Он себя похотливым не считал. После Тессы жил аскетом, почти монахом, благодарный за то, что не осаждаем нуждой. Цистерцианец. И вдруг все непроизнесенные клятвы нарушены чудовищным строем женщин [102].

— И что привело вас в нашу глухомань? — осведомилась одна из самых трезвых участниц шабаша. («Меня зовут Эби, я за взрослого» — сей факт, похоже, ее огорчал.)

Джексон плохо справлялся с вопросами — будь у него выбор, он предпочел бы спрашивать, а не отвечать. Ах да, учителя и соцработники.

— Среди вас Линды Паллистер, наверное, нет? — сказал он.

Две тетки взвыли гиенами:

— Линда, здесь? Да она скорее повесится. Она занята — отправляет кошек на вторичную переработку или деревьям поклоняется.

— Она же не язычница, она христианка, — сказал кто-то.

Отчего градус веселья повысился еще на отметку.

— А вам она зачем? — спросила довольно обиженная Эби.

— У нас днем была назначена встреча, а она не пришла.

— Она консультант по усыновлениям. Вас усыновили? — спросила одна, взяв его за руку. — Бедный малышонок. Вы сиротка? Брошенный? Нежеланный? Иди к мамуле, деточка.

Другая сказала:

— Ей же сто лет в обед. Ты ее не хочешь. Ты хочешь нас.

Одна придвинулась так близко, что он щеками чувствовал жар ее лица. Алкоголя в крови ей хватало, чтобы счесть себя соблазнительной.

— Хочешь «Скользкий сосок»? — хрипло молвила она.

— Или «Минет»? — взвизгнула другая.

— Они над тобой издеваются, — сказала третья, подбираясь ближе, — это коктейли.

— У тебя, может, и коктейли, — засмеялась первая.

— Давай, деточка, трахни ее, — сказал еще кто-то. — Ей аж не терпится, спаси несчастную.

Что случилось с женщинами? — недоумевал Джексон. Рядом с ними он почти ханжа. (Впрочем, ему не хватило ханжества противостоять сомнительным чарам одной из них.) Все чаще он словно турист с другой планеты. Или гость из прошлого. Порой казалось, что прошлое — не просто иная страна, но потерянный континент в глубинах неизвестного океана.

— Ты хмуришься, — отметила Эби.

— У меня просто такое лицо, — ответил Джексон.

— Не бойся, мы не кусаемся.

— Пока, — засмеялась одна.

Джексон улыбнулся, и температура вокруг подскочила на градус. Здесь явно Джексон и есть сокровище. Атмосфера в баре аж потрескивала электричеством — он всерьез опасался, что эти одичавшие тетки от ликования просто лопнут.

Ну, подумал Джексон, что случилось в Лидсе, останется в Лидсе. Так ведь говорят?

— Я, леди, не боюсь, — сказал он. — Но если угощаете, я бы не отказался от перно.

Пора сматываться. Джексон тихонько выполз из постели — одежда валялась там, где он, очевидно, содрал ее и бросил на пол несколько часов назад. Двигался не без изящества. Голова чугунная, для хрупкого стебля шеи слишком тяжела. Он прокрался по узкому коридору — повезло, угадал, которая дверь в ванную. Вести себя в доме как на разведке в тылу врага — подход не хуже прочих. Дом смахивал на тот, где он вырос, только чуть поприличнее, и это расстроило его, как порой расстраивают грезы.

В ванной было тепло, чисто, коврики на полу и на крышке унитаза — одинакового клубничного цвета. Унитаз тоже розовый. Джексон не припоминал, чтобы ему приходилось мочиться в розовый унитаз. Все бывает впервые. Плитка с цветочками, парфюмерия из супермаркета аккуратно выстроилась по краю ванны. Что за женщина тут живет, почему она спит с незнакомцем? Он бы и себе задал тот же вопрос, но как-то без толку. В стакане над раковиной стояли две зубные щетки. Что бы это значило?

Он помыл руки (его выдрессировала череда женщин, что вела происхождение из самого каменного века) и увидел себя в зеркале. Беспутен снаружи, как и внутри. Пал. Как Люцифер.

Отчаянно хотелось в душ, но еще отчаяннее тянуло выбраться из этого клаустрофобского дома. Джексон спустился на первый этаж, держась края крутой лестницы с ковровой дорожкой, — так половицы меньше скрипят. Женщина жила с человеком, который оставил в коридоре велосипед. Вероятно, тот же человек беспечно кинул пару грязных бутсов у двери. К стене прислонен скейтборд. От одного вида этого скейтборда (а где же владелец?) Джексон пал духом.

Почему-то было бы приятнее, если б вторая зубная щетка принадлежала партнеру, любовнику, а не сыну-подростку. Джексона внезапно посетила благодарность за то, что его первая жена вновь вышла замуж, — не потому, что она (очевидно) счастлива, ему с высокой башни плевать на ее счастье, но потому, что она не водит по ночам незнакомых мужчин (таких, как он). Мужчин, что беспрепятственно бродят по дому, где дочь Джексона и Джози бьется в когтях мучительного угрюмого отрочества.

Джексон не дышал, пока не закрыл за собой дверь и не ступил в дымку раннего утра. День может повернуть куда угодно, и не только о погоде речь.

Он нацелил внутренний компас на «Центр города» и потрусил вперед, взяв темп поспокойнее обычного, надеясь обогнать эпическое похмелье. Недавно Джексон вновь начал бегать. Если повезет, если колени выдержат, пробегает все золотые годы и добежит до алмазных.

(— Зачем? — спросила Джулия. — Зачем бегать?

— Перестаешь думать, — бодро ответил он.

— И это хорошо?

— Ну а то.)

Есть и другой плюс: в своем турне по Англии и Уэльсу он обнаружил, что бег — удачный способ осмотреться. Еще до завтрака попадаешь из города в деревню, из городского распада в буржуазный пригород, не сбавляя шага. Отличный метод изучить местный рынок недвижимости. И никто не замечает тебя, рассветного психа, который пытается доказать, что еще молод.

Джексон наконец добрался до «Бест-Вестерна», где и собирался провести ночь, а вовсе не в объятьях незнакомки. Давненько у него не бывало случайного секса. «Полюбишь ли до завтра?» [103]Ой не хотелось бы.

Он вошел в лифт; может, стоит поспать, наверстать упущенное. Встреча с Линдой Паллистер — в десять, от гостиницы рукой подать. Полно времени вздремнуть, принять душ, побриться и позавтракать, размышлял он, входя в номер. Чашка приличного кофе. На текущем этапе даже неприличный сойдет.

Он совсем забыл про собаку.

Пес в тревоге ждал под дверью, будто не знал, кто сейчас войдет. Увидев, что не давешний Колин, бешено завилял хвостом. Джексон опустился на корточки и с минуту потакал собачьему восторгу. Стыдно — бросил пса в одиночном заключении на всю ночь. Если б взял вчера с собой, может, собака бы за ним последила, охранила бы его нравственность — в нужный момент дружески положила бы лапу ему на плечо, посоветовала не пороть горячку: Иди домой, Джексон. Не надо. Скажи «нет», и все.

Он оглядел номер — нет ли маленьких бурых сюрпризов — и ничего не нашел.

— Молодец, — сказал он и, хотя этого ему хотелось, пожалуй, меньше всего на свете, достал поводок, прибавил: — Ну что, пошли, — и расстегнул собаке рюкзак.

Она пальцем не шевельнула, не пособила бедной крохотуле. Пустите детей и не препятствуйте им. Она все думала о девочке, что пела свою песнь неведения «Вспыхни, звездочка, мигни» в «Меррион-центре», и ее ужасной матери-ехидне. Кортни. «Да заткнись уже нахуй, Кортни». Что с людьми, как они так могут? Эхо отца — детей должно быть видно, но не слышно, Матильда. Он считал, детей должно быть не видно и не слышно. Был другой ребенок, братик, он уже умер, когда Тилли родилась, — все детство она дышала в затылок его тени. В прошлом столько кладбищ, столько детей малых, надгробия — как сломанные зубики. Современная медицина почти всех спасла бы — спасла бы ее брата. Но чтобы спасти маленьких Кортни, одной медицины недостаточно.

Странно: она помнит, как звали незнакомого ребенка, но еле-еле припоминает, как называются обычные предметы. Чайник. Сегодня утром десять минут выжимала из мозга слово «чайник».