Настойчивый интерес Саотомэ к нашей компании меня беспокоил. Мне так и не удалось узнать, что он сделал с девочкой, которую к нему привели, – когда я спросил об этом у Эндо-сана, тот в ответ только хмыкнул.

– Что вы ему ответили?

– Я ответил так, как завещал твой прадед: что к нам в долю может войти только человек по фамилии Хаттон.

Хлесткий ответ заставил меня поморщиться, а он захохотал своим лающим смехом, отчего окружающие снисходительно заулыбались. Проследив взглядом за стройным малайским официантом, он понизил голос:

– Я не доверяю этому Саотомэ. Он очень хотел, чтобы мы изменили решение.

– Вы сказали отцу?

Он покачал головой:

– Это не до такой степени важно. Расскажу, когда он вернется домой. У меня и так хватает писанины для отчетов.

Я был согласен с его решением, о чем и сказал. Он допил то, что было в бокале, и заявил, что едет домой.

– Терпеть не могу приемы.

Меня увидел японский консул, господин Сигэру Хироси, и подошел поздороваться. Это был худой, болезненного вида человечек за пятьдесят, который с трудом переносил местный климат. Как у многих виденных мною японцев, его голова была чисто выбрита. Он был слишком мал для своего смокинга, блеск лацканов которого оттенял блеск бритого черепа.

– Ты, наверное, дэси Эндо-сана, его ученик. Он хорошо тебя описал.

Я поклонился и спросил, куда уехал Эндо-сан. Секунду поколебавшись, он ответил:

– В Куала-Лумпур.

– Снова? Он же только что там был?

Я знал, что он лжет, потому что вспомнил, что было написано в оставленной мне записке. Хироси не ответил, спросив вместо этого про мои тренировки. Я привык к манере японцев избегать в разговоре того, чего они не хотят раскрывать, поэтому позволил ему сохранить лицо и больше не стал расспрашивать про Эндо-сана.

Разговор неизбежно перешел на присутствие японцев в Китае, и консул начал утомлять меня описанием японского превосходства.

– Сейчас наша армия – лучшая в Азии. Наши солдаты дисциплинированны, хорошо обучены и культурны, – заявил он достаточно громко, чтобы его услышала не одна группа стоявших вокруг гостей.

– О, а как же Нанкин? – спросил я, называя Наньцзин на английский манер.

Спустя десятилетия японцы будут отрицать все творившиеся там ужасы, но в тот вечер, когда мой вопрос заставил всех умолкнуть и повернуться в нашу сторону, я понял, что Хироси был полностью в курсе происходивших там событий. Он вздрогнул, и его рот растянулся в тетиву.

– Там японские войска тоже были дисциплинированны, хорошо обучены и культурны? – Я не отступал.

Он наконец шевельнулся. И сказал, допив содержимое бокала:

– Конечно. Почему это должно быть не так?

Вокруг громко зафыркали, особенно китайцы, и японский консул вспыхнул от гнева.

Я оставил его и, поскольку вечеринка была в разгаре, вышел на берег и медленно пошел прочь, подальше от шума. За проливом виднелись огни побережья провинции Уэлсли, мерцавшие, как звезды в небе. В черной маслянистой воде отражалась взошедшая луна. Пьяно покачивались фонари вышедших в море рыболовных траулеров.

Впереди привидением маячила белая фигура, и мне стало любопытно, кто еще решил сбежать от толпы. С моим приближением фигура развернулась, но мне оставалось только идти вперед, потому что повернуть обратно было уже неловко.

– Ты поосторожнее с консулом. Ему не нравится, когда его выставляют дураком, – сказал Кон.

– А ты откуда знаешь? – Его высокомерный тон меня раздражал. Я подошел к нему вплотную, и это было ошибкой.

Удар пришелся словно из ниоткуда. Я избежал его, поняв, что мне это едва удалось, и ударил в ответ. Он перехватил мой выпад и сломал бы мне запястье, если бы я не парировал удар и не опрокинул его броском. Мы, осклабившись, разошлись в стороны.

– Молодец, – сказал Кон.

– Ты тоже, – ответил я.

Мы настороженно кружили друг напротив друга. У меня колотилось сердце, и я очистил разум, отправив его за горизонт. Я понятия не имел об уровне навыков соперника, но то, как он почти застал меня врасплох, свидетельствовало о способностях, которые могли превзойти мои. Я незаметно изменил стойку и открылся для нападения, дав ему возможность выбрать удар.

Он бросился в атаку поочередными ударами в голову. Я отбил их и вошел в его круг. Используя силу бедер, я развернулся и легко швырнул его на песок. Моя нога целила ему в лицо, но на этот раз он был начеку и успел уклониться. Я исчерпал свои возможности; мне не оставалось ничего другого, кроме как броситься на него всем телом. От силы столкновения мы покатились по мокрому песку. Я нанес удар, и на одну секунду его захват ослаб настолько, что мне удалось схватить его запястье и вывернуть в ломающий кость зажим. Он пытался пошевелиться, но это было слишком мучительно. Сопротивление усиливало и без того резкую боль. Я надавил сильнее.

– Хватит?

– Да.

Я отпустил его, подавшись назад и не спуская с него глаз, на случай если он снова решит напасть. На самом деле наш с ним уровень подготовки был почти одинаков, но благодаря суровым тренировкам Эндо-сана мой разум оказался сильнее. Кон проиграл в ту секунду, когда нанес первый удар. Я был готов ждать хоть вечность, если нужно, а ему не терпелось ринуться в бой.

Он поднялся на ноги; его взгляд говорил, что любопытство удовлетворено и подозрения подтвердились. Он встал напротив, и, не нуждаясь в словах, мы поклонились друг другу. Я не пытался скрыть недоумения. Мы оба были последователями айки-дзюцу, искусства гармонии сил.

После тренировок Эндо-сан часто рассказывал мне про своего учителя, Морихэя Уэсибу. Уэсиба был добродушным на вид, с проницательным взглядом и вспыльчивым норовом, легко вспыхивавший и легко остывавший. Его имя и легенды о его мастерстве к тому времени стали известны во всей Японии, и Уэсиба был признан одним из величайших мастеров боевых искусств всех времен, даже адептами других направлений. Родившийся в тысяча восемьсот восьмидесятом году, он совершил революцию в представлении о боевых искусствах. Уэсиба часто говорил ученикам, что секрет его силы заключался в любви, любви ко всем, ко всей вселенной, даже к тому, кто собирался его убить. Потому что любовь – это сила вселенной, а если за тобой стоит вся вселенная, кто сможет тебя победить?

Я всегда считал, что эта установка была похожа на значение, которое придавал любви Иисус Христос. Изначально айки-дзюцу была жесткой, грубой борьбой. Уэсибе удалось смягчить технику, закруглив приемы, строго привязав их к линии окружности. Основой всех приемов стало круговое движение. Но это не снизило их действенности. Приемы, которым меня научил Эндо-сан, были основаны на айки-дзюцу старого стиля, потому что он покинул Японию, когда Уэсиба еще разрабатывал принципы, которым было суждено обеспечить ему бессмертие. По движениям Кона было хорошо видно, что стиль его сэнсэя слегка отличался от стиля Эндо-сана, был мягче и закругленнее. Хотя тогда я этого не понимал, но мне довелось стать свидетелем и участником эволюции искусства.

– Где ты этому научился? – Я не ожидал, что сын известного китайского коммерсанта окажется настолько сведущ в японском единоборстве.

– У своего сэнсэя, – ответил он.

К моему изумлению, он заговорил со мной по-японски, и мне подумалось, что я, наверное, перебрал с выпивкой. Он встал, стряхнув песок с одежды, и тщательно заправил рубашку в брюки.

– И кто же он? – Мне нужно было что-то конкретное.

– Танака-сан, – ответил он, наслаждаясь моим нетерпением. – Он хочет с тобой познакомиться.

Я согласился на следующий день рано утром встретиться с Коном у него дома и навестить его учителя. Мне хотелось познакомиться с его сэнсэем, и я был уверен, что Эндо-сан будет рад узнать, что поблизости живет еще один адепт айки-дзюцу.

Мы уселись вне досягаемости прилива и какое-то время говорили о других вещах. Вдруг Кон сказал:

– Мы с отцом были на похоронах твоей матери. Я тогда был совсем маленьким, но все еще что-то помню.