К тому же его приятно щекотала мысль о возможности сделать что-то наперекор сильным мира сего. Анархичность — это прирожденное качество каждого американца — была доминирующей чертой его характера. Предстоящая схватка с правительством планеты придала его жизни неизведанную доселе остроту.

Вокруг невзрачной звезды типа G-2, на краю средних размеров галактики, вращались, как и миллиарды лет назад, планеты, подчиняясь закону небесной механики, упорядочивающему пространство. Четыре из них были достаточно велики, чтобы их можно было заметить со стороны, остальные были так, огрызками, то одевающимися в феерические одежды больших, то пропадающими в черноте пространства. Все они, как это обычно бывает, были заражены той странно извращенной энтропией, что зовется жизнью; на третьей и четвертой температура колебалась около точки замерзания окиси водорода; вследствие этого, на обеих развилась жизнь, достаточно сложная, чтобы допустить контакт.

Древнюю расу марсиан, обитающую на четвертом огрызке, не слишком-то занимал контакт с Землей. Нимфы радостно носились по его поверхности, учились жить, и восемь из десяти погибали во время учебного процесса. Взрослые марсиане, разительно отличающиеся формами тела от нимф, толпились в сказочно прекрасных городах и были так же спокойны, как нимфы непоседливы… хотя их мозг жил богатой и насыщенной жизнью.

Взрослые не были освобождены от работы в человеческом смысле этого слова — они присматривали за планетой… рощам надо было говорить, когда и где вырастить нимф, прошедших «ученичество», надо было собирать их в рощах, лелеять, оплодотворять; появившиеся в результате этого яйца надо было тоже лелеять, внимательно за ними присматривать, обеспечивать все условия для нормального их развития, а выполнивших свое предназначение нимф надо было уговаривать бросить свои ребячьи выходки и превратиться во взрослых. Все делалось в свое время, но это было для марсиан не большим «трудом», чем дважды в день прогуливать свою собаку для человека, управляющего в перерывах между этими прогулками корпорацией общепланетного масштаба… хотя для существ с Арктура-3 эти прогулки могли бы показаться, единственной формой работы магната (раба этого пса).

И марсиане, и люди относились к жизненным формам, обладающим самосознанием, однако развивались они в совершенно разных направлениях. Все человеческие поступки, все человеческие мотивы, все человеческие надежды и страхи управлялись неудобным, но странно прекрасным способом репродуцирования и постоянно носили на себе его отпечаток. На Марсе было то же самое, но наизнанку. В основе марсианского способа лежала, как и во всей этой Галактике, двуполость, но у марсиан она имела такое отличие от земной, что понятие «пол» существовало лишь для земного биолога и начисто отсутствовало для психиатра. Марсианские нимфы были женщинами, а взрослые — мужчинами.

Но и те и другие были полами лишь функционально, и это никак не затрагивало психологию. Разделения на мужчин и женщин, управляющего жизнью людей, на Марсе попросту не существовало. На Марсе не было и не могло быть ни малейшей возможности «вступить в брак». Взрослые были громадны и напоминали первым людям, которые их увидели, буера под парусами; они были пассивны физически и активны умственно. Нимфы были толстыми пушистыми шарами, переполненными юношеской энергией. Между психологическими основаниями Земли и Марса не было никаких параллелей. Человеческая двуполость была и связывающей силой, и движущей энергией для любого проявления человеческой деятельности — от сонетов до уравнений ядерной физики. Если кто-нибудь подумает, что это преувеличение, пусть поищет в патентных бюро, библиотеках и картинных галереях то, что создали евнухи.

Марс, катящийся по своей дорожке, обратил мало внимания на «Посланца» и «Победителя». События произошли слишком недавно, чтобы их заметить. Если бы марсиане издавали газеты, каждый их выпуск приходил бы через год, не раньше. Контакт с иной расой ничего нового для марсиан не представлял; это случалось раньше, вот случилось и сейчас. Когда новая раса будет полностью грокнута (спустя земное тысячелетие или около того), тогда наступит время действовать, если будет такая необходимость.

Текущие события, важные для Марса, были совершенно другого сорта. Рассоединившиеся Старшие решили (почти между делом) послать человеческого птенца грокнуть, что в его силах, о третьей планете, и вернулись к более насущным делам. Незадолго до этого, примерно во времена земного Цезаря, марсианский писатель создал — великое произведение искусства. Его можно было назвать и поэмой, и музыкальным опусом, и философским трактатом. Это была последовательность эмоций, выраженная трагическими и логическими средствами. Поскольку это произведение могло быть воспринято человеком примерно так же, как слепой от рождения воспринимает описание восхода солнца, не имеет смысла приписывать ее к какой-либо категории. Главное было в том, что писатель случайно рассоединился до того, как закончил работу.

Вообще, неожиданные рассоединения на Марсе чрезвычайно редки; марсианский вкус в этом деле требует, чтобы жизнь была неким завершенным целым с физической смертью, наступающей в подходящий, тщательно выбранный момент. Этот писатель, однако, настолько погрузился в работу, что забыл перейти с холода в теплое место. Когда его отсутствие было замечено, его мясо уже не годилось для еды. Он же, не заметил рассоединения и продолжал создавать свое творение.

Марсианское искусство делится на две категории: то, которое создается живым взрослым — энергичное, подчас даже радикальное, и то, которое создается Старшими — консервативное, чрезвычайно сложное и обязанное демонстрировать технику, отвечающую более высоким стандартам. Эти две категории всегда рассматриваются порознь.

Но по каким меркам судить об этом произведении? Оно легло мостом между соединенностью и рассоединенностью. Его финальная часть принадлежала Старшему… хотя творец, как истинные творцы всех времен, не заметил изменения состояния и продолжал работать, словно соединенный. Может, это новая категория искусства? Могут ли быть созданы и другие подобные вещи в результате неожиданного рассоединения автора во время работы? Старшие обсуждали существующее, неслышно совещались уже не первое столетие, а все соединенные марсиане с нетерпением ожидали их вердикта.

Вопрос представлял большой интерес еще и потому, что речь шла об искусстве религиозном (с земной точки зрения) и крайне эмоциональном: в произведении описывался контакт между марсианской расой и народом пятой планеты — событие, происшедшее давно, но до сих пор живое в памяти марсиан ввиду его огромной важности, так же, как одна-единственная смерть на кресте все еще оставалась в памяти людей и имела для них огромную важность, хотя с тех времен прошло уже два тысячелетия. Марсиане встретились с народом пятой планеты, полностью грокнули его и начали действовать: от планеты остались осколки-астероиды, а марсиане восхвалили народ, который они уничтожили. Новая работа была одной из многочисленных попыток грокнуть прекрасное знание в целом во всей его сложности — в одном произведении. Но прежде, чем судить о нем, надо было решить, как о нем судить.

Это был очень серьезный вопрос.

Валентайн Майкл Смит на третьей планете не интересовался этим пламенным творением, он даже никогда не слыхал о нем. Его марсианский воспитатель и его водные братья не забивали ему голову вещами, которые он все равно бы не понял. Смит знал о разрушении пятой планеты так же, как любому, земному школьнику известна Троя или Плимут-Рок — место, где в 1620 году высадились переселенцы с «Мэйфлауэр» — но его не знакомили с теми произведениями искусства, которые он был не в состоянии грокнуть. Его познания были неизмеримо, неимоверно шире познаний остальных птенцов его гнезда, но гораздо уже, чем у взрослых; его воспитатель и его советчики из Старших мимоходом заинтересовались, что и как много может понять этот чужой птенец. В результате этого он знал о человеческой расе больше, чем человеческая раса знала о себе, ибо Смиту приходилось грокать готовыми вещи, о которых ни одно земное создание просто не имело представления.