– Разница между ними, – говорил Сесиль, – заключается в том, что вы изнуряете себя выжиманием денег из людей, занятых их добыванием, в специально отведенном для этой цели помещении. Я же развлекаюсь выкачиванием их из людей, которые, заработав или унаследовав деньги, заняты тем, чтобы истратить их в местах, специально для того предназначенных. Я подхожу к людям незаметно для них. Я не завожу конторы со специальной вывеской, что равносильно предупреждению быть настороже. У нас один и тот же кодекс законов, но зато мой метод гораздо оригинальнее и забавнее, не так ли? Взгляните на это злачное место, здесь собрана половина богатств Европы, другая – в Трувилле. Все побережье засыпано деньгами, сам песок сделался золотым. Стоит только протянуть руку и… готово!

– Готово? – повторил иронически Рейншор. – Каким образом? Не покажете ли мне?

– Нет, это значило бы все рассказать.

– Думаю, что немногим вы поживитесь от Симеона Рейншора, во всяком случае поменьше вашего отца.

– Вы полагаете, что я сделаю попытку? – серьезно заметил Сесиль. – Мои увеселения носят всегда конфиденциальный характер.

– Однако, основываясь на вашем собственном заявлении, у вас часто бывает подавленное настроение. У нас же на Уолл-стрите тоске места нет.

– Сознаюсь, я пустился по этой дорожке, чтобы рассеяться.

– Вам надо жениться, – посоветовал Рейншор, – обязательно жениться, мой друг.

– У меня есть яхта.

– Не сомневаюсь. Она, конечно, красива и женственна, но этого, вероятно, недостаточно. Надо жениться. Ну, я…

Мистер Рейншор замолк. Его дочь внезапно перестала есть шоколадные конфеты и перегнулась через балюстраду, чтобы поболтать с молодым человеком, загорелое лицо которого и белая шляпа были видны миллионерам.

– Мне казалось, что мистер Валори уехал? – произнес Сесиль.

– Он вернулся вчера вечером, – лаконично ответил Рейншор. – А сегодня вечером опять уезжает.

– Значит… значит не сегодня-завтра помолвка, – бросил как бы вскользь Сесиль.

– Кто сказал? – поспешил спросить Рейншор.

– Птицы. Три дня тому назад.

Рейншор слегка придвинул к Сесилю свое кресло:

– Я слышу об этом впервые. Это ложь.

– Сожалею, что намекнул, – извинился Сесиль.

– Напрасно, – возразил Симеон, поглаживая подбородок. – Я рад, что это случилось, потому что теперь вы сможете передать птицам непосредственно от меня, что в данном случае союзу между красотой и долларами Америки и аристократической кровью Великобритании не бывать. Дело в следующем, – продолжал он, переходя на интимный тон, как человек, давно собиравшийся высказаться. – Сей молодой отпрыск – имейте в виду, что я лично против него ничего не имею – просит моего согласия на обручение с Жеральдиной. Я его информирую, что намереваюсь дать за своей дочерью полмиллиона долларов, а также о том, что человек, на ней женившийся, должен обладать не меньшим капиталом. Он доводит до моего сведения, что обладает годовым доходом в тысячу фунтов – как раз столько, сколько нужно Жеральдине на перчатки и сладости – является наследником своего дяди – лорда Лори, что тот уже официально объявил об этом, что лорд очень богат, очень стар и очень холост. Мне приходит в голову заметить: «А что если лорд женится и у него родится ребенок мужского пола? Куда вы тогда денетесь, мистер Валори?» – «Лорд Лори женится?! Немыслимо! Смеху подобно!» Затем Жеральдина и ее мать начинают осаждать меня с двух сторон. Тогда я разрешаюсь ультиматумом: я соглашусь на помолвку, если в день свадьбы старый лорд выдаст письменное обязательство на пятьсот тысяч долларов Жеральдине, которое должно быть погашено в случае его женитьбы. Понимаете? Племянничек моего лорда отправляется к дядюшке, чтобы его убедить, и возвращается с ответом от него, заключенным в конверт с фамильной печатью. Я вскрываю конверт и прочитываю содержание послания. Вот оно: «Мистеру С. Рейншору, американскому мануфактурщику. Сэр, вы чрезвычайно талантливый юморист. Примите выражение моего искреннего восхищения. Ваш покорный слуга Лори».

Молодой миллионер расхохотался.

– О, это действительно остроумно, – согласился Рейншор, – совсем по-английски. Честное слово, мне страшно нравится. Тем не менее, после этого я попросил мистера Валори покинуть Остенде. Письма ему не показал. Пощадил его чувства. Только сказал, что лорд не согласен и что я всегда пойду ему навстречу, если у него окажется в кармане полмиллиона долларов.

– А мисс Жеральдина?

– Она хнычет. Но ей отлично известно, каковы бывают результаты, когда я упрусь. О, она знает своего отца! Ничего, перемелется – мука будет. Великий Боже! Ведь ей всего 18 лет, а ему 21. Такой брак смахивает на фарс. Кроме того, я бы хотел выдать свою дочь за американца.

– А если она убежит? – пробормотал Сесиль, обращаясь больше к себе самому, разглядывая энергичные черты девушки, снова пребывавшей в одиночестве.

– Убежит?

Лицо Рейншора стало краснеть по мере того, как цинизм уступал место гневу.

Сесиль удивился подобной перемене, но тотчас же вспомнил, что миллионер сам сбежал от родителей.

– Это я так говорю. Просто почему-то пришло в голову, – дипломатично улыбнулся Сесиль.

– И, на мой взгляд, не без основания, – сердито процедил Рейншор.

Сесиль уразумел непреложность истины, что родители никогда не прощают ребенку повторения своих ошибок.

– Вы пришли посочувствовать мне, – спокойно сказала Жеральдина Рейншор, когда Сесиль, покинув на некоторое время ее отца, пересек террасу и подошел к ней.

– Это мое открытое, доброе лицо выдает меня, – шутливо заявил он. – Но, шутки в сторону, по поводу чего мне следует выражать вам свое сочувствие?

– Вы прекрасно знаете, – последовал отрывистый ответ.

Они стояли рядом у балюстрады, смотря на пурпуровый солнечный диск, сверкавший почти на черте горизонта. Вокруг них все лихорадочно волновалось и шумело, доносились неясные звуки музыки из курзала, резкие крики поздних купальщиков с пляжа, трамвайные звонки слева, рев сирены справа, но Сесиль весь был поглощен присутствием своей соседки. «Некоторые женщины, – раздумывал он, старше в восемнадцать лет, чем в тридцать восемь, и Жеральдина представляет собой одну из них». Она была и очень молода, и очень стара в одно и то же время. Пусть она была чересчур еще непосредственна, даже груба, зато в ней уже теплились первые проблески сознания независимости человеческого духа. У нее была сила воли и не было недостатка в желании проявить ее.

Взглянув на ее выразительное, многоговорящее лицо, Сесиль подумал, что она так же играет жизнью, как ребенок бритвой.

– Вы хотите сказать…

– Хочу сказать, что отец говорил с вами обо мне. Я вижу по его лицу. Итак?

– Ваша откровенность выбивает меня из колеи, – улыбнулся Торольд.

– В таком случае возьмите себя в руки. Будьте мужчиной.

– Вы позволите мне говорить с вами, как с другом?

– Почему нет, если вы обещаете мне не ссылаться на мои восемнадцать лет.

– Я не способен на подобную грубость, – ответил Сесиль. – Женщине всегда столько лет, сколько она сама чувствует. Вы чувствуете себя тридцатилетней, поэтому вам по крайней мере лет тридцать. Раз этот вопрос разрешен, я позволю еще заметить, как друг, что если вы и мистер Валори – быть может, это будет даже извинительно с вашей стороны – начнете обдумывать какой-нибудь чрезвычайный шаг…

– Чрезвычайный?

– Какой-нибудь опрометчивый, безрассудный…

– А если мы уже начали? – спросила Жеральдина, приняв вызывающую позу и размахивая зонтиком.

– Тогда я почтительнейше посоветую вам воздержаться от него. Удовольствуйтесь до поры до времени ожиданием, милейшая женщина средних лет. Весьма вероятно, ваш отец сдаст свои позиции. А затем у меня есть предчувствие, что я смогу быть полезным.

– Нам?

– Возможно.

– Действительно, вы неплохой человек, – холодно резюмировала Жеральдина. – Но на каком основании вы пришли к заключению, что я и Гарри намерены…