Как это сделать? Девушка не знала. Но все затмевала тоска по ее Шарлю с Атлантики. «Так вот, значит, что такое верность», – думала она. Верность сродни гневу, который не можешь подавить. Быть верной – значит содрогаться от омерзения при мысли, что тобой будет владеть кто-то другой. Невероятно! Она всегда представляла себе верность как необходимость жертвовать собственным удовольствием ради счастья и спокойствия возлюбленного. Но ее чувство ничуть не походило на верность в общепринятом смысле. В нем было больше упрямства и эгоизма. Это все равно что обожать клубнику, и только клубнику, предпочитать ее всему остальному и скорее согласиться голодать, чем откусить хоть кусочек яблока. О Господи, чего же ожидает от нее этот подозрительно великодушный властитель райского уголка?

Чего ожидал от нее Шарль? Того, что все равно должно было свершиться рано или поздно. Невеста его стесняется. Так же ведут себя поначалу многие женщины. Но его невеста достаточно умна, чтобы понять, какие выгоды сулит ей этот брак.

Венчание состоялось в маленькой часовне в Грассе. Родители Луизы все-таки не устояли перед искушением присутствовать на свадьбе единственной дочери, поэтому они потихоньку пробрались в часовню. Невеста и жених подъехали к дому Шарля в Грассе, затем сразу же после ленча направились к церкви. Дядя Тино был уже там. Кроме него и Вандермееров да еще священника и одного из сыновей Тино, выполнявшего роль помощника священника, при венчании не было никого из посторонних. Изабель Вандермеер тихо всхлипывала в углу, пока произносились клятвы. Ее муж держался более стойко. Луиза была взволнована, но выглядела очаровательно в простом бежевом платье и изящной шляпке с перьями. Ее лицо скрывала кружевная вуаль.

Когда Шарль приподнял вуаль и поцеловал ее перед алтарем – губы его прижались к ее губам, и она уже не имела права увернуться, – он был вне себя от радости. Его ожидало безграничное счастье. После церемонии, позируя фотографу вместе со своей невестой, Шарль так широко улыбался в объектив с ослепляющей вспышкой магния, что у него даже заболели скулы. Затем все шестеро направились в магистрат, где подписали официальные документы. Дело сделано. Князь и княгиня д'Аркур!

Его Луиза – в радости и в горе, на всю жизнь, пока смерть не разлучит их.

Родители Луизы уехали сразу после свадьбы. Шарль расцеловался с ними, назвав их «матушка» и «батюшка» (все это выглядело довольно смешно, но они сами на этом настаивали), матушка разразилась рыданиями. Шарлю такое прощание показалось излишне трогательным. Можно подумать, мать и дочь расстаются на всю жизнь, когда на самом деле они снова встретятся в Ницце через пять дней.

Вандермееры сняли дом неподалеку от особняка Шарля в Ницце. Туда они сейчас и направлялись. Дядя Тино с сыном поехали вниз по улочке к своему дому – они жили в Грассе. Шарль и его молодая жена остались стоять в городском скверике перед кафе, где их поздравляли и чествовали в течение целого часа.

– Ну как ты? Все хорошо? – спросил он, заметив, что Луиза с тоской смотрит вслед отъехавшему экипажу родителей.

Она слегка вздрогнула, словно очнувшись, и взглянула на него:

– Да, конечно.

– Если хочешь, мы можем немного пройтись. Солнце еще не село.

От скверика, где они находились, начиналась прелестная тенистая улочка, по обеим сторонам которой зеленели аккуратно подстриженные кусты розмарина с острыми листиками, источавшими пряное благоухание. В конце наполненной ароматом улицы, петляющей между домов, открывался вид на розовые крыши и сливочно-желтые стены города, за которыми виднелась ярко-синяя полоска Средиземного моря.

Но Луизу, похоже, совершенно не интересовали местные красоты. Она выглядела подавленной и усталой.

Шарль спросил:

– Ты предпочитаешь вернуться домой?

Она удивленно посмотрела на него. Несколько секунд Луиза молча смотрела на мужа. Шарль никак не мог угадать, о чем она думает. Луиза отвела глаза, и взгляд ее стал рассеянным и печальным. Наконец она обронила:

– Да, я бы хотела пойти домой, если вы не возражаете. – Эти слова были произнесены на безупречном французском, который, как казалось Шарлю, воздвиг почти осязаемую стену отчуждения между ним и женщиной, только что ставшей его женой.

В обществе великосветский французский Луизы вызывал у всех удивление – так пристало говорить разве что великой герцогине. Она изъяснялась на нем так свободно, словно он был ее родным языком. Французы раскрывали рты от изумления, слушая ее. Даже Шарль невольно раздувался от гордости – произношение у нее было превосходное. Однако, когда они оставались наедине, такая манера говорить обескураживала его. От ее изысканных фраз веяло леденящим душу холодом. Все попытки Шарля растопить этот лед заканчивались неудачей. Когда он разговаривал с Луизой в дружеском тоне, сидя рядом в экипаже или, да простит его Бог, пытаясь обнять ее под оливами, он чувствовал себя, как какой-нибудь нахальный лакей, дерзнувший поболтать с надменной королевой.

Конечно, о том, чтобы перейти на английский, не могло быть и речи. Он попытался научить ее разговорному французскому, употребляемому в повседневной жизни. Она сначала смутилась, затем с гримаской отвращения отмахнулась от казавшихся ей грубыми выражений, как отмахнулась бы от собственного щенка, если бы тот встал на задние лапки и полез к ней на колени в неподходящий момент. Шарль пробовал и другие способы развеять отчужденность между ними: он вел с ней доверительные беседы (о проказах собственной бурной юности, когда он был моложе Луизы всего на год, – она вежливо улыбалась, слушая его, но, кажется, находила его проделки ребяческими), играл с ее песиком, в надежде что Беар разобьет эту ледяную стену, – ведь это уже однажды случилось на корабле, в загончике для животных.

В результате Шарль и щенок прекрасно поладили между собой и стали закадычными друзьями. Песик его обожал, но для Луизы муж, похоже, вовсе не существовал.

Она видела, что он никак не поймет, как ему вести себя с ней. Их разговор часто обрывался на полуслове, и между ними воцарялось неловкое молчание. Шарля не покидало ощущение, что он чудовищно неуклюж и все его попытки развлечь ее обречены на провал. И все же он не терял надежды. Если бы она дала ему хоть малейший шанс! Он ведь знал, что она способна быть искренней и открытой. И поэтому не оставлял своих попыток.

Шарль повел жену через сквер к экипажу и помог сесть.

Очутившись внутри, он распахнул занавески на окнах – отчасти потому, что день выдался солнечный, а отчасти потому, что темнота его угнетала – в темноте Луиза могла разоблачить его тайну, которую он твердо вознамерился сохранить. А вдруг это высокомерное создание узнает, что он дурачил ее все время плавания через Атлантику? Это недопустимо. Он откинулся на спинку сиденья, глядя на ее погруженное в полумрак задумчивое лицо. Они обогнули сквер и въехали на холм, направляясь к его резиденции в Грассе.

Домик был очень скромным. Здесь Шарль жил, когда работал в лаборатории и самолично проверял, как идут дела на парфюмерной фабрике. Грасс считался столицей парфюмерной промышленности Франции (да и всего мира, если уж на то пошло); тут располагались фабрика князя и фабрики его конкурентов. Хотя домик был уютным, его отделке не уделялось должного внимания, и потому он был не очень хорошо приспособлен для постоянного проживания. Впрочем, выглядел он очень мило – как все старинные вещи, которыми с любовью пользовались в течение сотен лет. В нем не было ничего помпезного – ни бального зала, ни комнаты для развлечений. Если Луиза вдруг изъявит желание пригласить на чашку чая нескольких дам из города, в ее распоряжении имеется маленькая гостиная. А сегодня вечером здесь будет особенно тихо и уютно – Шарль отослал всех слуг, кроме тех, что работали на кухне, чтобы новобрачные могли спокойно насладиться уединением.