– Ттеэссе́йнгет, – он указал свободной рукой под арку.

– То есть мне идти первым? – догадался Марк. – Попробую...

Он зашагал вперед; Гессех, внимательно наблюдая, тронулся вслед. Марк шел пока цепь не вытянулась в струну, затем обернулся. Гессех хмыкнул, покачал головой, достал из-под плаща, мерцающего шитьем узора, свой жезл; поднял его и произнес очередную фразу.

Воздух между ними как бы заколыхался; дохнуло холодом, по-странному цепенящим в теплой ясности полдня; огромный прямоугольный проем замерцал искрами; через секунду завеса с сухим треском то ли осыпалась, то ли растворилась в воздухе. Гессех вернул жезл под плащ и миновал арку.

– Теэде́йнгет, – он вытянул руку вперед.

Вскоре они оказались на перекрестке, как видно, с центральной улицей – которая площадками по девять и восемнадцать шагов поднималась к вершине холма, к тому зданию с башней. Марк шел, оглядываясь во все стороны. Кладка мостовой, пронизанная огнем узора, слепит глаза в полуденном солнце; ленты газонов, горя яркой зеленью, бегут вдоль гравировки бордюров; газоны усеяны маленькими цветками – мягко-розовые, жемчужно-янтарные, бархатно-голубые, мшисто-сиреневые; безупречное изящество зданий, бесконечный огонь узора на кладке; хитроумная чеканка оград, отделяющих дворики перед фасадом; горящие солнцем шары на башенках-чердаках, на башнях стены... Вся эта ажурная масса, казалось, пари́т над нетронутым склоном – казалось особенно от того каким пронзительно-свежим был воздух.

Марк, устав удивляться картине, стал удивляться тому, что на улицах никого нет. За эти двое суток, проведенных с Гессехом на дороге, им не встретилось никого. Все встреченные до сих пор существа – только тот перевозчик, жуткие люди у первого здания и затем у реки в тумане, обслуживающий персонал в униформах, длинноволосый с огненный посохом, еще тот придурок в пятнистом плаще, едва не лишивший зрения своими экспериментами.

Много домов однозначно пусты; в них никто не жил, и, похоже, не жил очень давно. Много окон закрыто ставнями – матовый черно-шоколадный металл мерцает под ярким солнцем угрюмо-торжественно; окна не закрытые занавешены черной тканью. (Зачем они здесь нужны, эти окна? У них, как видно, в зданиях везде темнота, а сами, похоже, видят во тьме как днем. И да – имеют ли к этому отношение диски, которые Гессех таскает в глазах?)

Размышления и удивления были прерваны звяканьем колокольчика. Цепь натянулась и дернула вправо, к ограде ближайшего здания. Марк посмотрел на дорогу и, словно в ответ на некоторые свои вопросы, увидел первого пешехода. Голова человека скрывалась под черным мешком; все остальное – под черным бесформенным балахоном, края которого волочились метровым хвостом. Человек шел сгорбившись, опираясь на палку длиной в полтора раза выше него самого. На верхнем конце этого посоха весело сверкал колокольчик, весело звякая каждый раз когда посох ударял по дороге.

– Это что... Прокаженный?

Гессех спрыгнул с коня и окаменел. Черный, поравнявшись с конем, остановился, выпрямился и обернулся своим мешком. Напряжение сковавшее Гессеха ощущалось почти физически – он стоял рядом, застыв с рукой под плащом, будто в любую секунду готовый выхватить жезл. Даже шлем сверкал своими радугами опасливо и настороженно.

Черный стоял и смотрел несколько долгих секунд. Наконец колокольчик звякнул – человек отвернулся, сгорбился, продолжил дорогу. Только равномерное звяканье, растворяясь вдали, нарушает сияющую тишину волшебного полдня.

– Ты его что, испугался? – Марк обернулся к Гессеху.

– Одде́тт ме́йхемдеххе́ммсех-каа, – произнес тот озадаченно и озабоченно. – Стекхе́ххе хо́йггенгда́й.

Затем хмыкнул, покачал головой, и двинулся по улице дальше, левой рукой ведя коня под уздцы, другой – Марка за цепь.

– Да, я уже понял как плохо не знать языков, – хмыкнул Марк также. – Только до сих пор не пойму – что все это значит? – он дернул сверкающую красным золотом цепь. – Объясни хотя бы на пальцах! – он воздел окованное запястье и повертел у Гессеха перед носом.

– Каасо́ммтерт, – сказал тот и кивнул вслед черному человеку, – лере́терт о́йддетте́нг-маа, – он натянул цепь. – Кеста́йвент-да сте́хтем-кхии, – он указал цепью на здание с башней.

Наконец они оказались вверху, на площади перед центральным зданием, где в огненном круге пылал всеми огнями спектра герб-схема. Гессех, бросив коня перед короткой широкой лестницей, увенчанной прямоугольником входа, потащил Марка вверх. Узор ступеней сверкал в полуденном солнце и больно слепил глаза. Марк только успел обернуться и оглядеть панораму города – ажурные кубики зданий, сияющие полоски дорог, лента стены, рамки ворот – все посажено на склон холма огромным точеным макетом.

Они прошли в вестибюль – высокий параллелепипед, освещенный витражами под потолком, – и остановились посередине, напротив дверей в противоположной стене. Гессех снял шлем и громко сказал:

– Ги́ттах!

Эхо устремилось под своды и звонко рассыпалось в высоте. Прошло какое-то время; дверь открылась, в вестибюль вышел высокий человек в белом плаще. Он был похож на мага – белый мерцающий плащ до пола, белые длинные волосы, белая длинная борода, «гордая прямая» осанка. Зрачки у него также сверкали всеми цветами радуги.

Гессех опустился на одно колено. Пока Марк стоял и раздумывал – не сделать ли ему то же самое, Гессех поднялся, и они с магом негромко заговорили. Один раз Гессех обернулся и повертел рукой с цепью. Человек в белом окинул Марка сверкающим взглядом и покачал головой; Гессех развел руками. Затем они замолчали, еще раз оглядели Марка; белый маг положил руку Гессеху на плечо, произнес финальную фразу, повернулся и вышел – дверь беззвучно закрылась у него за спиной.

– Дхиссе́тт-ссо кайдде́ххе ейсе́мм сатте́нгдерт ейне́нг, – Гессех указал на дверь. – Нгаасе́тт и́гхеэме́йдетт, – он указал на другую, в левой стене, и двинулся к ней.

За дверью оказался коридор, все так же погруженный в тьму. Глаза, однако, уже приспособились к такому режиму – из яркости дня во мрак коридоров. Почти сразу обрисовался светящийся лабиринт узора – по коробам дверей, по длине потолочных балок, по краю панелей пола и стен. Гессех толкнул очередную дверь, и они вышли в зал, какой Марк уже видел два раза – два ряда столов, между ними проход к очагу, по сторонам очага двери. За столами нет никого; огонь в очаге мягко мерцает и тихо трещит; тонкий аромат горящего дерева; тихо, спокойно, уютно.

– А где эти? – Марк обвел рукой пустующий зал. – Всех перевешали?

Гессех секунду соображал, потом, видимо, догадался, кивнул:

– О́ймех стаама́йнтсе лойма́тт-лаа, – он прошел, как и раньше, в укромный угол за очагом, прислонил чехол к узорным панелям, положил шлем на столешницу, уселся на лавку, вытянул ноги под стол.

– Лойма́тт-лаа, – повторил Марк окончание фразы, занял лавку напротив, сбросил сумку и также вытянул ноги.

– Лойм, – кивнул Гессех, воздел в потолок указательный палец и очертил кривую, закончив на уровне западного горизонта.

– Плохо не знать языков, – кивнул Марк. – Итак, что мы едим? – он стукнул ладонями по столу и завертел головой. – Давай хотя бы морковки – помнишь? Как они там... Эмме́мест.

– Эмме́мест, – Гессех усмехнулся и качнул головой. – Одде́тт аан ле́йкестде́йт.

Откуда ни возьмись появился человек в униформе. Гессех сухо распорядился, тот исчез. Через минуту вернулся и поставил на стол поднос, накрытый мерцающей тканью. Гессех сдернул ткань – на матово-черном подносе, в обрамлении голографически-золотого узора, лежал некий резаный дольками плод. Он был похож на апельсин, только мякоть – по-странному серо-голубоватая в оттенках огня – казалась не сочной, а больше мясистой; кожура была тоньше и покрыта золотистым пушком. Распространился терпковатый освежающий аромат.

В тот момент когда Гессех тронул пальцами волшебную дольку, помещение содрогнулось тяжелым ударом. Вспомнился тот, самый первый длинноволосый, и адский удар его посоха. Такое же вязкое, цепенящее ощущение (Марку довелось пережить настоящее землетрясение – ощущения незабываемые); такой же медленно тающий гул в ушах; такая же потеря ориентации – и такая же паника.