Зуров подковырнул воздух оттопыренным большим пальцем правой руки с карандашом и вышел из батарейной палубы.

В это время на верхней палубе наводили мелкие пушки на неизвестный корабль, приближавшийся к «Светлане». В темноте его плохо было видно. Еще одно мгновение – и последовал бы залп, но тот успел показать световым семафором свои позывные. Это был контрминоносец «Быстрый». Он пристал к «Светлане» и не расставался с ней до утра.

Контрминоносец «Быстрый» в дневном бою 14 мая не получил никаких повреждений. Не было на нем убыли и в личном составе. Наоборот, команда его увеличилась на десять человек, подобранных с погибшего броненосца «Ослябя». Все механизмы миноносца работали исправно.

Туманный рассвет 15 мая застал недремлющую вахту на своих местах. На мостике виднелись четыре фигуры. Трое из них стояли неподвижно: рулевой не отрывал глаз от компаса, а сигнальщик и вахтенный начальник напряженно вглядывались в сизую муть горизонта. Четвертый находился в движении. Порывистой походкой, босиком, прихрамывая на правую ногу с беспалой ступней, как бы меряя шагами расстояние между поручнями, расхаживал среднего роста человек с небольшой темно-русой бородкой и свисающими, как у моржа, усами. Одет он был в матросскую фланелевую рубаху с нашивками старшего строевого унтер-офицера, на груди его болталась, сверкая никелем, боцманская дудка. Вид его был неряшлив, но он, не стесняясь присутствием офицера, держался непринужденно. Это особенно было заметно по тому, как высоко он поднимал откинутый в сторону согнутый локоть руки, когда поправлял пенсне в золотой оправе.

Заря, разгораясь, как бы приподнимала на горизонте тончайший газовый занавес. Видимость увеличивалась. Хромой человек, взглянув вдаль, слева по носу, вдруг остановился, чем-то заинтересованный. Указывая рукой и ни к кому не обращаясь, он сухо спросил:

– Что это – дым или облака?

Сигнальщик, глядя в бинокль, не оборачиваясь, ответил:

– Никак нет, скалы какие-то.

– Очевидно, это открылся остров Дажелет, Отто Оттович, – пояснил вахтенный начальник мичман Погожев, высокий и тонкий блондин.

– Черт возьми! Мало проскочили за ночь, – заволновался человек с боцманской дудкой и снова зашагал по мостику. Проходя мимо компаса, он похлопал рулевого по плечу и бросил ему отрывисто:

– Не вилять, дружок! Держи на курсе.

– Есть держать на курсе.

Через несколько минут внимание всех на мостике привлекли четыре неприятельских корабля, появившиеся справа позади траверза. И тут же было замечено, что «Светлана» повернула влево. «Быстрый» последовал ее примеру. А человек с боцманской дудкой обратился к вахтенному начальнику мичману Погожеву:

– Владимир Дмитриевич! Справьтесь у механика об угле.

Тот козырнул и приник к переговорной трубе:

– Как – на исходе? Только на два часа хода? И машинное масло тоже? – переспрашивал в трубу мичман.

Хромой человек, не дождавшись окончания разговора мичмана с механиком, приказал сигнальщику:

– Просемафорить на «Светлану»: «Прошу масла и двадцать пять тонн угля». Немедленно.

В руках сигнальщика замелькали флажки. Со «Светланы» ответили – дадут, но только не сейчас, а позднее, когда отойдут от неприятеля. Это окончательно вывело из терпения хромого человека. Он раскричался, оглядывая входивших на мостик артиллерийского и минного офицеров и, как бы жалуясь им, сказал:

– Видели, господа, как бесцеремонно с нами поступают аристократы с этой яхты? – Он кивнул в сторону «Светланы». – Возмутительно! А если нам придется сражаться? Что мы будем делать без топлива?

Офицеры только молча пожали плечами, а тот быстро вытащил из кармана брюк золотые часы, поднес их к глазам и приказал:

– Распорядитесь о побудке остальной команды. Не беда, пусть сегодня десять минут недоспят.

– Есть, – ответил мичман Погожев.

Сейчас же в жилой палубе засвистели дудки. Послышались знакомые зычные выкрики боцманмата Ивана Устинова. Люди на корабле забегали, разнося свои подвесные койки по местам. Скоро голоса, шум и топот ног прекратились, и все стихло. Команде дали чай.

– Видали, братцы, японцы-то опять начали показываться, – заговорил, отхлебывая горячий чай из кружки, трюмный машинист Бараненко. А сидевший с ним за одним столом в жилой палубе машинист Ефремов добавил, оглядываясь на другие столы:

– А Отто Оттовичу все равно. Сейчас видел его на мостике – опять ходит в матросской фланельке. А главное – с дудкой не расстается и носит ее на шее, как материнское благословение.

Среди матросов начался разговор о странностях человека с боцманской дудкой. И раньше в походе он вел себя так же, и это было любимой темой их для постоянных споров на баке и в жилой палубе. Команду до крайности интересовал этот удивительный человек, не похожий ни на одного моряка во всей эскадре Рожественского. А был это не кто иной, как командир миноносца лейтенант Отто Оттович Рихтер. Его часто можно было видеть в матросской форме с неизменной боцманской дудкой. Конечно, как командир, он требовал соблюдения дисциплины от матросов, но в личных отношениях искал с ними тесного сближения, необычайно просто держал себя с командой, стараясь ничем не отличаться от матросов. Вместе с ними он стирал свое белье. Были случаи, что и на берегу Рихтер гулял в матросской форме, сопровождаемый своим вестовым, и наравне с ним отдавал честь встречавшимся офицерам. Нередко командир появлялся на баке, где его окружали матросы, свободные от вахты. Разговаривая со своими подчиненными, он умел каждого обласкать и ободрить. При этом и в манере выражаться Рихтер старался ничем не отличаться от них, широко пользуясь боцманским лексиконом. Это очень располагало к нему матросов. Такое разительное опрощенство командира особенно изумляло команду еще и потому, что им пришлось однажды видеть отца Рихтера, приезжавшего на миноносец, – генерал-адъютанта, начальника царской квартиры. От своих офицеров матросы знали и то, что их такой располагающий к себе и ничем не напоминающий аристократа командир Отто Оттович в детские годы воспитывался и играл вместе с Николаем Романовым, тогда еще наследником престола.

На панибратство командира с командой офицеры смотрели как на юродство. Они резко за глаза осуждали его за такое поведение, недостойное дворянского звания и несовместимое с офицерским чином. Но жаловаться по инстанциям на поведение Рихтера они не решались, зная, что в высших сферах ему, как сыну царедворца, всегда будет оказана поддержка. Офицеры «Быстрого» хорошо запомнили один характерный инцидент в походе. На стоянке в Носси-Бэ (Мадагаскар) Рихтер не подчинился старшему по чину и возрасту командиру миноносца «Бедовый» капитану 2-го ранга Баранову. На всякого другого за такой поступок и нарушение воинской дисциплины адмирал Рожественский со свойственной ему свирепостью наложил бы примерное взыскание вплоть до ареста. А по отношению к Рихтеру, вместо этого, Рожественский в приказе своем № 142, датированном в Носси-Бэ 27 февраля 1905 года, ограничился только резким осуждением его в следующих выражениях: «Я с сожалением убеждаюсь, что продолжительное командование миноносцем извратило его (Рихтера) понятия о службе». Поэтому – офицеры молчали. А матросы по-разному относились к своему командиру. Одним он очень нравился, они считали его простым человеком, обожали, как благодетеля, и таких было большинство. Другие, шутя, высмеивали несвойственные командиру поступки, считая его просто чудаком, безвредным и неопасным. Но некоторые держались с ним настороженно. Особенно в этом смысле выделялся минный квартирмейстер Петр Галкин. Молчаливый вообще, он никогда не высказывал своего мнения о командире и только однажды, слушая споры о нем, не выдержал и выпалил:

– А по-моему – матросской формой он скрывает свое волчье нутро!

Эти слова огорошили поклонников Рихтера, которые набросились на Галкина с руганью. С тех пор он не ввязывался в такие разговоры.