Санки везёт папа, а в санках сидит закутанный в одеяло Даня. Он глядит на дорогу и на холодное солнышко. Снег так весь и сверкает, даже глядеть нельзя. Но Даня всё равно глядит. Даня, Данилка, Даниил. Как только его не называют, и все по-разному. Правда, он совсем ещё маленький — такой, что даже не все буквы выговаривает. Даже в школу не ходит, а ходит в совхозный детсадик. Вернее, его увозят туда в санках. Увозят на всю неделю, а в субботу снова домой привозят. Сегодня ночью будет Новый год, и папа везёт Даню домой.

— Даня, Даня! — кричит с горы третьеклассник Борис. — Беги, Даня, сюда!

Но Даню, конечно, не отпустили на гору. Вдруг папа встретился с директором совхоза.

— Опять на третью ферму концентраты не подвезли! — сердито сказал директор.

Папа тоже почему-то заругался, потом вынул Даню из одеяла и велел идти домой.

— Ножками? — спросил Даня.

Папа ничего не сказал и опять заспорил с директором. Пришлось идти одному, хотя до дому было ещё порядочно. Даня долго перешагивал уроненную на дорогу жердь и чуть-чуть не чебурахнулся. Но вот, наконец, и родное крылечко. У Дани сердце замерло, как на качелях. Сейчас он маму увидит. Только сначала валенки надо веником обмести. Р-раз, р-раз — и всё! Ух, и здорово топает Даня своими новыми валенками! Дотянуться-то дотянулся, а двери всё равно самому не открыть!

— Эх ты, карандаш! — засмеялся отец и открыл дверь.

И сразу Даня маму увидел.

— Мама! Мама! — закричал он и чуть не заплакал: уж очень он ей обрадовался.

А мама откинула полотенце, которым она обтирала чайную посуду, и так прижала Даню к себе, что у него даже косточка какая-то хрустнула. Долго она его не отпускала.

Хорошо дома. Половики настланы по белому полу, кот Жмурик спит. Лапы свои вытянул и знай себе спит. Новые занавески мама повесила, печка топится и трещит, а Даня сидит у печки и ест пряник. Жмурика он сразу разбудил, и тот трётся о Даню и мурлычет. Мама гладит платье, отец газету читает, и мама слушает, что папа рассказывает. Чего-то про ферму, про концентраты.

— Вот, Даня, папу-то опять ругают, — сказала она, а Даня подошёл к отцу и серьёзно произнёс:

— Нельзя, папа, в штаники писать!

— Да нет, его не за это ругают! — засмеялась мама.

Даня вытащил из-за комода ящик с игрушками. Вот он, мишка, с одним стеклянным глазом. И пожарная машина не заводится. Лягушка-квакушка пока заводится, но Даня ещё прошлый раз уронил в щёлку заводной ключик…

— Папа, достань ключик.

— Даня, иди сюда, не мешай папе, — говорит мама.

Даня подошёл и обжёг палец об утюг. Сразу стало больно и захотелось реветь.

— Знаешь, я сейчас принесу тебе ёлочку из кладовки, — сказала мама. — Хочешь ёлочку?

Конечно, Даня хотел. Мама надела пальто и без платка вышла в сени. Она принесла небольшую ёлочку.

— Во какая! — восхищённо сказал Даня про ёлочку.

Она была чуть побольше Дани, пахла зимой и лесом. Даня потрогал её за ветку. Колется! И начал прыгать на одной ноге, а мама обернула конец ёлочки бабушкиной фуфайкой и вложила в большое ведро. Теперь ёлочка стояла и не падала. Мама взяла из шкафа коробку с прошлогодними украшениями. У Дани даже дух захватило, какие были красивые шары. Целый год лежали, а ничего им не сделалось. И петух с красной бородой, и лиса на верёвочке, и бусы — всё тут было!

Мама разукрасила ёлку и поставила у дивана в маленькой комнате, но Дане всё равно захотелось ещё чего-то. Он сложил в ящик старые игрушки и направился в большую комнату.

— Ты чего, Даня? — спросила мама.

— Пошёл на обед.

Мама долго прижимала его к себе, и смеялась, и пела про Волгу.

Уже протопилась печка, Жмурик опять лёг спать, а Нового года всё не было. Даня запросился на улицу, и мама опять надела на него пальто и валенки.

— Гляди, Даня, за калитку не бегай! — сказала она, сняла с верёвки выстиранное бельё и ушла в дом.

Ох, и снегу на улице! Уже почти вечер, солнышко село, а снег всё равно белый. Только тропинки к воротам не белые — наверное, от валенок. Весь посёлок дымит тоже белым и пушистым дымком. Репродуктор у конторы кричит на морозе, ребята на горе катаются на лыжах, Борис тоже там.

— Иди сюда, Даня! — крикнул он. — Чего стоишь, иди сюда!

Но Дане туда нельзя. Тогда Борис подъехал к нему сам. Даня так и уставился на его настоящие лыжи.

— Даня, ты на кого будешь учиться? — спросил Борис.

— На папу. А ты?

Борис, опершись на палки, долго глядел на красную далёкую зарю. Он сдвигал и раздвигал свои брови.

— Даня, — зашептал он, — я скоро буду лунатиком. Хочу стать лунатиком. Буду ходить по проводам и по крышам. Все лунатики по крышам ходят. Бабушка говорит, если будешь на луне спать, обязательно будешь лунатиком. Она занавеску на окно повесила.

Даня слушал очень внимательно.

— …хочу ходить по крышам. Я уже хотел раз поспать на луне, да спать уж больно хотелось. А сегодня обязательно не просплю и отодвину занавеску. Чтобы луна прямо в окошко светила…

— А моя бабушка летом приедет, — сказал Даня. — Моя бабушка — это мамина мама. Когда я большой буду, я ей заводные тапки куплю. Она толстая, у неё ноги тихо ходят.

— Тапки? — спросил Борис. — Таких и не продают. Где ты их купишь?

— В купилке.

— Не в купилке, а в магазине, — поправил Борис.

— В магазине, — как эхо, повторил Даня.

Вышла мама, ласково взяла Даню на тёплые руки и унесла, а Борис тоже поехал домой. Над посёлком зажглась яркая зелёная звезда, вдалеке, у конторы, проурчала машина, в домах загорались новогодние огни. Даня, засыпая, думал о бабушке, о заводной лягушке-квакушке и о Борисе, который хочет ходить по крышам.

— Мама, а я тоже буду лунатиком?

— Будешь, будешь. Спи, милый.

Он засыпал, этот счастливый Даня, а мама сидела рядом на диване и рассказывала сказку про тетерева и про лису. В большой комнате горел свет, а здесь ёлочка мерцала своими шарами у самой головы и Жмурик тоже был рядом. Глаза у Дани сами вдруг закрылись, и мама поцеловала его в щёку.

— Спи, маленький, спи.

«Мама, ты никуда не уйдёшь?» — хотел спросить Даня, но не успел и сладко заснул. Ему снился детсадик и пушистый морозный снег, но не белый, а голубой. Жмурик пошёл по этому снегу, оглянулся на Даню и исчез в снегу. Лёгкая и далёкая тревога чуть кольнула Данино сердечко, но ему уже снился медвежонок с одним стеклянным глазом и ёлочка с голубыми шарами.

Вдруг Даня вздрогнул во сне. Вздрогнул от ночной тишины, открыл глаза и проснулся.

— Мама, — с надеждой позвал он.

В комнате было тихо, ему никто не отвечал.

— Мама! — уже со слезами в голосе крикнул Даня и вскочил.

В одних трусиках, босиком, натыкаясь на что-то, он пошёл в большую комнату. Но ни мамы, ни папы там не было, лишь белела под луной неразобранная кровать. И он заплакал, сначала тихо, потом всё громче и громче.

С улицы в окна сочился призрачный снежный свет, на стёклах мерцали звёздочки инея, за печкой тяжело ходил кот, и мамы нигде не было. Дане стало совсем горько, одиноко и страшно. Все его забыли, только в темноте тикал будильник. Вздрагивая всем тельцем и плача навзрыд, он с трудом влез на кровать и закричал:

— Мама, мамочка!

И опять ему никто не ответил! Светила в окошко луна, мерцал иней на стёклах, и кот ходил в темноте, но Даня уже не слышал, как он ходил. Даня зашёлся в плаче, захлебнулся и задрожал, как от холода.

Сколько времени проплакал Даня? Может быть, до самого Нового года, может, не до самого. Измученный тревогой, совсем обессиленный одиночеством, он заснул на неразобранной кровати.

Квадрат, освещённый новогодней луной, уже передвинулся далеко в сторону, когда за окном стукнула калитка. Вошла с улицы мать, весёлая, краснощёкая. Она сняла пальто, подошла к дивану и ахнула, кинулась в большую комнату.