не Горбачев ли загнулся? Звонит телефон и я, изменяя принципу не отвлекаться во время еды, подхожу к аппарату, снимаю трубку:

— Да.

— Ты скоро будешь? — спрашивает, не поздоровавшись, Шлема.

— А в чем дело?

— Ты телевизор смотришь? Или радио хотя бы иногда слушаешь? — ехидно интересуется он.

— Очень иногда, — отвечаю я. — Бросай свои жидовские штучки и отвечай, когда спрашивают.

— Переворот. Пятнистого скинули. Опять социализм банкует, — четко докладывает Шлема.

Оказывается, на этот раз под «Лебединое озеро» хоронили зародыш капитализма. Коммуняки было решили разродиться, но потом испугались и сделали аборт.

— Собери вещи, — сказал я жене, — уеду на несколько дней.

— Что случилось? — спросила она, держа у рта чашку с дымящимся кофе.

Я попытался объяснить в двух словах. Потом в двадцати. Все равно не поняла, но вопросов больше не задавала.

— Толик здесь? — спросил я у домработницы.

— В гараже, — ответила она.

Толик — Иркин шофер, но иногда возит меня. Числится само собой в Шлемином кооперативе. Мы с ним пересекались в малолетке, где он тянул трешку за любовь к киоскам «Союзпечать». В корешах не ходили, потому что он был в другом отряде и не на первых ролях. Откинувшись, перековался, женился, настрогал двух пацанят и зажил тусклой бычьей жизнью. Взял я его потому, что Толя не боялся мусоров, зоны, знал, что если попадет туда из-за меня, будет жить лучше, чем на воле, а уж о его семье и говорить нечего.

— Я хотела съездить… — начала было Ирка и заткнулась.

Собиралась она к подружке Галке, нажужжать ей в немытые уши свое отношение к смене власти в стране. Сама она машину не водит. Я пробовал научить, отдавал в автошколу, где с ней занимались сразу три инструктора и у них получалось в три раза хуже, чем у меня. Автомобиль так и остался для нее по сложности на втором месте после утюга. Это у нее наследственное, от мамы.

— А как же я? — вдруг спрашивает она испуганно.

— А что ты? — произношу я, закончив завтрак и вставая из-за стола. — Тебя никто не тронет. Папочка ведь свой для них.

А может, и хорошо, что случился переворот. Засиделся я дома, пора прокатиться по стране, встряхнуться.

— Новости передают, — доложила домработница, выглянув из детской.

Раньше в доме было четыре ящика: в холле, столовой, детской и у нас в спальне. Из столовой перекочевал в комнату домработницы, а из спальни — к Толику. Я редко смотрю, мне жить интересно, а Ирка все делала под него: с сыном возится и смотрит, ест и смотрит, пронося ложку мимо рта, ебется и тоже пялится на экран.

Новые вожди проводили пресс-конференцию. История России повторяется — опять Семибоярщина, но теперь в количестве восьми штук. Вместе весело шагать по просторам, а дневального ебать лучше хором. Любят у нас групповуху. Точнее, группового секса у нас не может быть, только коллективный. У главного ебаря — Янаева — руки ходуном ходили. Не руки, а мечта онаниста. Мне даже обидно стало: не вижу противника! Если твой противник — чмо, значит, и ты не лучше.

— Тебя не тронут, — уверенно повторил я. — И меня тоже.

— Вещи не собирать? Никуда не поедешь? — обрадовалась она.

— Поеду, — огорчил ее.

Местное дурачье, стараясь выслужиться перед новыми властями, доказать преданность, набеспредельничают, загребут всех, кого боятся и кому завидуют, а в нашу судебную систему только попади: прав, виноват — ничего никому не докажешь, останется надеяться на удачливость: повезет-не повезет.

Я поднялся в кабинет, наштыбовал кейс до отказа башлями. Их в доме стало столько, что даже домработница не ворует. Сперва тягала по мелочи и покупала моему сыну игрушки. Теперь их скопилось в несколько раз больше его веса и объема, ломать не успевает. Трудное детство.

Домработница предупредила Толю и он ждал меня в моей машине. У меня единственный в городе и, наверное, в области «шестисотый мерс». Ира и все соседи по «Дворянскому гнезду», а также Анохин и кое-кто из братвы передвигаются на «вольво» — любимой машине совковых хозяйственников. Шлема приобрел их оптом, очень дешево, и распределил между нашими в натуроплату. Толя балдеет от «мерса», следит за ним, как за собственным. По его соображениям когда-нибудь мне захочется иметь новую машину, эту я отдам жене, а Толе достанется «вольво». Потом я захочу еще новее — и «мерс» его. Скорее всего, так оно и будет. Почему бы не привязать Толю покрепче, ведь он из той редкой породы людей, которые любят возвращать долги.

— На вокзал? — спросил он, забирая у меня черный кожаный чемодан, натрамбованный барахлом.

Когда-то пытался объяснить Ире, что мужики в дорогу берут только самое необходимое, но она по-бабьи положила все, что может пригодиться. Я это предвидел и предупредил, что возьму всего один чемодан, а то бы и в пять не уложилась.

А Толя сообразительный парень. Знает, что я предпочитаю летать самолетом, но догнал, что сегодня поеду поездом, не буду оставлять лишний след.

— Сначала в «Светку», — ответил я, садясь на заднее сиденье. Стекла тонированные, лишь с близкого расстояние разглядишь, сидит кто-нибудь сзади или нет. — Проверь, не на кукане ли?

Толя разогнался и, скрипя тормозами, попетлял по кварталам. Если и была слежка, то теперь потеряли нас, у мусоров лучше «волги» тачек нет, а не ей тягаться с «мерсом». С другой стороны, машина приметная, можно и не сидеть на хвосте.

— Чисто, — сообщил Толя, подмигнув мне в зеркальце заднего вида.

Морда у него лукавая и такое впечатление, что слегка пьян, дернул, как минимум, пару бокалов пива. Первый месяц каждый гаишник останавливал «мерс» и, если за рулем сидел Толя, проверяли на алкоголь. На лапу я им не давал из принципа, иначе потом не отобьешься, через каждые сто метров будут стоять и тормозить, а поговорил с Муравкой и тот дал команду не беспокоить меня без уважительной причины. Со временем мусора перестали кривить ебальники, когда проезжаю мимо, но кто-то кое-где у нас порой поплевывает вслед. Давит жаба, что такая роскошная тачка везет не его жирную жопу.

«Светлана» была обделана мрамором снаружи и изнутри. Да еще и цвета темно-коричневого. Как у хозяина на нашей зоне, а с того спроса нет: всю жизнь с говном дело имел… Это был единственный университет, законченный Шлемой. Жадный еврей пытался прямо в стекляшке сделать кабак. Я кое-как втолковал ему, что хуй — не улей, пчел не разведешь. Тогда он выкупил столовую и показал себя достойным учеником хозяина. На первом этаже был бар с игральными автоматами, единственными в городе, а на втором — кабак с общим залом и двумя банкетными, золотым и красным. В последнем обычно отмечали свадьбы, а в золотом братва обмозговывала обратные процессы.

За длинным столом сидел цвет Толстожопинска. Справа — «синие» во главе с Вэкой, слева — белокурточные во главе с Анохиным. Уже успели дернуть по паре соток конины, хотя знали, что я не люблю вести дела с бухими. Я пережал, здороваясь, десятка три крепких мослов, и сел во главе стола. За последние два года ребята поднаели ебальники, пообросли жирком, приоделись в клубные пиджаки малинового и темно-зеленого цвета и обзавелись рыжей сбруей. Стали типичными «новыми русскими» — обычные русские, только по-русски не понимают. Лишь мы с Сенсеем не изменились: он в спортивном костюме, а я в обычном, разве что качество получше.

— Ну, что будем делать? — задал я вопрос, который от меня ждали. Народ любит, чтобы с ним посоветовались, а потом сделали по-своему.