Раньеро медленно ехал по длинному, загроможденному палатками лагерю, и пока все шло хорошо. Было еще так рано, что туман, поднявшийся из глубоких долин вокруг Иерусалима, не рассеялся, и Раньеро ехал точно среди белой ночи.

Лагерь спал, и Раньеро спокойно проехал мимо сторожевых постов. Никто не окликнул его, потому что из-за тумана его невозможно было рассмотреть, а на дороге лежала густая, глубокая пыль, заглушавшая стук копыт.

Раньеро миновал лагерь и свернул на дорогу, ведущую к Яффе. Дорога стала лучше, но он по-прежнему ехал медленно из-за свечи. Она горела слабым, дрожащим красноватым светом в густом тумане. Беспрерывно налетали большие насекомые и, махая крыльями, натыкались прямо на огонь. Раньеро очень нелегко было оберегать ее, но он был в наилучшем настроении и по-прежнему считал, что затеянное им предприятие настолько легко, что по силам и ребенку.

Между тем лошади надоел медленный шаг, и она перешла на рысь. Встречный ветер стал задувать пламя. Раньеро пробовал защитить его рукой и плащом, но это не помогало. Он видел — сейчас свеча погаснет.

Но он не желал так скоро отказаться от своей затеи. Остановив лошадь, он некоторое время стоял неподвижно, что-то соображая. Затем он спрыгнул С— седла и попробовал сесть на лошадь задом наперед, чтобы своим телом защитить пламя от ветра. Это ему удалось, но теперь, он заметил, что путешествие будет затруднительнее, чем он предполагал вначале.

Когда он одолел горы, окружавшие Иерусалим, туман рассеялся. Он ехал среди пустыни. Ни людей вокруг, ни строений, ни зелени деревьев — одни голые холмы.

Здесь на Раньеро напали разбойники. То была толпа бродяг, тайком следившая за войском, жившая разбоем и грабежами. Они притаились за косогором, и Раньеро, ехавший задом наперед, увидел их, только когда они окружили его, угрожая ему своими мечами. Их было двенадцать человек, жалок был их вид, жалко выглядели их клячи. Раньеро сразу увидел, что не трудно пробиться сквозь эту шайку и уехать от них. Но нельзя было этого сделать, не бросив свечу. И он решил, что после гордых слов, сказанных им ночью, невозможно так легко отказываться от своего намерения.

Он не видел иного выхода, как войти в соглашение с разбойниками. Он заявил им, что, поскольку он хорошо вооружен и под ним резвый конь, им трудно будет с ним справиться, если он станет защищаться. Но он связан обетом и не станет сопротивляться, отдав без боя все, что они пожелают, если только они обещают не гасить его свечу.

Разбойники рассчитывали на жестокий бой. Они очень обрадовались предложению Раньеро и сейчас же принялись его обирать. Они отняли у него латы и коня, оружие и деньги. Единственное, что они ему оставили, был грубый плащ и две связки свечей. Они также честно сдержали обещание не гасить свечу.

Один из них вскочил на коня Раньеро. Заметив, как он хорош, он почувствовал, видимо, некоторое сострадание к рыцарю и крикнул ему:

— Послушай, мы не будем слишком жестоки к христианину. Возьми мою старую лошадь и поезжай на ней.

Это была жалкая кляча. Она двигалась медленно и неуклюже, словно деревянная.

Когда разбойники ускакали и Раньеро садился па клячу, он сказал себе:

— Меня, должно быть, околдовала эта свеча. Из-за нее я теперь поеду, как безумный нищий.

Он понимал, что благоразумнее было бы вернуться, потому что это предприятие действительно невыполнимо. Но им овладело такое сильное желание исполнить его, что он не мог ему противостоять.

И он поехал дальше. По-прежнему он видел вокруг голые, светло-желтые холмы.

Через час он проехал мимо молодого, пастуха, пасшего четырех коз. Увидев, что животные пасутся на голой земле, он подумал, не едят ли они землю.

Пастух этот, вероятно, владел большим стадом, которое угнали у него крестоносцы. Увидев одинокого христианина, он пожелал, насколько возможно, отомстить ему. Он бросился на всадника и ударил посохом по свече. Раньеро был занят своей свечой и не думал защищаться от пастуха. Он только прижал к себе свечу, чтобы охранить ее. Пастух еще несколько раз ударил по ней, затем в изумлении остановился и перестал бить. Он увидел, что плащ Раньеро загорелся, но тот ничего не делает, чтобы загасить огонь, пока свеча его в опасности. Тогда пастуху стало стыдно. Он долго шел за Раньеро, и в одном месте, где дорога сильно суживалась между двумя обрывами, он провел лошадь под уздцы. Раньеро улыбнулся и подумал, что пастух, должно быть, принял его за святого, исполняющего обет.

Под вечер Раньеро стали встречаться люди. Весть о падении Иерусалима за ночь распространилась далеко окрест, и множество народа немедленно направилось к городу. Тут были пилигримы, годами дожидавшиеся случая попасть в Иерусалим, только что прибывшие войска и, прежде всего, купцы, спешившие туда с возами жизненных припасов.

Встречая Раньеро, ехавшего задом наперед, с горящей свечой в руке, люди восклицали:

— Сумасшедший! Сумасшедший!

В большинстве это были итальянцы, и Раньеро слышал, как они кричали это слово на его родном языке.

Раньеро, целый день так хорошо справлявшегося с собой, сильно разгневало это постоянно повторявшееся восклицание. Он соскочил с седла и стал тузить кричавших своими тяжелыми кулаками. Этот народ почувствовал, как тяжелы его удары, и обратился в бегство, и Раньеро остался один на дороге.

Тут он снова пришел в себя.

— Они были правы, называя меня сумасшедшим, — сказал он, вспомнив о свече, не зная, куда девал ее. Наконец, он увидел, что она скатилась с дороги в яму. Пламя погасло, но возле самой свечи тлела травинка, — прежде чем погаснуть, свеча зажгла траву.

«Это был бы жалкий конец после стольких трудов», — подумал Раньеро, зажегши свечу и садясь в седло. Он был совершенно подавлен. Ему казалось маловероятным, что поездка его удастся.

Вечером Раньеро добрался до Рамлы и заехал в место, где обыкновенно ночуют караваны. То был большой крытый двор. Кругом располагались стойла, куда путешественники ставили своих лошадей и верблюдов. Комнат для постояльцев не было, и люди спали рядом с животными.

Народу было очень много, но хозяин заведения все же нашел место для Раньеро и его лошади. Он накормил лошадь и всадника.

Раньеро, заметив, как хорошо с ним обращаются, подумал: «Пожалуй, разбойники оказали мне услугу, отняв латы и коня. Несомненно, я легче проеду по стране с моей ношей, если меня будут принимать за безумного».

Отведя лошадь в стойло, Раньеро сел на сноп соломы, держа свечу в руках. Он намеревался бодрствовать всю ночь.

Однако едва Раньеро сел, как сразу задремал. Он был очень утомлен, растянулся во весь рост и проспал до утра.

Проснувшись, он не нашел ни огня, ни свечи. Он поискал свечу в соломе, но не нашел ее.

— Кто-нибудь взял ее у меня и потушил, — сказал он и попытался убедить себя, будто рад, что все кончено, и ему не нужно продолжать непосильное предприятие.

Но, подумав так, он почувствовал в душе тоску и пустоту. Казалось, никогда ему так не хотелось исполнить задуманное, как теперь.

Он вывел лошадь, взнуздал и подседлал ее.

Когда он был готов, хозяин караван-сарая подошел к нему с горящей свечой и сказал:

— Я должен был взять у тебя свечу, так как ты заснул, но теперь получи ее обратно.

Раньеро, не выдавая себя, сказал спокойно:

— Ты поступил разумно, погасив ее.

— Я ее не гасил, — ответил хозяин. — Я видел, что она горела, когда ты приехал вчера, и подумал, что для тебя важно, чтобы она продолжала гореть. Если ты посмотришь, насколько она уменьшилась, то убедишься, что она горела всю ночь.

Раньеро чуть не плакал от радости. Он горячо поблагодарил хозяина и поехал дальше в наилучшем расположении духа.

Отправляясь из Иерусалима, Раньеро рассчитывал добраться до Италии морем. Ему пришлось изменить это решение после того, как разбойники отняли у него деньги. Надо было ехать сухим путем.

Это было долгое путешествие. Он поехал из Яффы к северу вдоль сирийского побережья. Потом — на запад вдоль полуострова Малая Азия. Потом опять на север, до самого Константинополя. Оттуда предстоял еще очень длинный путь до Флоренции.