Симон – уже открыто – усмехается.

– Вам понравится, вот увидите.

И уходит, уводя за собой ошеломленного Гюи.

Дети забираются на кровать к Аньес. Она обхватывает их, кутая в покрывала. Вместе с ними тихонько покачивается – баюкает, утешает. Все четверо смотрят вослед графу, хотя тот давно уже скрылся из вида.

Скрылся – и увел с собою Гюи.

Наступает ясное утро, и небо над горами – сверкающей, бездонной глубины, и воздух залит осенним золотом и полон горьковатого запаха дыма.

В этот день из Тарба прибывает епископ, который должен венчать Петрониллу с Ниньо Санчесом – высокородным отпрыском графа Россильонского, кузеном знаменитого короля Педро Арагонского и так далее.

Однако встреченный с превеликим почетом епископ нынче ужасно суров и, кажется, немного растерян.

Он освобождается от тяжелых зимних плащей. Он позволяет проводить себя к башне (а слуги суетятся вокруг и так и эдак, то сбоку заглянут в строгий лик святого отца, то спереди забегут).

Его усаживают в кресло, придвигают поближе жаровню. Тихо шипят: «Где Детц?» Прибегает Детц, мальчик с черными от грязной работы пальцами. Пристроившись возле святого отца, усердно растирает его закоченевшие ноги.

Тогда-то только святой отец и объявляет со всевозможной торжественностью, что венчать Ниньо Санчеса с графиней Бигоррской не вправе и что, напротив, он прибыл объявить помолвку недействительной. Святой отец неспешно перечисляет десяток препятствий к этому браку – догматического характера и иного.

Внутренне Монкад кипит от негодования, однако епископа не перебивает – пусть выскажет все, что считает необходимым. Наконец, епископ замолкает. Мальчик помогает святому отцу обуться и убегает.

Тогда Монкад произносит вкрадчиво, встопорщив при том усы:

– Насколько мне известно, в Гаскони, кроме вас, имеются и другие прелаты, святой отец.

Святой отец отвечает:

– Насколько мне известно, все прелаты в Гаскони держатся того же мнения, что и я.

– А епископ Ошский?

– Сын мой, препятствия к браку вашей сестры с сеньором Ниньо Санчесом остаются неизменными.

– Знаю я, что это за препятствия! – орет Монкад, уже не стесняясь.

Он готов разразиться длинной тирадой и перечислить все свои подозрения и прямые обвинения, но епископ опережает его, молвив утомленно:

– Вот и хорошо, сын мой. Это существенно упрощает дело.

Так вот и случилось, что жених Петрониллы де Коминж, высокородный Ниньо Санчес, вкупе с братом ее покойного мужа, Гийомом де Монкадом, а также и вся прожорливая орава их гостей, не теряя присутствия духа, отступили перед превосходящими силами противника и двинулись на запад, в горы, в то время как противник накатывал с востока, от Тулузы.

Петронилла осталась на попечении епископа Тарбского. Через несколько дней к нему присоединился также епископ Ошский, а спустя седмицу – и Олеронский.

Монкад же и Санчес тем временем заняли замок Лурд, превосходно укрепленный и снабженный всем необходимым для того, чтобы выдержать долгую осаду, ибо они не теряли надежды все же заполучить впоследствии и всю Бигорру.

К Гюи теперь не подступиться. Гюи – рыцарь. Он женится на Петронилле де Коминж, он получит за женою графство. Аньес шмыгает мимо, не поднимая глаз. Однако Гюи успевает поймать ее, пробегающую, за волосы. Аньес потешно верещит – ровно мышка, если ухватить ту за хвостик. Гюи хохочет. Он тащит Аньес в оружейную. Она сердится, обвиняет его в жестокосердии: в оружейной пол каменный, ничем не застеленный, а лавок и вовсе нет. Но Гюи смешно, он не слушает ни упреков, ни жалоб.

На каменном полу и вправду так жестко, что Аньес непрерывно пищит. И вообще она недовольна. А Гюи – тот очень доволен.

Вдруг он спрашивает у Аньес:

– А ты не беременна?

– Не знаю, – отвечает она.

– Хорошо бы ты была беременна.

Она пожимает плечами. Гюи усаживается рядом с ней на полу, задумчиво глядит куда-то вбок, мимо Аньес.

– Ложись, – говорит он повелительно. Ни с того, ни с сего.

– Что, снова?

Он не отвечает. Она послушненько укладывается на спину, прикрывает глаза. Ждет. Гюи принимается давить пальцами ей на живот.

– Ой, что это вы делаете?

– Ищу ребенка. Где ты его прячешь? Где вообще вы, женщины, прячете детей?

Аньес не выдерживает – заливается хохотом. Тянется руками к своему возлюбленному, лезет ему под рубаху.

– Это вы прячете моего ребенка, мессир Гюи. Вот здесь.

А на следующее утро граф Симон забрал Гюи с собой в Бигорру – женить его на старой графине, на этой еретичке – дочери, сестре, вдове злейших врагов Монфора.

Симон де Монфор как в Бигорру явился, так еще загодя принялся хмурить брови: повсюду ему чуялись ересь и недовольство. С Симоном был отряд в сто человек; все хорошо вооружены и преданы католической Церкви. Так вез Симон своего второго сына, дабы тот укрепил владения Господа на западе Страны Ок. Ибо не один только Монкад понимал, что Бигорра – ключ к Пиренеям; в этом отношении мыслил с ним Симон сходно.

Мессир епископ Тарбский подготовил уже Монфору добрую встречу: расчистил ему пути, сделал их вполне ровными. Монкада с Санчесом лишил надежды и изгнал, пригрозив еще и отлучением от Церкви, если станут чинить препятствия к браку. Взятых Монкадом на охоте кабанов велел изжарить, закоптить и, обложив мочеными яблоками, выставить на стол.

Монфору забота эта пришлась весьма по душе. Припал к стопам святого отца с искренней благодарностью. Бывали времена, когда Монфор повелевал прелатам, но наступало и такое время, когда прелаты властвовали над Монфором. Очень тонко умел граф Симон различать, когда одно время сменяется другим.

С дороги освежились, и голод утолили, и отряд симонов разместили в тепле и сытости, и потребовал тогда граф Симон, чтобы представили невесту жениху, а жениха – невесте. Да и самому любопытно было взглянуть на дочь Бернарта де Коминжа – небось, ряба, да руда, да безмозгла, как курица, если в отцовскую родню удалась.

И вот восседает Монфор – хоть и некуртуазен, но величав и спесив, как надлежит. А рядом Гюи, лицо каменное, а взгляд беспокойный.

Отец Гуг за руку приводит Петрониллу. Та одета скромно, по-вдовьи, только цепь на груди золотая. Она вежливо кланяется гостям, наклоняя свое рябенькое личико.

Монфор – не так неотесанны франки, как о них болтают! – встает со своего места, и забирает графинюшку у каноника, и подводит ее к креслам, где заранее уже лежит мягкая подушечка, и усаживает, и целует ее ручку, а после говорит, окатывая Петрониллу запахом чеснока и моченых яблок:

– А этот рыцарь – Гюи де Монфор, мой сын.

Гюи тоже встает и тоже подходит к Петронилле. Преклонив колено, как учили, говорит деревянным голосом:

– Я приехал просить вашей руки, госпожа.

Петронилла бледна, под глазами круги, тонкие губы бесцветны. Она старше Гюи ровно в два раза.

Еле слышно она отвечает:

– Прошу вас, мессен, встаньте.

Наслушавшийся в Лангедоке куртуазных романов, Гюи отвечает, как должно:

– Нет, я не встану, госпожа, покуда вы не ответите мне согласием.

– Вы же знаете, мессен, – говорит Петронилла, – что все уже решено и сговорено.

У нее такой несчастный вид, что Симон ощущает во рту привкус кислятины.

Поздно вечером, когда Петронилла удалилась в свою одинокую опочивальню, Симон задумчиво молвил:

– …Бигорра…

И потребовал вина.

И Гюи потребовал вина. И белого хлеба.

– А то от этого чеснока что-то отрыжка свирепая.

Служанка, почему-то помертвев, аж приседает.

– Белого нет, мессен. И вообще – нет. То есть… Он невкусный.

– Неси невкусный.

– Он… Ой…

Служанка мнется. Не может ведь она сказать Монфору, что хлеб освящен Оливьером, совершенным катаром?

Подражая отцу, Гюи сдвигает брови.

– Что – с червями?