Джонатан и его друг переглянулись, очевидно, оба удивленные этим желанием. Но Александр тут же кивает.

— Конечно. Если ты этого хочешь.

Лицо Сары озаряет ослепительная улыбка, и он возвращается к постели, садится на то место, где раньше сидел Джонатан, а мы тем временем покидаем палату. Выходя, я оглядываюсь и вижу, как Александр берет Сару за руку, а та закрывает глаза. Затем дверь за мной захлопывается, и я вместе с Джонатаном и графом оказываюсь в коридоре.

Сестра Кэрол помогает нам выбраться из зеленых халатов, забирает их, а мы в молчании выходим из отделения интенсивной терапии и направляемся к выходу из больницы.

Джонатан и его отец, похоже, решили не продолжать разговор, по крайней мере, пока мы еще находимся в помещении больницы. А вот мне с трудом удается сдерживать любопытство.

Дойдя до приемного покоя, граф останавливается и заговаривает с регистратором, а я, воспользовавшись возможностью, увожу Джонатана дальше, на улицу, на тротуар.

— Что за фотография? — требовательно спрашиваю я. — О чем говорил твой отец?

Уголки губ Джонатана слегка опускаются вниз, что довольно отчетливо показывает его недовольство сложившейся ситуацией.

— Должно быть, папарацци сфотографировал нас, когда в пятницу вечером мы выходили из ресторана. Фотография появилась сегодня на титульной странице «Хэллоу!» с соответствующим комментарием, вроде того, что, похоже, я обрел новую любовь и тому подобное. Как обычно. — Он вздыхает. — Думаю, «ОК!» завтра тоже напечатает ее, да и по Интернету она уже наверняка ходит вовсю.

Мне становится совсем дурно.

— Что? Но это же… И давно ты об этом узнал?

Джонатан шумно выдыхает, проводит рукой по волосам.

— Стивен сказал мне, когда я звонил ему, чтобы потребовать лимузин. Очевидно, кто-то из сотрудников обнаружил фотографию и сообщил ему. Он купил мне один экземпляр, когда высадил нас здесь.

Значит, вот чего хотел шофер, вызывая Джонатана в холл: показать ему журнал.

— А почему ты не сказал мне сразу?

Джонатан пожимает плечами.

— Хотел подождать, пока мы останемся наедине.

Медленно, очень медленно мой мозг перерабатывает эту опасную информацию.

— Наша фотография на заглавной странице бульварного журнала? — Я в недоумении таращусь на него. Как он может оставаться таким спокойным? — И что теперь?

Он не успевает ответить: дверь клиники открывается, и на улицу выходит граф.

У меня появляется возможность внимательнее рассмотреть отца Джонатана. Он выглядит совсем по-английски в своих коричневых брюках и вязаной безрукавке с V-образным вырезом поверх клетчатой рубашки. Поверх этого он носит коричневый твидовый пиджак, и для солнечного майского дня — над Лондоном вот уже две недели крепко держится антициклон, обеспечивающий чудесную весеннюю погоду, — на мой взгляд, он одет слишком тепло.

Похоже, он тоже замечает это, потому что запускает палец в воротничок рубашки, слегка оттягивает его. Однако мне трудно понять, действительно ли ему жарко или же он просто неуютно чувствует себя под критическим взглядом своего сына. Граф откашливается.

— Я попросил, чтобы мне вызвали такси, — произносит он, и я замечаю, что для него пользоваться подобным транспортом — исключительно вынужденная мера.

Вот только что ему остается, когда автомобиль разбит, а шофер лежит в больнице с сотрясением мозга? Попросить Джонатана подвезти его ему, очевидно, в голову не приходит, и Джонатан тоже не предлагает ему этого, принимая слова отца как повод достать мобильник и вызвать к клинике Стивена с лимузином. Я снова спрашиваю себя, почему у них настолько враждебные отношения.

Когда Джонатан отходит на несколько шагов, чтобы поговорить по телефону, граф решает воспользоваться возможностью и обращается ко мне.

— Откуда вы, мисс Лоусон? — Теперь он уже не выглядит настолько враждебным, как наверху, в палате, мне даже кажется, что он рассматривает меня с интересом.

— Из Чикаго, — отвечаю я, стараясь быть начеку, и бросаю взгляд на Джонатана, который, продолжая разговаривать по телефону, внимательно смотрит на меня своими голубыми глазами. Мое сердце тут же начинает биться быстрее, в животе порхают бабочки.

Граф задумчиво кивает.

— Американка, — говорит он, обращаясь скорее к себе, и непонятно, нравится ему это или нет. — И вы работаете на моего сына?

— Я прохожу трехмесячную практику в «Хантингтон венчурс», — поясняю я.

Похоже, эта информация удивляет графа.

— Только три месяца? Не дольше? А чем вы вообще занимаетесь?

— Изучаю экономику. Но скоро уже закончу.

Джонатан завершает разговор и возвращается к нам. Становится между мной и графом, как будто желая оградить меня от своего отца, и это не укрывается от пожилого джентльмена. Однако это, к моему огромному удивлению, скорее радует, чем огорчает его.

— Студентка. Ага, — произносит он, переводя взгляд на сына. — А можно спросить, сколько вам лет?

Я судорожно сглатываю слюну.

— Двадцать два.

Постепенно вопросы начинают приводить меня в ужас. Если он задает их для того, чтобы проверить, гожусь ли я в жены его сыну, то, наверное, я только что провалила экзамен. Я и сама осознаю, насколько мало подхожу Джонатану. Во всех смыслах. Меня удивляет только то, что, похоже, это действительно ничуть не мешает графу, поскольку он рассматривает меня с тем же интересом, что и раньше. Может быть, он не желает этого видеть? Может быть, ему подходит любая женщина — пока Джонатан с ней?

Ему очень хочется спросить еще о чем-то, я вижу, но тут на улице появляется черный лимузин и останавливается напротив нас.

— Увидимся, отец, — коротко бросает Джонатан, открывая передо мной дверь.

— До встречи, — успеваю попрощаться я, прежде чем сесть в машину, граф тоже прощается со мной. Затем Джонатан садится рядом со мной и захлопывает за собой дверь.

Лимузин тут же трогается с места. Вскоре после этого темное стекло, отделяющее водителя от салона, с негромким жужжанием опускается, Стивен бросает взгляд через плечо.

— Куда, сэр? — интересуется он.

Джонатан отмахивается.

— Просто немного покатайте нас. Нам с Грейс нужно кое-что обсудить.

Высокий светловолосый мужчина кивает, снова закрывает окошко. Я еще раз оборачиваюсь назад, гляжу сквозь затемненное стекло. Граф стоит на краю тротуара, но теперь он кажется согбенным, как будто у него вдруг поникли плечи. «Он выглядит потерянным», — думаю я, но предпочитаю оставить свои мысли при себе, подозревая, что Джонатан не станет слушать подобные рассуждения.

— Вот. — Что-то падает мне на колени, я испуганно оборачиваюсь, беру лежащий передо мной журнал.

Проходит некоторое время, прежде чем мне удается сосредоточиться на титульной странице, а потом, рассмотрев фотографию, я с трудом перевожу дух. Она не огромна, поставлена в ряд с другими, поменьше, ближе к нижнему краю, однако по-прежнему кажется достаточно пугающей. Качество ужасное, снимок зернистый, значит, снимали с большого расстояния. Но на ней можно отчетливо рассмотреть Джонатана. И меня.

Мы стоим перед рестораном, где ужинали с тем кошмарным Ричардом, я крепко прижимаюсь к Джонатану, обхватив его руками и закрыв глаза. Его рука лежит на моем плече, голова наклонена. Мы производим довольно интимное впечатление, как любовная парочка, что и подтверждает заголовок рядом. Там написано: «Охотник влюблен?» — и, прочитав это, я чувствую, как мое сердце начинает биться быстрее, в животе разливается жар.

Я поспешно перелистываю журнал, пока не обнаруживаю соответствующую статью. Она оказалась недлинной, рядом снова размещена фотография с обложки и маленький портрет Джонатана. Текст гласит, что с ним видели неизвестную красотку, а фото свидетельствует о том, что его дни в качестве «самого желанного в Англии, и не только Англии, холостяка» сочтены. Ничего конкретного, только что-то о нежелании Джонатана фотографироваться, никаких имен.

Сначала я вздохнула с облегчением, но затем осознала, что пройдет совсем немного времени, прежде чем все наши знакомые поймут, что на фотографии — я. Ведь, несмотря на то что моего лица на фотографии почти не видно, меня выдают рыжие волосы. Кэтрин Шепард сразу поймет, как и многие другие в офисе. Равно как и… Энни.