— А не менты, — ввернул Олег. — Когда только это будет?'

— Когда-нибудь да будет. Я бы двадцать пять лет прослужил, если бы наша милиция была, как американская полиция: по Закону и в Законе. Но пока этого дождешься, я буду пенсионером. Если меня раньше срока не выкинут.

— А вы уже сколько служите? — с неподдельным интересом спросил он.

— Скоро девять лет.

— Ого! Ништяк. А я думал, вы молодой. По молодости со мной разговор завели. С вами говорить-то просто: вы не глушите воспитанием, а то у меня от всех воспитателей вроде как изжога.

— Какой из меня воспитатель?! — усмехнулся я, махнув рукой. — Вот тебе ведь я помочь ничем не могу.

— А зачем мне помогать? Я же под присягой и под погонами! Да и не сможете вы всем пацанам помочь, вы же не солнышко — всех не обогреете! Да и не верят пацаны вашему брату в погонах. Они на вас злые... Дядя Степа — он один, а ментов сколько? Только вы не обижайтесь, а пацаны свободу любят и себя показать. Я вот однажды сижу на станции и кормлю голубей семечками, а они, дикари, дерутся. Белый старается побольше ухватить. Смотрю я на них и завидую их свободе: летят, куда хотят. Во жизнь! Только думку мою оборвали. Подходит ко мне патруль, а дикари фы-р-р-р! И разлетелись Проследил, куда полетел белый дикарь, и про себя думаю: лети дикарь, лети, живи на воле! Сквозь думку свою слышу: «Ваша увольнительная, товарищ солдат. Почему расстегнуты?»

Ну, вот и началось...

— Поздно уже, иди спать, Олег! — видя его усталое лицо, сказал я.

Долго я еще не мог отойти от чувств, которые пробудил во мне разговор с Олегом, солдатом с детдомовским детством. Сколько таких, как он, колесят по стране в побегах, в поисках спасения от «дедов», ищут правду в редакциях, на телевидении и прокуратурах. И рвется из них горькая правда о невыносимой службе и наплевательском отношении к ним командиров. Хорошо, если их выслушают, поймут и помогут.

Мрачные мысли давили на меня. Я закурил и подошел к окну. В ночной тишине раздавались команды диспетчеров на вокзале. Мне вспоминались те угрюмые мальчишки — дезертиры, которых привозили к нам в приемник. Они попадали в ловчую сеть бдительной милиции на вокзалах, аэропортах и станциях. Отношение к ним всегда было одно и тоже, презрительное. Их допросы нередко сопровождались криками и оскорблениями. Если не удавалось уговорить по-доброму и они продолжали упорно молчать, то их могли избить в тиши кабинета начальника или на приеме у доктора. Слыша каждый раз одно и то же: «Так-то ты, подлец, охраняешь наш покой!», они, сцепив зубы и сжав кулаки, вынуждены были это терпеть. За упрямство их держали в темной комнате — «дисциплинарке», откуда выводили лишь на допросы: «Откуда сбежал? Где твоя воинская часть?», а почему сбежал, мало кого интересовало. И многие, попавшие сюда, начинали понимать, что этот приемник — продолжение их унижений. Вскоре появлялся патруль, и они под конвоем возвращались в казарменный ад.

О, господи! Ведь они, доведенные до отчаяния, гибнут, гибнут молодыми. Сейчас, после разговора с Олегом, я острее начал понимать горе матерей, их боль и уже без осуждения понимал их отчаянные попытки спасти своих сыновей, стоя с плакатами и портретами погибших мальчишек у правительственных зданий и пытаясь пробить эту стену равнодушия, за которой сидят слепые и глухие чинуши. И чем больше я думал, тем сильнее понимал всю безысходность таких парней, как Олег. Да, только профессиональная армия может остановить поток трагедий и гибель молодых парней.

...Утром Олег смотрел на меня, как на старого знакомого. Не было уже в нем того вчерашнего напряжения. Я ушел отдыхать, надеясь вечером еще поговорить с ним. Но когда в конце дня построил ребят в игровой, Олега среди них не было. Только потом Сашка Сигаев подал мне записку. Развернув небольшую бумажку, я прочитал: «И все-таки вы мне помогли. Дикарь.»

— Когда его забрали? — спросил я Сашу.

— Перед обедом. За ним солдаты пришли. Он еще, когда уходил, улыбался, помахал нам рукой, и мы тоже сверху, через решетку, помахали ему.

— А что, его теперь судить будут? — с сожалением спросил Саша.

— Может, все и обойдется. Он мне говорил, что будет служить нормально и больше не сбежит.

Хотелось верить в спокойную службу Олега, солдата с детдомовским детством. Да не ожесточится сердце его!

Письмо с обратным адресом «СпецПТУ» напомнило мне, как я, сержант милиции-конвоир, доставил Василия Березина в спецучилище и как тяжело ухнула железная дверь изолятора, за которой скрылась его спортивная фигура. Через мгновение я увидел стриженую голову подростка в решетчатом окошке. В его глазах стояли слезы.

А вот сегодня весточка от него.

«Здравствуйте, Владимир Александрович, вы просили меня рассказать о моей жизни. Выполняю вашу просьбу. Когда смотришь в окно, невольно вспоминаешь прошедшие годы, годы моего детства. Я помню, когда мне было два года, отец носил меня на руках в ясли. Я очень смутно помню то время. Про отца мне рассказывала бабушка. Она говорила, что он был очень хорошим человеком и любил меня. Моя мать в то время работала продавцом. Я иногда приходил к ней и, когда она не замечала, брал у нее с прилавка конфеты, шоколадки. Она часто, закрыв свой отдел, уходила пировать со своими подругами. Отец это долго терпел и, когда она приходила домой в первом часу ночи пьяная, старался уговорить ее, чтобы она больше так не делала. Но она никак не могла понять его. В один из дней отец, отчаявшись, сказал, что уезжает к своей родне на Украину. Он хотел забрать и меня, но бабушка не отдала. Отец тайком от матери рассчитался на работе, и, когда он пошел на автостанцию, моя мать долго бежала за ним по улицам и кричала: «Валера, не уезжай!» А он сказал ей, что он уговаривал ее не пить, но она не вняла его просьбам, поэтому он не хочет ее слушать. Разговор на этом закончился, и отец уехал. Мать долго проклинала себя, но потом успокоилась и вскоре вышла замуж за другого человека. У них появился ребенок, моя сестра Наташа. Тогда бабушка оформила документы на мое опекунство, и я стал жить у нее. Мать как-то отвыкла от меня, да и меня не сильно тянет к ней...»

Из личного дела В. Березина: «Мать в данное время работает санитаркой, употребляет спиртные напитки. Контроль за поведением сына совершенно не установлен, так как мать авторитет в глазах Василия потеряла.»

«...У них своя семья, а у нас с бабушкой своя. Но иногда мне становится обидно, что все дети живут с родителями, а я с бабушкой. Но эта обида в моей душе долго не задерживается, так и живем, разделенные на две группы. А все-таки мы родные. В школе до четвертого класса я учился хорошо, но потом скатился. В классе я пользовался авторитетом. Не знаю почему, но меня уважали учителя, особенно по физкультуре и истории. Когда в классе у всех было плохое настроение, я как-то старался его поднять, и за это меня уважали ребята.

Я очень помогал классному руководителю, любил организовывать всякие походы в кино, в театры, в цирк, в лес. Даже когда меня исключили из пионеров, авторитета в классе я не потерял...»

Из решения совета дружины: «Исключить из пионеров Березина Васю за совершенные преступления, за то, что плохо ведет себя на уроках; груб с учителями, сбегает с уроков, втягивает ребят в игру в карты на деньги»..

«Но потом меня снова приняли. Так я закончил шесть классов. Раньше я ходил в секцию тяжелой атлетики. Поначалу она мне нравилась. Я упорно накачивал свои мышцы, бегал, кидал ядро, и у меня хорошо получалось. Но когда я начал курить, постепенно стал ослабевать. Мне уже не хотелось тренироваться. Каждый день было плохое настроение, и я решил бросить секцию. Тренер долго уговаривал меня остаться, но я не послушался. От безделья слонялся по улицам, как беспризорник, ходил в кино, где смотрел любимые детективные фильмы, в которых было много интересного: убийства, расследования, гонки на автомобилях. Читал книги о путешествиях, переживал и радовался вместе с героями. Еще мне нравилось возиться с техникой. Больше всего любил мотоцикл. Если у него была поломка, то я охотно принимался за ремонт...»