Дикое, неестественное желание овладело Уигши-Уого — поскакать в Аллогун, дальше, к Кухлону, вызвать на поединок Довженко-Змая и — будь что будет! Глава Крылатого Совета вздохнул. Он уже давно это понял — убийствами вождей, как это получалось с дикарями, с белолицыми не справиться. Создавалось впечатление, что их вожди — в какой-то степени… слуги. Да, слуги, как бы дико это не звучало.

Разгромлены еще несколько торговых караванов. Агенты у лесовиков доносят о разброде, о пошатнувшейся вере. Племена и мелкие государства вблизи от границ занятых русскими земель кто тайно, а кто и явно уже везут свои товары к ним, принимают их власть… И купечество Иррузая, ходят слухи, ищет контактов с пришельцами, с этими детьми Пещерного Змея. И есть — есть вабиска, которые тайно сочувствуют врагу. Пока — тайно. А завтра?

Нет, страшно думать об этом…

Усилием воли Уигши-Уого заставил себя собраться. Нет, он еще глава Совета и офицер, что бы ни случилось! Он глава Совета и офицер. Сжав руки в кулаки, он вновь посмотрел в окно на небо. Еще не все потеряно, Крылатая. Не все, и твой смиренный раб Уигши-Уого многое может…

— Отец, — раздался голос бесшумно вошедшего в кабинет офицера, — к вам посетитель.

— Проси, — Уигши-Уого посмотрел в дверной проем. Он уже знал, кто пришел к нему под одеждой яшгайана, мелькнувшей в полумраке коридора.

К вечеру чернолесье исчезло окончательно. Вокруг стеной вставали переплетенные лианами кедры, секвойи, буки… Кишела довольно громкая жизнь, не смущавшаяся людей… и невидимая.

Борька на своем Раскидае ехал первым, держа ИПП прикладом в бедро. Игорь на сером жеребце из конюшен пионерского отряда станицы держался чуть позади и справа, положив оружие на колено.

Кони двигались по лесу быстрее лесохода — почти вдвое — и, конечно, практически бесшумно. Поэтому камера в комбрасе Борьки не бездействовала. Только что он заснял, что-то бормоча от восторга, целое стадо мамонтов — здоровенных и не рыжих, как северней, а черных, метра по четыре в холке. Странно похрюкивая, они вспахивали почву у корней деревьев и что-то отправляли в рот хоботами.

— Такую бы башку на стену, — вздохнул, опуская руку, Борька.

— От такой башки твоя стена рухнет, — охладил его Игорь, подталкивая каблуками серого, с которым у них установилось полное взаимопонимание — этот жеребец раньше часто ходил под Димкой… — Ты прямо австралиец какой-то — мимо зверюшек спокойно ходить не можешь, норовишь пришибить.

— У меня знакомые австралийцы есть, — отозвался Борька, — нечего не них клепать… Смотри, для лагеря хорошее место!

Действительно, местность понижалась, лес расступался треугольником, и в центре его над ручьем, горбился небольшой холм с плоской вершиной.

— Ого, — заметил Игорь, осаживая коня, — местечко-то и впрямь как специально для лагеря… Ну-ка!..

И он погнал коня вперед — через пустошь и на холм. Борька пустился следом и догнал его как раз когда тот, свесившись с седла, рассматривал горелое пятно точно в центре плоской вершины.

— Точно, — удовлетворенно сказал Игорь. — Тут уже был лагерь.

— И не раз, — соскочивший с коня Борька копался в углях. — Не знаю даже, когда тут впервые останавливались, земля прямо в камень спеклась… А вот еще, — довольно улыбаясь, мальчишка поднял нитку или жилку с нанизанными на нее пятью крупными зелеными камнями, затерявшуюся в траве. — Смотри.

— Аквамарин, — со знанием дела определил Игорь. — Чье это украшение?

— Такие в лесных племенах носят, — определил Борька, — шугиты, мукры и мукто… По-моему, тут ночевать — на неприятности нарываться.

— Не успеем уже другое место найти, — Игорь отодвинул затвор подствольника, проверил гранату в казеннике. — Может, рискнем, заночуем?

Борька осматривался. В лесу уже начинала накапливать силы ночь — таинственная и излишне шумная, неприятно шумная.

— Да я что, я не против, — решился он и засмеялся. — Хитрый вы человек, Игорь Вячеславовна: Муромцев, дворянин Империи!

— Да, я хитрый, — Игорь соскочил наземь. — Поэтому за дровами пойдем вместе…

…Стемнело окончательно почти сразу после того, как мальчишки разожгли костер. Игорь как раз закончил устанавливать сканер, а Борька, открывая консервы, ругал сам себя, что за весь день не удосужился добыть свежатинки. Когда Игорь вернулся к костру, от вскрытых банок и наполненных стаканчиков уже шел пар, а Борька разговаривал через комбрас с Катькой. У «базы» все было в норме, Женька со Степаном тоже сообщили, что у них дела обстоят хорошо.

— Связь так себе, — заметил Игорь, разуваясь и ставя обувь с разостланными на ней носками у огня. — Картинка плывет… Может, мы зря обычную рацию не взяли?

— Пока, целую, — не обратив внимания на слова Игоря, сказал Борька и, поднеся комбрас к лицу, чмокнул воздух над экраном. Вздохнул: — Эх, и суток не прошло, а я уже соскучился!

— По дому? — не понял Игорь. — Так мы не сутки уже…

— При чем тут дом? — возмутился Борька. — По Катюхе!

— А-а… — с такой интонацией отозвался Игорь, что Борька фыркнул:

— Не понимаешь!

Игорь в самом деле не очень понимал. Он честно пытался представить себе ощущения влюбленного (в девушку, не в дело или родителей) человека, но память подсовывала то отрывки лицейских балов — высокий сверкающий зал, блеск металла и камней на открытых платьях дам и гулкий голос распорядителя, объявляющий танцы; то занятия по физиологии человека — с учебной виртуалкой, после которой снились незапоминающиеся, сладостно-мучительные сны; то чужой опыт — из книг, из стерео, красивый или ужасный, но безотносительный… Еще почему-то вспоминались слова Марселя Ашара: "Любовь — это свет. А супружество — плата за свет." Немного обидно было оплачивать негорящую лампочку, но Игорь отдавал себе отчет, что никого не любил и не любит — и не очень от этого страдал; хватало интересных дел, а в среде учеников лицеев вообще было распространено презрительное отношение к "слабому полу". Для себя Игорь решил, что, если не встретит такую любовь, как у отца к маме была, то "оплатит счет" не раньше тридцати — выберет девушку лет на десять моложе, из хорошего рода, может быть — сестру кого-нибудь из соучеников, с Муромцевыми многие будут рады породниться. Вот и все… Он не завидовал «обычным» мальчишкам, гулявшим с подружками о десяти лет, а то и раньше. Может быть, потому что все-таки не очень хорошо представлял себе, что теряет. Или потому, что умел кучу всякого, о чем не имели представления эти мальчишки.

— Слушай, — вмешался в его мысли Борька, наматывавший на одноразовую вилку капающие соусом спагетти, — в принципе ты ведь можешь любого зверя просто так подманить — буквально на нож, да?

— А еще мы можем взять дирижабль и не стирать мягкое место седлами, — добавил Игорь, беря свою банку. Борька засмеялся:

— Да я понимаю все. Я не для охоты, а в принципе.

— В принципе — конечно могу, если животное высокоразвитое, я уже говорил.

— А вабиска?

— С лету — не могу, нужно время.

— А нашего, землянина? — допытывался Борька.

— Трудно и не со всяким получится. Да и вообще — не смогу я заставить делать то, что человек не хочет. Могу в мозгах покопаться и подтолкнуть, если сомневается, в нужном направлении. Так что я не волшебник.

— Когда тебя ранили стрелой, — вспомнил Борька и чуть смешался, но продолжал, — в общем, ты тогда остановил смертельное кровотечение… Как это у тебя выходит? В смысле — это уже рефлекс, или ты должен усилия прилагать?

— Наверное, рефлекс, —неуверенно ответил Игорь, — я, если честно, и сам не очень понимаю… Вкусные консервы.

— Это мы голодные, — со знанием дела объяснил Борька. — Я один раз шесть дней ничего не ел. Мы тогда еще не тут жили, а на северо-востоке. Мне было… было двенадцать, ну и сорвался я на охоте со скалы, сломал ногу… Хорошо еще, ручеек был рядом. Первые три дня было совсем плохо, а потом меньше есть хотелось.