— Я, разумеется, прежде всего имел в виду интересы Центра…

— Не сомневаюсь. Ладно, Стивен, теперь уже все равно ничего не поправишь. Я вот что хотел сказать: в свете последних событий… вчера мне, между прочим, звонили из министерства…

— Да ну?

— Представьте себе. Я попросту пресек их расспросы о том, что случилось вчера, — впрочем, я к этому еще вернусь. Суть дела в другом: директор пришел к выводу, что, учитывая все обстоятельства, нам следует взять инициативу в свои руки и сделать коротенькое заявление для печати: что от нас сбежали две собаки, какого числа это произошло, и все. Мы не можем и дальше отмалчиваться — раз уж на Уайтхолле решили обязательно впутаться в это дело и поднять вокруг него шум. Я, впрочем, никак не пойму, с какой стати им это понадобилось. Мы находимся здесь, на месте, и, понятное дело, мы во что бы то ни стало хотели скрыть случившееся от местных жителей. Ну, задрали там парочку овец, да еще болван этот помер, хотя так никто и не доказал, что виновата именно собака, — ладно, но Уайтхоллу-то какое до всего этого дело? Да, конечно, все это очень неприятно, но это проблема сугубо местного характера.

— Может, какой-нибудь тамошний психопат-старикашка, которому других забот мало, испугался, что наш депутат парламента опять станет подкапываться под рекомендации Саблонского комитета, лицензию и все такое?

— Чушь какая! Ладно, лучше помогите мне составить заявление для печати — я хочу, чтобы все было предельно точно. А потом мы сможем наконец заняться обезьянами. Как с ними дела?

— По вашим указаниям им ввели стопроцентный о-икс-дапро в поясничный отдел спинного мозга с целью вызвать паралич.

— Замечательно! Результаты есть?

— У четверых наблюдается выраженная рефлексорная параплексия, отсутствует реакция на удары по хвосту и уколы булавкой в область нижних конечностей.

— Только, пожалуйста, поосторожней, не переборщите. Без летальных исходов. Обезьян, знаете ли, доставать все труднее и труднее, прямо какой-то вселенский дефицит. Интересно почему? Но в любом случае, эти пригодятся нам еще на что-нибудь. Да, а как там поживает та, которая в цилиндре?

— Пошли двадцать восьмые сутки, — ответил мистер Пауэлл. — Фактически она в коме. Честно говоря, я не расстроюсь, когда настанет время ее выпустить.

Дигби Драйвер бросил на ступеньку окурок, затоптал его, с силой надавил на кнопку звонка и в ожидании повернулся к двери спиной. Дверь действительно выглядела настолько неказисто, что по сравнению с ней вид на освещенное луной Конистонское озеро казался сущей отрадой для глаз, даже для глаз мистера Драйвера. Он уже собирался позвонить снова, когда прихожая за широкими матовыми стеклами внезапно озарилась светом, дверь приоткрылась и из-за нее явилось едва различимое в густой тени лицо седовласого старика, который опасливо выглядывал наружу.

— Доктор Гуднер?

— Да, это я.

И в голосе, и в манерах чувствовались неуверенность, нервозность. Дигби Драйвер поставил одну ногу на порог и заметил, что от доктора Руднера не ускользнуло его движение.

— Я корреспондент из газеты. Вы не могли бы уделить мне пару минут?

— Ми… ми не разговаривай с газетой, только с официального разрешения Центра.

— Доктор Гуднер, учтите, я прежде всего беспокоюсь о вашем благополучии и отниму у вас не больше десяти минут — даже не больше пяти. Уверяю вас, вы заинтересованы в том, чтобы побеседовать со мной с глазу на глаз, в неофициальной обстановке. Честное слово. Сказать вам почему?

Доктор Гуднер постоял еще секунду в нерешительности, глядя на коврик у двери. Потом передернул плечами, отпустил дверь, повернулся и повел посетителя в тесную, нетопленую гостиную — сам он явно коротал время в другой комнате; впустив Дигби Драйвера, он притворил за ним дверь и замер в молчаливом ожидании.

Стоя возле дивана, Дигби Драйвер раскрыл папку, которую принес с собой, достал из нее листок бумаги с машинописным текстом и принялся внимательно его изучать.

— Что ви хотите?

Драйвер поднял глаза:

— Я хочу, чтобы вы ответили мне на один вопрос, доктор Гуднер, и даю вам честное слово, я никому не скажу, кто именно мне на него ответил. В чем состоит секретная исследовательская работа, которой вы занимаетесь в специальной лаборатории в Лоусон-парке?

Доктор Гуднер подчеркнутым жестом распахнул дверь и уже шагнул в прихожую, но тут Драйвер заговорил снова, на сей раз более резким тоном, который с ходу опознали бы все его бывшие университетские начальники.

— Я бы на вашем месте сначала взглянул на этот листок бумаги, доктор Гуднер — вернее, доктор Гётнер, Тиллирштрассе, дом три, квартира четыре. Поглядите хорошенько, прежде чем выставлять меня за дверь.

Доктор Гуднер вернулся и одной рукой взял протянутую Драйвером бумагу. Когда Драйвер отпустил свой конец, листок начал мелко дрожать. Доктор Гуднер надел очки и простер листок в резком свете висевшей посередине комнаты лампы.

— Што ви мне показывайт?

Дигби Драйвер выдержал паузу, потом негромко проговорил:

— Вы сами видите. Это биографический очерк — вернее, материалы к нему. Мы планируем в ближайшее время опубликовать серию статей о бывших нацистских врачах и ученых, принявших английское подданство и ныне работающих в нашей стране. Очерк, основанный на этом материале, планируется поместить через две недели.

Доктор Гуднер снова передернул плечами.

— Это есть дело очень далекого времени. Я не есть военный преступник.

— Вы станете им в глазах общественного мнения, доктор Гётнер из Мюнхена, если эти материалы попадут в печать. Мы связались с человеком, который помнит ваш визит в Бухенвальд в тысяча девятьсот сорок пятом году.

— Я там ничего не делаль. Приехаль, уехаль…

— Может быть, однако вы туда ездили. А разработка бактериологического оружия по заданию вермахта? А Труди — я о ней чуть было не забыл. Так что подумайте как следует, доктор Гётнер.

Опущенная вдоль тела рука доктора Гуднера сжалась в кулак.

— А теперь слушайте: я обещаю вам, что этот материал не будет опубликован ни сейчас, ни позднее, ни в нашей, ни в какой-либо другой известной мне английской газете — но только при условии, что вы честно ответите «да» или «нет» на один-единственный вопрос, а потом забудете, что вообще что-либо отвечали. Выслушав ваш ответ, я навсегда оставлю вас в покое, будто меня никогда и не было. Как все легко, а? Вот мой вопрос: в течение последнего месяца в вашей специальной лаборатории проводились исследования бубонной чумы?

После непродолжительной паузы доктор Гуднер передернул плечами и ответил: — Да.

— Спасибо. Я помню, что обещал задать только один вопрос, но, боюсь, придется задать и второй, вытекающий из первого, а потом я уйду. Итак, имелись ли в прошлом месяце в лаборатории инфицированные блохи — потенциальные переносчики чумы?

На сей раз пауза длилась дольше. Доктор Гуднер глядел в безжизненный камин, положив раскрытую ладонь на выкрашенные в желтовато-серый цвет кирпичи дешевой облицовки. Когда наконец он поднял голову, очки его сверкнули в холодном свете. Дигби Драйвер по-прежнему стоял перед ним.

— Можете даже не говорить. Просто кивните, если «да».

Когда Драйвер подошел к дверям и обернулся, доктор Гуднер по-прежнему смотрел в камин. Его кивок был едва уловим; Дигби Драйвер сам отворил дверь и шагнул в молчание ночи.

— Плох этот мир для животных, — в который уже раз мрачно заметил Раф.

— Включая гусениц, которых ты ел?

— Включая тебя.

— Ну, я герой, башка с дырой. Так уж получается.

— Дай-ка я слижу с тебя грязь. Не шевелись.

— Эх… Знаешь, как это называется? Промывка мозгов.

— Порядок, я уже закончил. Теперь все чисто.

— Здорово! Теперь я чувствую себя гораздо умнее. Ты, можно сказать, и впрямь промыл мне мозги. Если хочешь, я пройдусь на задних лапах. Энни Моссити становилась от этого злой как палка, но боялась и слово сказать. А однажды я прикинулся, что споткнулся, и порвал ей когтями чулки. Ха-ха-ха!