— Так-то оно так, он не возражал. Он даже говорил: встретишь хорошего человека, полюбишь — выходи замуж.

— Ну вот — ты и встретила.

— Встретила. Только не хорошего. И не полюбила. И наверно никогда никого не полюблю, как моего единственного Егора, милого, родного. — Я боялась, что сейчас расплачусь, разревусь. Иногда по ночам одна в квартире начиная вспоминать его ласки, и так на меня нахлынет боль и тоска, что я уткнусь головой в подушку и даю волю слезам. А Лида советовала:

— Ты позвони ему. Сейчас же, при мне позвони. Спроси, как он себя чувствует. Спроси: можно навестить? Не враги же вы. Ты ж его любишь. И он тебя любит. Такая любовь быстро не кончается.

Я опять расчувствовалась и поддалась на уговоры Лиды. Набрала его телефон, он ответил: «Я слушаю». Только не так бодро, как всегда, а как-то тихо, осторожно. У меня сжалось сердце, и я в растерянности молчала. Тогда он сказал:

— Ну говорите же, что вы молчите? Это ты, Лариса?

— Я, родной, любимый Егор. Это все я. — И не выдержала, разрыдалась прямо в телефон, и положила трубку. Лида обняла меня, стала утешать:

— Все уладится, дорогая подружка. Не падай духом. Вспомни стихи Лоси Украинки, которые ты любила читать в наши студенческие годы. Как там начинается?

— Ну а дальше? Ты забыла? Вспомни, — просила Лида. Нет я не забыла. Я продолжила:

— И правильно: песни петь, улыбаться и не терять надежды. А с этим банкиром поступай построже. Где надо и покапризничай, покажи характер. Пусть поймет, что ты и без его трех миллионов можешь прожить. Не позволяй себя унижать.

На прощанье я дала Лиде свой телефон и пообещала звонить по вечерам, коротая одиночество. Встреча с Лидой облегчила мне душу, вселила некую надежду. А главное, что она заставила меня позвонить Егору, объявиться и по-другому взглянуть на Денисова. Если в первое время он вызывал во мне симпатию и какие-то иллюзии, то теперь я понимала, что он не тот человек, с которым я могла связать свою судьбу. Он просто бревно, бездушное, безнравственное и жестокое. Он считает, что облагодетельствовал меня зарплатой, подарками вроде шубы, дубленки и прочих мелочей, и не понимает, что женщина нуждается в ласке, нежности, любви, что для нее это дороже черных колготок под черную миниюбку. Что для женщины с душой и разумом сексуальные дела далеко не предел желания. Теперь он вызывал во мне чувство отвращения. И когда он назначал мне время очередной встречи на квартире, у меня пропадало всякое желание видеть его и ложиться в постель. Я знала, что я не единственная у него из «приватизированных», и меня это оскорбляло и унижало. Что мне нравилось, так это баня, — я охотно шла в парную, нежилась под вениками, плавала в бассейне. Но, к сожалению, он не часто доставлял мне такое удовольствие. Баней пользовались его домашние, друзья, юная секретарша и даже молодящаяся Мария Степановна. Он чувствовал мое охлаждение, а вернее отчуждение к нему и вместо того, чтоб приблизить меня к себе, старался показать свою власть надо мной, наказать, унизить меня.

Прошло недели две после нашей встречи с Лидой, как Денисов послал меня с пустяковым поручением в Тулу. Как потом выяснилось, это был предлог для хорошо продуманной им акции против меня. На этот раз я ехала на «Вольво» с другим шофером. С делом я легко управилась, и в Москву возвратилась к вечеру. Отпустив машину, я поднялась по лестнице, открыла дверь своим ключом и тихо вошла в квартиру. В прихожей и в комнате горел свет, что меня очень удивило, и я, не раздеваясь, заглянула в комнату. И была шокирована увиденным: на тахте лежали обнаженные Денисов с Марией Степановной и как ни в чем не бывало, не обращая на меня никакого внимания, занимались оральным сексом. Я не думаю, чтоб они не слышали, как я вошла. Шокированная такой отвратительной сценой, я промычала «Извините», повернулась к выходу и уже в прихожей услышала его надменный голос:

— Постой! Не уходи!..

Я вышла на улицу, совершенно ошеломленная циничной наглостью, и не знала, как мне поступать. Я попыталась собраться с мыслью и пришла к заключению, что этот спектакль был разыгран специально для меня в отместку на мое «не могу совершить грешное деяние». Я подумала: неужели он настолько глуп, что не понимает, что подобной демонстрацией он не только отталкивает меня от себя, но и вызывает омерзение? Очевидно такие люди, получив власть и свободу на вседозволенность, напрочь лишены элементарных норм морали и нравственности, совести и стыда? Так ведь совести и стыда не имеют не только в бытовом аспекте, но и в политике, в государственной деятельности нынешние реформаторы с Ельциным во главе.

С полчаса я бродила по улице и решала, как мне поступить именно сейчас. Первая мысль была поехать к Лиде и заночевать у нее. А вдруг она не одна? Надо бы предварительно позвонишь. Но у меня не было жетонов на автомат и пришлось за ними дойти до метро, а это заняло какое-то время. Я почему-то позвонила не Лиде, а на свою квартиру. Ответил Денисов. Я спросила холодным тоном:

— Смогу ли я войти в квартиру и если «да», то когда?

— А тебе не надо было убегать, — смеясь ответил он. — Тебе было бы полезно научиться, набраться опыту. Можешь возвращаться хоть сейчас. Через десять минут мы уезжаем.

Я вернулась приблизительно через полчаса. Их уже не было. Я была крайне раздражена и возмущена. За кого он меня принимает? — спрашивала я себя и уже, сменив гнев на иронию, отвечала: он, наверно, не рассчитывал на мое быстрое возвращение, я просто не вовремя появилась. Они не ожидали. А то, что он не смутился, а все повернул на веселую шутку, так это в его характере. Не могу же я запретить ему встречаться с другими женщинами, нет у меня на это права, не жена же я ему, а только одна из многих «приватизированных». Еще на пути к метро за жетонами я под впечатлением увиденного чувствовала себя оскорбленной и униженной, решила: все, с меня довольно, уйду, уеду к Тверь, пусть подавится своими миллионами. Но рассудив все здраво, — так мне казалось, — я поняла, что мой гнев не имеет серьезных оснований, и отказаться от его зарплаты или «зряплаты» именно сейчас, не продумав и не рассчитав, что даст мне внезапное появление в Твери, опять же объяснения с родителями, было бы легкомысленным. В душе я уже смеялась над всей этой сценой, представляя себе самочувствие этой всегда важной, респектабельной Марии Степановны.

На другой день только я вошла в офис, как секретарша сказала, что Борис Ильич просил меня зайти. Он сидел за журнальным столиком, розоволицый, приглаженный в белой рубашке и при галстуке и пил кофе. Меня встретил открытым веселым взглядом, и в карих глазах его мерцала ироническая улыбка. Дружески предложил, кивнув на свободное кресло у столика:

— Садись. Кофе будешь? — Я отрицательно качнула головой. — А коньяк?

— Благодарю. С утра не употребляю.

— Иногда обстоятельства заставляют и с утра и поздно ночью. — И тем же веселым дружеским тоном продолжил: — Послушай, девчонка, — он часто ко мне так обращался, — насчет вчерашнего. Мы с Машей старые любовники. Еще до моей женитьбы, когда она была юной студенткой. Со временем любовь улетучилась, но дружба сохранилась. А у нее и любовь, так она уверяет. Она такая одинокая. Интересная женщина, красивая, не глупая, а мужиком обзавестись не может. Не везет бабе. Это трагедия и, к сожалению, распространенная в наш сумасшедший век. Мне жаль ее. Приходиться откликаться на ее зов, вспоминать дни нашей молодости.