Когда Уксмаль-Чак говорил, его маска слегка покачивалась. На шее побрякивали бусы из нанизанных на несколько нитей зубов, когтей и резных кремней.
– Это свирепый и страшный хищник.
Глаза его были скрыты в глубокой тени.
– Многие верили, что Чакмооль – сверхъестественное существо, способное принимать человеческий облик.
– О нем сложено немало легенд, – ровным голосом заговорила Кин-Коба. – И это вполне объяснимо, ибо нечасто встречался Красный Ягуар человеку.
– И в конце концов стали его почитать богом, – добавил Кабал-Ксиу.
На темной лазури и пурпуре вечернего неба проявились скопления мерцающих звезд, напоминавших сверкание инея, разбросанного по небесной тверди дыханием космоса.
И под этим покровом извечной тьмы раскинулся огромный каменный город – неподвижное, математически выверенное пространство из плоскостей и углов, которое с наступлением темноты – с медленным поворотом небесного колеса – внезапно сделалось гармоничным, поражая человеческое воображение своим холодным и безжалостным расчетом.
Уксмаль-Чак наклонил голову.
– Скажите нам…
– Я думаю, – бесцеремонно прервал его Кабал-Ксиу, – наши гости устали после долгого перехода по джунглям.
Он протянул длинную руку.
– Кин-Коба, позаботься, пожалуйста, чтобы эти люди удобно устроились. А нам с Уксмаль-Чаком надо еще кое-что обсудить.
Через холодное, геометрически правильное пространство акрополя пролетела золотисто-зеленая птица и скрылась в чаще чернеющих джунглей.
Ночь.
Кин-Коба проводила их в узкие комнатушки в здании с северной стороны от акрополя. Единственный тусклый свет попадал сюда из душного коридора – от тростниковых свечей вдоль его голых каменных стен. В обеих каморках прямо на глинобитном полу лежали тонкие соломенные матрасы. Остальное убранство комнат состояло из неглубокой глиняной чаши с водой и ночного горшка в дальнем углу.
Стены комнатушек были покрыты резными фресками. Необычные животные и фантастические воины в головных уборах из перьев, одетые в звериные шкуры, – люди с большими крючковатыми носами и плоскими черепами, продолговатыми глазами и широкими полными губами. Сцены, исполненные в нежно-маисовых, кирпично-красных, темно-зеленых и темно-синих тонах. Похоже, яркий пурпурный цвет здесь был неизвестен. Пурпурным здесь было лишь небо.
Они встали в коридоре.
– Вам что-нибудь нужно? – спросила Кин-Коба, обращаясь к обоим сразу.
– Пока нет, – ответил Мойши.
– Тогда ладно, – сказала она на прощание.
Они замерли на месте, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам.
Ронин подал знак Мойши, и они бесшумно последовали за ней к выходу из здания.
Остановившись в тени у выхода, они наблюдали за тем, как Кин-Коба идет через площадь.
– Хорошо, что мы вышли, – шепнул Мойши. – Мне там дышать было нечем.
– Слишком там пыльно, – заметил Ронин. – Явно уже давно там никто не спал.
Кин-Коба спустилась по ступеням и направилась по широкой белой мостовой к зданию с колоннами на вершине пирамиды с западной стороны.
– Кто эти люди? – спросил Мойши, обращаясь скорее к себе, чем к Ронину.
– Кто бы они ни были, ведут они себя странно. Им, кажется, вовсе не интересно, кто мы и как мы сюда попали.
Мойши кивнул.
– Как будто им все равно.
– А что сказал Кабал-Ксиу?
Кин-Коба добралась до подножия пирамиды и начала подниматься по каменной лестнице на ближней к ним стороне.
– «Мы ждали. Мы ждем».
– Чего ждут? Нас?
– Давай это выясним, – откликнулся Ронин.
Они выступили из тени и пошли следом за Кин-Кобой через темную площадь в сторону ожидающей пирамиды.
– Ответ может быть только один, – проговорил Уксмаль-Чак. – Надо ли напоминать тебе, «брат» мой?
Он не смог скрыть издевку в голосе.
– Не так оно все однозначно, по-моему, – заметил Кабал-Ксиу. – Ошибки быть не должно. Мы…
– Разве ты уже позабыл, что, хотя я сейчас и являюсь командующим маджапанов, когда-то, много катунов тому назад, я был, как и ты, жрецом?
– Как можно забыть о том, что выжжено у тебя в мозгу, Уксмаль-Чак? Я не испытываю симпатии к военным, но я могу понять вашу позицию.
– Мне противна твоя снисходительность, – буркнул Уксмаль-Чак, поворачиваясь к собеседнику спиной.
Между ними, скрестив руки на груди, стояла Кин-Коба и наблюдала за ними с таким выражением, с каким могла бы смотреть невозмутимая ящерица на двух дерущихся петухов – завороженно, но в то же время и отстраненно.
– Наконец-то ты высказался.
Кабал-Ксиу шагнул вперед – от жаровни, от наклонной стены с рельефными иероглифами. С обеих сторон у него за спиной к низкому сводчатому потолку, покрытому копотью от чадящих светильников, поднимались затененные арки.
Уксмаль-Чак резко развернулся, угрожающе вскинув руки. На бедре у него тяжело покачивалось какое-то короткое каменное оружие, непохожее ни на меч, ни на топор.
– Не надо меня поучать. Я изучил Книгу Балама и знаю ее не хуже тебя.
Он показал на покрытую письменами стену за горящей жаровней.
– Там сказано определенно и недвусмысленно, и никто – ни ты, ни кто-либо другой – не может исказить…
– Ты забываешь, «брат» мой, – холодно заметил Кабал-Ксиу, – что других, кроме нас с тобой, нет. Пока.
– О да. Со времен Раскола. С окончания четвертой эпохи. Да, «брат» мой, ты человек благочестивый. С каждым мгновением, с каждым ударом мое сердце болит по маджапанам, которые поклонялись нам, как богам, ибо без них возрождение…
– Прекрати святотатствовать!
Кабал-Ксиу затрясся от ярости. Он сделал еще один шаг вперед на негнущихся ногах. Уксмаль-Чак поднес левую руку к правому бедру и схватился за холодную каменную рукоять. Мышцы его напряглись.
– У вас разве нет других дел? – тихо вмешалась Кин-Коба.
На мгновение они застыли, подобно статуям. Оранжевый свет плясал по темной прохладной коже и рыжеватому меху.
Потом Уксмаль-Чак повернулся к ним спиной и вышел из здания. Его шаги, удаляющиеся вниз по ступеням, далеко разносились во влажном ночном воздухе.
Кабал-Ксиу вздохнул и заметно расслабился.
– Знаешь, возможно, он прав.
– Может быть, – отозвалась Кин-Коба.
Повернувшись к иероглифам на стене, Кабал-Ксиу заговорил, и голос его иногда звучал так, будто он читал древние письмена:
– Столько катунов прошло после гибели маджапанов, нашего возлюбленного народа, столько бесплодных катунов, и лишь пророчество Книги Балама держит нас здесь в ожидании – в ожидании катуна, отмеченного новым пришествием Ке-Ацатля.
Он подал знак, и Кин-Коба безмолвно встала рядом с ним, глядя на стену с иероглифами.
– И вот он уже наступает. Катун Ке-Ацатля возвращается в полночь мира, в час, когда воплощается первозданность и начинается эра шестая – время для возвращения маджапанов.
Ронин, застывший в тени одной из арок, знаком велел Мойши следовать за Укмаль-Чаком, а сам остался послушать.
– Он может пойти посмотреть, на месте мы или нет, – шепнул он Мойши на ухо. – Встретимся в твоей комнате попозже.
И он опять повернулся к двоим, стоявшим на свету от горящей жаровни.
– Происхождение маджапанов окутано тайной, – продолжал Кабал-Ксиу. – Они принесли с собой знание и могущество из эпохи, предшествовавшей появлению человека. Потом маджапаны жили в стране, где жара и джунгли; на земле, окруженной бездонным морем, что кишело чудовищными созданиями. От своих могучих богов получили они великие дары и знания, но они были прокляты, ибо явились на свет в конце Старых Времен, а когда подошло время пришествия человека, случились великие потрясения земли, воды и небес.
И жрецы, предсказывавшие катаклизмы, ибо тогда уже существовала великая Книга Балама, пришли к маджапанам, и собрали их на бескрайней равнине у берегов бушующего моря, и принялись уговаривать их строить корабли, говоря так: «Теперь надо вам строить крепкие корабли, дабы плыть через моря, ибо страны, где родились вы, скоро не станет. Если и суждено маджапанам выжить, это будет в иной земле».
