— Допустим.

— Ловлю тебя на слове. Сколько же таких могучих цивилизаций возникло в ходе вечного существования Вселенной? И разве они не должны рано или поздно найти друг друга и объединиться?

Лорка и не думал возражать, он просто спросил с оттенком грусти:

— Почему же мы так одиноки среди звёздных дорог?

— Может быть, мы просто не доросли до этого суперсообщества разумных. Не принимают же подростков в общество космонавтов или в члены Академии наук. А может быть, — по губам Дюка скользнула лёгкая усмешка, — наша Галактика — своеобразный заповедник, за которым пристально наблюдают мириады мудрых глаз. Мы же создали на Земле такие заповедники для диких зверей и стараемся как можно меньше вмешиваться в их внутренние дела.

Игорь Дюк тихонько засмеялся, поглядывая на задумчивое лицо товарища.

— Я убеждён, Федор, разум вечен, как и сама материя. И наверное, все, что мы видим вокруг себя и близко и далеко, так или иначе связано с ним. А если космическое сообщество разумных существует, оно просто обязано присматривать за человечеством, если не явно, то тайно. Ведь мы мужаем, набираемся сил, все дальше и дальше проникаем в космос. И чем активнее мы становимся, тем жёстче должен быть контроль за нами. Резвящийся львёнок — это львёнок, способный лишь на озорство: царапины на руке хозяина, разбитая ваза, разорванная подушка. Если же расшалится молодой, но уже полный сил лев, можно ждать настоящей беды.

— А факты? Есть у тебя конкретные факты этих тайных или явных контактов с инопланетянами здесь, на Земле?

Игорь снисходительно пояснил:

— Я философ, а не статистик. Я занимаюсь проблемами вселенского масштаба. Что мне маленькая старушка Земля?

— Маленькая старушка Земля, — с оттенком горечи повторил Лорка и суховато добавил: — Тим погиб именно здесь, на Земле, Игорь.

Секунду помолчав, Дюк грустно и удивлённо согласился:

— Да, гиперсветовик Тим Корсаков погиб на Земле. — Он вздохнул и виновато пробормотал: — Слаб человек. Тима нет в живых, а я уже забыл об этом. Но что тут поделаешь?

Он несколько театрально склонил свою красивую интеллигентную голову и, постепенно оживляясь, заговорил снова:

— Ты говоришь — факты. А ведь нет ничего глупее факта. Глупо, как факт! Не помню, кто первым сказал это, кажется, Лаплас. Чтобы разглядеть в облачке факта его суть, нужно не только зрение, но и знание. Люди ежедневно видят восход солнца, но прошли долгие тысячелетия, прежде чем они поняли, что это следствие вращения Земли. Так и контакты с инопланетянами — надо острее, глубже глядеть вокруг себя.

Игорь вдруг оборвал свою мысль, присматриваясь к изменившемуся, похолодевшему лицу Лорки.

— Что с тобой, Федор? — участливо спросил он.

— Ничего, — не сразу, но очень спокойно ответил Лорка. Но это была неправда.

Слушая Игоря, Лорка вдруг вспомнил свой глупый прыжок в овраг, заполненный туманом. И сломанное дерево-рогатину, направленное остриём вверх.

Лорка пошёл в павильон не только потому, что ему захотелось пить, — просто ему нужно было где-то собраться с мыслями и подумать.

Войдя в обширный полуоткрытый и полный света вестибюль, Лорка отметил любопытную новинку: внутренняя лицевая стена его, обычно занятая картинами, рельефами, скульптурами, вазами и другими предметами чистого и декоративного искусства, изготовленными городскими умельцами, сейчас была превращена в стереоэкспозицию. Это было яркое светозвуковое окно в северный осенний мир, окруживший город: ещё зеленые, но уже с прожелтью холмы, серые облака с ярчайшими голубыми пятнами небесных прогалин, сколки деревьев — скромной жёлтой берёзы, горящей рябины и хмурых темно-зелёных елей. На переднем плане экспозиции ручей, кустарник, над которым порхали и звенели птицы, кажется, трясогузки или зимородки — Лорка не был силён в орнитологии.

Федор одобрил новинку, одобрил и некоторую искусственность, избыточную красочность пейзажа по сравнению с тем, что было за чертой городского купола. Лорке захотелось узнать фамилии авторов экспозиции, он подошёл ближе и невольно поразился реальности этого мира, созданного воображением человека и его умелыми руками. Ручей был рядом — вот он, хотелось сделать ещё шага два вперёд, нагнуться и опустить руку в студёную прозрачную воду. С берёзы, кружась и покачиваясь, неторопливо падал лист. Вдоль ручья пробежалась трясогузка, остановилась и покачала хвостиком, кося на Лорку любопытными глазами-бусинками.

А вот фамилий авторов экспозиции, как это нередко случалось, нигде не значилось — они пожелали остаться неизвестными. Только в самом углу экспозиции на высоте груди Лорка обнаружил как бы парящий в воздухе авторский знак — вензель из нескольких затейливо переплетённых букв. Кто знает, пожелает ли когда-нибудь раскрыть своё инкогнито коллектив художников и инженеров?!

Во всем остальном павильон сохранил свою типичность: слева — пища земная, справа — духовная. Посредине павильона — скромный, стеклянно звенящий фонтан, вокруг него неширокая полоса шелковистой травы и луговых цветов. В правом холле почти все посетители были в больших тёмных очках, они сидели в креслах, на диванах, за маленькими столиками, рассчитанными на одного человека, в самых разных позах, которые только может принять человеческое тело в состоянии физического покоя, интеллектуальной сосредоточенности и эмоциональности. Некоторые рассеянно прихлёбывали или тянули через соломинку напитки.

Лорка вспомнил хроникальный фильм-очерк о прошлом, который он видел несколько дней назад, и усмехнулся. В этом фильме добрая половина людей была в больших тёмных очках. Как пояснил, вызвав общее оживление, консультант, эти очки прошлого вовсе не были кинозвукопроекторами, в стекла-кассеты которых вставлялись материалы хроники, произведения литературы, искусства и научные материалы — все то, что заменило объёмистые книги прошлого. Оказывается, тогда очки носили либо те, кто страдал недостатком зрения — медицина ещё не додумалась, что их можно исправлять, либо те, кто попросту не хотел щуриться от яркого света, дабы не испортить морщинами гладкое, будто заглянцованное лицо. Эти невыразительные лица тогда почитались эталоном красоты. Будто и не было великих творений Леонардо, Рембрандта, Родена!

Левый холл был ещё просторнее. Вдоль стен тянулись витрины — консерваторы-раздаточные, а само помещение было занято столиками и столами, рассчитанными на одного, двух и больше человек. Блюд и напитков, выставленных в витринах, было предостаточно, чтобы удовлетворить даже капризного гурмана прошлого. Но почти все они, если говорить о мясе, рыбе, дичи и деликатесах, были синтетами или композитами. Только две большие витрины были заняты натуральными блюдами, но людей возле этих витрин было совсем немного: существовал негласный этический закон, по которому этими блюдами пользовались лишь по предписанию врача и в особых случаях. Например, если у тебя день рождения, годовщина первого выхода в космос или если уж очень захотелось вцепиться зубами в сочный, ещё дымящийся, в меру прожаренный бифштекс. Была и ещё одна особая витрина, маленькая, — «Натуральные деликатесы». В различных павильонах эти деликатесы были разными: в этом — чёрная осетровая икра. Мимо этой витрины проходило много народу, но брали редко, больше просто любопытствовали — недаром здесь было много детей с родителями. Эта сдержанность потребления объяснялась и этикой, и тем простым фактом, что рядом, в соседней витрине, было сколько угодно точно такой же синтезикры, отличить которую от натуральной было совершенно невозможно. Прошёл мимо деликатесной витрины и Лорка, он, как гиперсветовик, имел моральное право брать все, что вздумается, но никогда этим нравом не пользовался. На секунду он все-таки задержался. Как же, икра! А что икра? Слизь, черненькие шарики, а внутри этих шариков варварски убитые, насмерть замученные в крепком рассоле существа-зародыши, из которых могли бы получиться великолепнейшие рыбищи — осетры!