Медленно шло выздоровление Анны Матвеевны. У нее ослабело зрение, она не могла выносить света; в комнате спустили тяжелые зеленые занавесы, по вечерам вносили лампочку под большим зеленым колпаком, и Нелли пришлось целый месяц жить в этой темнице. Кроме того, больная, как это часто бывает с выздоравливающими, сделалась очень капризна, нетерпелива и взыскательна. Она целый день не отпускала от себя Нелли; требовала, чтобы та беспрестанно о чем-нибудь разговаривала с нею или что-нибудь рассказывала ей; сердилась за малейшее противоречие; то капризно отказывалась принимать лекарства, то требовала пищи, запрещенной доктором. Много терпения, много кротости и самоотверженной любви нужно было иметь Нелли, чтобы безропотно, всегда с одинаковым невозмутимым спокойствием и хорошим расположением духа переносить все это, чтобы ни разу не выказать ни скуки, ни досады. Только через два месяца Анна Матвеевна поправилась настолько, что могла одеться и, поддерживаемая Нелли, выйти в другие комнаты. Только с этих пор больная почувствовала всю радость возвращения к жизни после такой страшной болезни, — почувствовала, чем обязана она самоотвержению своей воспитанницы.

— Где же горничная, Леночка, — спрашивала она у молодой девушки, — зачем ты все сама делаешь, моя милая, тебе и без того много хлопот со мной, старухой.

— Я завтра же пошлю за ней, maman, я думаю, теперь она вернется.

— Да куда же она ушла?

— Видите ли, душечка maman, когда доктор сказал мне, что ваша болезнь заразительна, я это передала прислуге, они все и ушли, остался один только старик Петр.

— А ты, Леночка, разве ты не боялась заразиться?

— Немножко боялась, maman, но я не могла оставить вас одних; мне это было бы тяжелее всякой болезни.

Анна Матвеевна ничего не ответила, она только пожала руку девушки, и на глазах ее заблестели слезы.

Несколько дней спустя они обе сидели вместе в гостиной. Анна Матвеевна не могла еще ни работать, ни читать и потому со скуки вздумала играть в карты. Нелли терпеть не могла карточной игры, но, конечно, и виду не подавала, как надоедает ей это занятие, и с самой веселой улыбкой сдавала игру за игрой. В комнату вошел доктор. Карты были отложены в сторону, и начался разговор. Он по обыкновению вскоре свелся к болезни Анны Матвеевны, и она со слезами на глазах выражала доктору свою признательность за спасение ее жизни.

— Да, болезнь была, правда, тяжела, — отвечал доктор, — только вы напрасно воображаете, что я спас вам жизнь. Вместе с вами у меня на руках было двое больных оспой. Один из них умер на прошедшей неделе, а другой — молодой восемнадцатилетней девушке — я сейчас только что закрыл глаза навеки. А больны они были не сильнее вас.

— Боже мой, как ужасно! Да отчего же это, доктор?

— Да оттого, что болезни этой все боятся, уход за больными был плохой, тут доктор со своими лекарствами ничего не может сделать! Вы такая счастливая мать, что другой подобной и в свете не найдешь! Нечего краснеть, барышня, я правду говорю! Вы спасли жизнь вашей маменьке; если бы не ваша мужественная любовь, не ваше самоотвержение, не ваши терпеливые, неутомимые заботы — не сидеть бы теперь Анне Матвеевне с нами здесь.

Анна Матвеевна, тронутая до слез, протянула объятия молодой девушке, которая поспешила спрятать свое раскрасневшееся от радости личико на груди матери.

— А теперь, — продолжал доктор, взволнованный сценой, которой был свидетелем, — вам, барышня, следует заботиться о себе. Посмотрите-ка, как вы исхудали за это время, и глазки уж не блестят по-прежнему. Теперь маменьке лучше, нечего все с ней сидеть; идите-ка, прогуляйтесь немножко, погода превосходная.

— В самом деле, Леночка, мой ангел, — сказала Анна Матвеевна, в первый раз заметив, как изменилась молодая девушка за время ее болезни, — иди гуляй, ты так много возилась со мной, старухой, что сама стала похожа на больную. Иди скорей, голубчик, и не торопись возвращаться, я полежу одна.

Леночка поцеловала maman и без возражений исполнила ее приказание.

На дворе стоял май месяц. Воздух был необыкновенно тёпел, и даже в Петербурге чувствовалось оживляющее влияние весны. Леночка с восторгом вдыхала в себя этот живительный весенний воздух; больше двух месяцев провела она не выходя из дому, и теперь вполне наслаждалась своей прогулкой, особенно после слов доктора, наполнивших сердце ее гордою радостью. Целый час гуляла молодая девушка и охотно погуляла бы еще больше, если бы беспокойство об Анне Матвеевне не призывало ее домой. Возвратясь в гостиную, она заметила, что Анна Матвеевна смотрит как-то необыкновенно серьезно, и со страхом увидела на лице ее следы слез.

— Maman, что с вами? — с испугом спросила девушка. — Вы плакали?

— Не тревожься, милая, — ласково отвечала Анна Матвеевна, — я о многом передумала в этот час, пока ты гуляла; у меня были и радостные, и печальные мысли; мне хочется серьезно поговорить с тобой!

— Я слушаю, maman, только не волнуйтесь, голубушка; это может повредить вам!

— Нет, я буду спокойна! Леночка, помнишь, как год тому назад я взяла с тебя слово, что в благодарность за мои заботы о тебе ты никогда не уйдешь от меня? Теперь этого условия не может быть между нами. Ты вполне заплатила мне за все, что я для тебя когда-нибудь делала. Я не имею права ничего у тебя требовать, не имею права ни в чем стеснять тебя. Скажи, ты все так же, как прежде, хочешь оставить меня и ехать к Софье Ивановне?

Леночка опустила голову и молчала. Болезнь Анны Матвеевны заставила ее на время забыть свои мечты о новой, лучшей жизни, но, по мере выздоровления больной, они все чаще являлись к ней — ей все труднее было бороться с ними.

— Ну, что же, Леночка, отвечай, говори откровенно!

— Maman, милая, я не могу лгать, я не могу скрыть, что я часто мечтаю о трудовой и полезной жизни с Софьей Ивановной, что мне она представляется очень приятной!

— Дай Бог, чтобы ты не ошиблась, дитя мое! Но, послушай, веришь ты, что я тебя люблю, что я хочу твоего счастья?

— Конечно верю, maman!

— В таком случае ты должна исполнить два моих желания. Во-первых, доктор приказывает мне недели через две непременно уехать из Петербурга. Мы поедем в тот город, где живет Софья Ивановна: я познакомлюсь с твоей старой приятельницей, посмотрю, можно ли ей доверить тебя, и если она окажется не такою, как ты говоришь, ты должна возвратиться со мною назад и позволить мне приискивать для тебя занятия здесь в Петербурге. Во-вторых, если ты останешься у Софьи Ивановны, ты должна каждое лето проводить со мной в деревне. Ну что, можешь ты согласиться на это?

— Еще бы нет, милая мама, вы так добры ко мне, я не знаю, как благодарить вас! — вскричала Нелли, бросаясь на шею Анны Матвеевны.

— Полно, полно, о благодарности не может быть речи между нами, иначе я стану каждую минуту напоминать тебе, что ты спасла мне жизнь, — отвечала Анна Матвеевна, нежно целуя девушку.

Прошло три года. Мы попросим читателей на несколько минут перенестись с нами вместе в один из больших губернских городов России и войти в двухэтажный каменный домик, на котором красуется вывеска: «Перворазрядное женское учебное заведение». Мы поднимемся по широкой каменной лестнице во второй этаж, отворим дверь с надписью: «Учебное заведение», пройдем большую переднюю, в которой толпа девочек одевается, чтобы уходить домой, так как на часах уже пробило три, и войдем в просторную, светлую комнату — один из классов учебного заведения. Там занятия также уже кончились, но девочки не очень-то спешат уходить домой; по всему видно, что учение для них не такое пугало, от которого хочется как можно скорее убежать. Некоторые из них неторопливо укладывают свои книги и тетради в саквояжи; человек пять-шесть обступили географическую карту и отыскивают на ней все города и реки, о которых говорится в заданном на завтра уроке; двое углубились в решение какой-то сложной арифметической задачи и, кажется, не замечают ничего, что вокруг них делается; небольшая же группа человек в семь-восемь окружила молоденькую учительницу, уже приготовившуюся надеть на голову шляпку, чтобы уйти домой. Девочки о чем-то расспрашивают ее; она им толкует, рассказывает — и все они с напряженным вниманием слушают ее. Рассказ кончен; она целует девочек, просит их отложить некоторые вопросы до завтра и собирается уже уходить домой.