— Лукич, мне надо заканчивать «Майское утро».

— Заканчивай. Сирень мою ты для своего «Утро» уже написал.

— С сиренью порядок. Нет главного — человека, который должен сидеть под утренним солнцем.

— Короче, тебе нужна Лариса?

— Естественно. Хотя бы на один сеанс. Когда она может появиться здесь, на даче?

— Трудно сказать. Сам жду, потому и еду в Москву.

— Очень прошу вас: привезите ее. Погода стоит хорошая. Всего один сеанс на пленэре. Вещь получится музейная. Обещаю.

— «Девушка, освещенная солнцем»?

— Лучше. Я переплюну Серова, — шутливо отозвался Игорь. Неприятный для него эпизод с Ларисой во время работы над ее портретом, был улажен. Я сурово пожурил его, он извинился. Лариса согласилась позировать ему для картины «Майское утро» у меня на даче в моем присутствии и всего два сеанса. Этого было достаточно, чтоб написать голову и в общих чертах фигуру.

Лариса появилась не в субботу, как я ожидал, а в тот же день, в пятницу, что меня очень обрадовало. Я всегда с нетерпением ожидал ее приезда. И каждый раз волновался, как перед большим праздником. Веселая, возбужденная, вся излучающая свет и тепло, она в прихожей поцеловала меня и притулила свою голову к моей груди, прошептала:

— Стосковалась ужасно. Прямо с лекции, не заходя домой, помчалась на вокзал.

Я целовал ее волосы, подхватил на руки и внес в гостиную. В красных джинсах и кремовой короткой кофточке со множеством пуговиц она была неотразима. Пока она переодевалась и принимала душ, я быстро приготовил ее любимые пельмени и откупорил бутылку полусухого белого вина. Мы не виделись с ней больше двух недель, и мне показалось, она похудела, под глазами появились синие круги, а лицо немного осунулось. Я внимательно вглядывался в нее, и она, кажется, смутилась, спросила:

— Я плохо выгляжу? — В ответ я отрицательно покачал головой. — Знаю, очень устала. Потом разные дрязги, неприятности.

— Рассказывай, родная. Я так ждал тебя, целую вечность.

— Когда я училась уже на последнем курсе МГУ, — начала она, — за мной волочился, а вернее пытался ухаживать один наш тверской журналист из породы диссидентов некий Гриша Трапер. Короче, пытался ухаживать. Когда летом я приезжала домой в Тверь, он буквально прохода мне не давал, преследовал. Мне он был не то, что не симпатичен, абсолютно безразличен, а под конец противен. Я понимаю, что безответная любовь ужасна не только для любящего. Она мучительна, обременительна и для не любящего. У нас однажды произошел с ним резкий и откровенный разговор. Я просила его оставить меня в покое, так как между нами ничего не было и быть не может. Мы разные люди, сделаны из разного теста, по разному мыслим. И тут он вспылил: «Ты хочешь сказать, что я — жид и потому мы не подходим друг для друга. Вы — Малинины — известные националисты, юдофобы. Ну что ж, поживем — увидим». И после этого мы больше не встречались. Гриша Трапер куда-то исчез. Говорили, что эмигрировал то ли в Канаду, то ли в Израиль. И вот год тому назад он снова объявился в Твери, респектабельный, откормленный демократ, хозяин одной бульварной газетенки и, помимо того, преуспевающий бизнесмен. Однажды мы случайно встретились с ним в университете. Он с высокомерной учтивостью кивнул мне, спросил, как жизнь, успехи, и не ожидая от меня ответа не преминул похвастаться своими успехами: имеет квартиру в Москве и в Твери, дачу на Кипре, был женат. Теперь разведен и потенциальный жених. «Может имеет смысл нам возобновить наши отношения?» — с лукавой улыбкой спросил он. «У нас никаких отношений не было, так что и возобновлять нечего». «А почему бы не махнуть на Кипр к теплому морю? Комфорт по высшему разряду гарантирую». «Благодарю. Меня вполне устраивает наша Волга и подмосковная природа», — ответила я довольно резко и удалилась. И вот совсем недавно в его бульварной газетенке появилась мерзостная статейка о моем отце, в которой его упрекают в консерватизме и ретроградстве, в игнорировании нового взгляда на историю России. Папа очень огорчен, но своих позиций сдавать не намерен и готов дать ответ где-нибудь в патриотической, оппозиционной режиму, прессе. Но где? Таких органов очень мало, а тираж их мизерный.

Я показал Ларисе письмо от моего друга Александра Петровича Никитина, проживающего в Крыму в городе-курорте Алуште. У Никитина свой дом из шести комнат в «Рабочем уголке», и он приглашает нас с Ларисой хоть на все лето и просит сообщить, когда мы сможем приехать. Лариса обрадовалась. В Крыму она не была. Ни в Алуште, ни в Ялте, ни в Севастополе ей бывать не пришлось. Мы определили время ее каникул, когда можно нам поехать к морю. Пока в Твери Лариса занималась со студентами, здесь, в Москве, через своих знакомых и друзей я искал для нее работу. И, к сожалению, безуспешно. Определенным оставалось лишь должность преподавателя истории в лицее. Это огорчило Ларису. Она так надеялась, напомнила:

— У тебя же друг знаменитый академик, ведущий историк России Борис Александрович Рыбаков. Я слушала его лекции будучи студенткой. Какой богатырь, глыбища. Ты хотел с ним поговорить.

— Не смог, дорогая. Домашний телефон его молчит. Ведь он одинок. Наверно уехал на дачу. Дача у него в Хотькове под Сергиевом Посадом. Я обязательно разыщу его. Ведь ему в будущем году исполнится 90 лет. А он еще читает лекции студентам.

Я утешал Ларису, просил не огорчаться. Все будет хорошо. Мы сильные духом. С ней я чувствовал себя на седьмом небе, в раю. Я испытывал истинное блаженство. Я боготворил ее. Нашим разговорам не было конца. Я сказал ей о просьбе Ююкина. Условились, что завтра или утром послезавтра уедем на дачу, и она будет позировать. В понедельник у нее свободный день, и в Тверь она вернется во вторник и будет готовиться к поездке в Крым, а я завтра же пошлю письмо и телеграмму в Алушту Никитину. Он — капитан первого ранга в отставке. Потомственный моряк. Как всегда, мы допоздна не спим. Засыпаем только под утро. Но на этот раз в девять часов нас разбудил звонок в дверь. Я никого не ждал и не хотел вставать. Звонок был настойчивый, и Лариса попросила:

— Пойди, милый, открой: может очень важное. Да будь осторожен, посмотри в глазок, прежде чем открывать.

И я посмотрел. Первым в глаза мне бросилась зеленая фуражка и золоченые погоны. «Неужто Вася, сынок?» — Мелькнула радостная мысль. Я открыл дверь и передо мной на вытяжку стоял, приложив как положено при докладе, руку к козырьку… Артем. Две звездочки сверкали на новых погонах.

— Лейтенант Богородский прибыл по случаю окончания учебы и производства в офицеры! — четко и весело доложил он. Мы обнялись. Вошли в квартиру. Я крикнул в спальню:

— Ларочка, у нас гость — лейтенант Артем Богородский! — Тем временем Артем открыл свой чемоданчик, Достал оттуда бутылку шампанского и бутылку коньяка и все это водрузил на стол. А мне шепнул:

— Дедушка, я не знал, что здесь Лариса. Я сейчас на полчаса отлучусь. Не возражаешь?

— А ты далеко? — не догадался я.

— Всего на полчаса, — торопливо и возбужденно повторил внук. — Дай мне ключи.

И тот же час выбежал. Я вошел в спальню. Лариса уже одевалась. Спросила:

— Нежданный гость?

— Новоиспеченный офицер погранвойск. Твой поклонник.

— Почему убежал?

— Возможно, чтоб дать тебе время привести себя в порядок, — шутя предположил я и добавил: — Поставил шампанское и коньяк. Значит, будем обмывать погоны.

— Тогда займись закуской. А я — собой. Хорошо, милый?

— Все будет, как надо. В холодильнике по случаю твоего приезда все необходимое приготовлено.

Артем возвратился и в самом деле минут через сорок с тортом и букетом белых пионов. Статный, гибкий в талии, с сияющим лицом удачника, в новенькой форме, с золотым блеском погон и пуговиц, выглядел он элегантно. Не виделись мы с ним с осени прошлого года, когда он вернул фотокарточку Ларисы. Мы расположились на кухне. Открыли шампанское и выпили за успехи молодого пограничника, который, оказывается уже получил назначение в Дальневосточный округ. И поезд его уходит завтра вечером. Железнодорожный билет уже при нем. После фужера шампанского Артем решил перейти на мужской напиток и открыл бутылку коньяка. Он быстро пьянел и много говорил. Он провозгласил тост за своего любимого дедушку Егора Лукича, которого знает вся Россия. За честного и мужественного патриота, который бросил вызов власти и не принял ордена.