Дурное имя младшего сына не давало покоя старому Ла. Первая ночь прошла спокойно. Но сегодня Бельды могли сделать нападение.

— Нужно скорей менять имя…

На всякий случай Самары решили ночевать на новом месте. Они ушли с протоки на лесное озеро, на дальний его берег, и расположились близ устья впадавшей в него горной речки Додьги. Эта речка вытекала из дремучей тайги и из хребтов. В сумерках огромные черные березы, ильмы, ясени, дубы и липы, росшие в ее устье на обоих берегах, слились в сплошную грозовую тучу, стоявшую над станом Самаров и над озером. Слышно было, как близко-близко шумит и грохочет горная вода, и при луне под берегом виднелась широкая белая полоса пены, мчавшаяся из-за деревьев.

«На Мангму — убыль, а на Додьге вода прибыла, — видно, где-то в самых высоких хребтах снег тает вовсю, — думал Удога. — Сейчас там, в тайге, мокро…»

Ла приготовился шаманить.

Костер развели за огромным вздыбленным корневищем буревала, укрывшим всех Самаров, подобно щиту, от глаз любого человека, который появился бы на озере.

Отогрев над пламенем бубен, чтобы кожа плотней натянулась, Ла приложил его к левой щеке и, ударяя по нему искривленной деревянной колотушкой, двинулся в мир духов…

— Мама! Железный ястреб! Помогите мне, иду счастливое имя искать для сына… По лесам, по речкам ищите счастья для сына.

— Сенче,[29] уткой обернитесь, над тайгой летите…

— Сенче, рыбой в воде плывите…

— Бегите в верховьях реки к главному Хозяину тайги.

— Мама, нашей тайги Хозяйка, помоги…

— Железный ястреб, лети, зорко смотри…

— Сам уткой оборачиваюсь… Горячим меня не трогайте, перья мне не опалите, к огню меня не допускайте… Бум… бум…

На крестце и бедрах Ла звенят побрякушки. Полосатый березняк белеет над высокой травой. Притихшие Самары с одеревеневшими от страха лицами сидят как истуканы и не мигая смотрят на Ла.

— К пещере спускаюсь, широкими кругами подлетаю! — кричит Ла. Гарунга, Бамба, Боки, — беснуется он, перебирая разные имена, — Бочка, Карга… — Когда Ла произнесет счастливое имя, Хозяйка тайги подаст знак. Улугу… Чумбока…

В лесу прокричал филин…

— Хозяина голос слышу… Чумбока… Чумбока… Счастливое имя слышу… Чумбока… Чумбока… — Тут филин снова ухнул. Ла закружился в восторге.

С Пыжу содрали шапку, отец плюнул ему на бритую голову и тотчас накрыл ее.

— Душу в тебя вдунул… Душа твоя другое имя взяла теперь…

Пыжу стал Чумбокой.

На другой день поутру Самары, проплывая протокой, где был их стан в первую ночь, заметили на берегу множество следов. Выбравшись на берег, они разобрали на песке: ночью к стрелке подплывали пять лодок с людьми и человек пять проходили по берегу.

Это открытие вызвало у Самаров новый прилив злобы к мылкинским.

— Бельды приходили! Так мы и думали!

— Хитрые, хотели нас окружить!

— Зайцы! Боятся нас днем…

— Спящих перебить собирались. Не забудем, как нас зимой обидели! — грозили они оружием по направлению Мылок.

— Заметили нас! Еще хорошо, что от них спрятались, на новое место ушли. Теперь они не знают, где мы, — говорил Ла.

— Значит, следили за нами! — восклицал Кальдука Маленький.

— Вот! А ты говорил: мириться с ними надо. Нет, совсем не надо мириться с Бельды! — раздались голоса.

— Конечно! Ведь это Бельды!

— Они на нас ночью напасть хотели, чтобы убивать, все равно что напали… Мы сюда калугу ловить приехали, не трогали их, даже и помириться бы согласились. Но теперь на себя пеняйте! Вырежем у вас всех мужиков в деревне и всех мальчишек.

В этот день калуга совсем перестала играть, и рыбаки разъехались. Одни лишь Самары из Онда остались в додьгинских тальниках, ожидая удобного случая напасть на Мылки.

Чтобы одержать победу над Бельды, Самары решили угостить духов.

— Надо их напоить водкой, — сказал Ла. — Кто съездит в гьяссу?

Отъезжая из Онда, Самары захватили с собой на всякий случай меха, годные для продажи.

— Конечно, надо духов угостить: где же у них в тайге арака! — соглашались старики. — Им хочется араки. Тогда уж они нам хорошенько помогут.

— Я поеду, отец, — твердо сказал Удога.

Но отец, казалось, не слыхал его.

— Кто смелый? — спрашивал Ла. — Поедешь, Ногдима?

— Нет, нельзя мне… Я плохой сон видел.

— Давайте я поеду, — громко повторил Удога. — Я крепко спал, ничего не помню.

— Как ты не боишься? — удивился Кальдука Маленький.

— А что бояться? Я куплю водку потихоньку, чтобы не заметили Бельды и маньчжуры. Ветра нет, погода тихая, и я быстро поплыву на берестянке. А мылкинские не на речке живут, у них нет легких оморочек, они плавают по Мангму в больших, тяжелых плоскодонках или на деревянных оморочках, так что меня не догонят.

«Когда все про нее узнаю, можно будеть поехать в ее деревню, познакомиться с родичами, потом свататься», — думал Удога.

— А вдруг нападут на тебя среди протоки? — спросил отец.

— Возьму с собой рогатину и первому же, который полезет, разрублю всю морду, как медведю.

— А волна начнется? — испытывали парня старики. — Как в оморочке обратно поедешь?

— Волна не набежит, — уверенно ответил Удога, — тихо.

Как ни болела у Ла душа, но он позволил сыну ехать.

— Очень смелым тоже плохо быть, — пропищал трусливый Уленда. — У нас отца матери брата сын, на Горюне который жил, был отчаянный, он все хвастался: мол, никого не боюсь. Те, кого он не боялся, до сих пор живы, а его давно убили…

— Тебе только обед на охоте готовить! — с презрением ответил Ла.

Уленда, слабый, больной человек, всего пугался, и всюду ему мерещились опасности.

Удога поехал на оморочке через реку.

Выбравшись на берег около гьяссу, он решил, что прежде всего следует купить ящик водки. Удога пошел в ограду.

В шалаше у торгаша он заметил длинноносого, узколицего человека.

— Шаман племени рыжих, — сказал ему купец.

На пухлые руки купца упала великолепная голубоводная рысь. Миссионер поднял голову и увидел молодого Самара. Удога был без шляпы, через плечо с его головы свисала толстая, блестящая иссиня-черная коса, которой позавидовала бы любая итальянка. Его скуластое лицо было смугло-розовым, как у изнеженных юношей-мандаринов. На толстых губах, потрескавшихся от жгучего солнца и ветров, запеклась кровь, на смуглой потной шее грязь образовала темные потеки, а крупные мускулистые ноги, видневшиеся из-под коротких штанов из рыбьей кожи, были изъедены гнусом и расчесаны в кровавые, гноящиеся ранки.

Удога глядел на торговца по-детски наивным взором.

Торгаш брезгливо сморщился и покачал головой, в ясных глазах гольда появился испуг. Но торгаш не был себе недругом. Позабавившись испугом Удоги, он согласился дать ему водки.

Удога повеселел, его глаза оживленно заблестели; он присел на корточки, поспешно вынул из мешка берестяную трубку и вытряхнул из нее черную шкурку соболя.

Купец отдал ему большой ящик водки, и гольд, подняв его на плечо, собрался уходить. Ренье остановил его. Наблюдая гольда, он так же безошибочно, как и торгаш, определил, что это доверчивый и наивный человек. Хорошо бы такого взять в работники… Он протянул Удоге зеркальце и бусы.

— Как тебя зовут? — ласково спросил он, глядя тем уверенным и повелевающим взором, каким умеют смотреть миссионеры, когда разговаривают с людьми, которым проповедуют и которых в душе презирают. Пьер знал — такой взгляд, в сочетании с лаской в голосе и с обещанием подарков, всегда действует.

Удога нахмурился и со страхом смотрел на высокий нос чужеземца. Совсем не с этим шаманом рыжих хотел бы он говорить сейчас.

— Не бойся, не бойся! — самоуверенно продолжал Пьер.

На вопрос, кто он и откуда, Удога ответил, что он из деревни снизу. Но где он остановился в гьяссу и с ним ли его сородичи, в этом он никак не хотел признаться.