Внезапно острая и сладкая боль охватила все ее существо, и она почувствовала, как внутри ее словно вскрылся нарыв, и все ее целый год копившееся страдание вышло наружу.

Долго стояла она у могилы, заливаясь слезами и глядя на елку, принесенную Мэрибет и Томми. Дотронувшись до хрупких веточек, словно до руки друга, Лиз прошептала имя своей дочурки… и один звук этого имени коснулся ее сердца, как нежные пальчики ребенка.

— Я тебя так люблю, девочка моя… и всегда буду любить… милая, милая Энни…

Она не смогла сказать ей «до свидания», зная, что свидание это никогда не состоится, и вернулась домой в печальном, но умиротворенном состоянии.

Дома никого не было, и Лиз вздохнула с облегчением. Она долго сидела в гостиной в полном одиночестве, глядя на рождественскую елку и на знакомые до боли игрушки. Встречать Рождество без Энни будет очень тяжело.

Впрочем, ей тяжело было встречать каждый день, тяжело возиться на кухне и убирать в доме, зная, что маленькая помощница не будет вертеться рядом, трудно ездить на озеро или в другие места без их маленькой девочки.

Мысль, с которой она просыпалась каждое утро, — мысль о том, что ее дочки больше нет, — была невыносима. Но Лиз знала, что нужно продолжать жить, как бы это ни было трудно.

Энни появилась, чтобы пробыть с ними так недолго, только они не знали об этом. Но что бы они делали, если бы знали, что она умрет в пять лет? Любили бы ее сильнее? Дарили бы ей больше подарков? Проводили бы с ней больше времени?

Все это они делали и так, но, сидя этим вечером в гостиной, Лиз признавалась себе, что отдала бы всю жизнь за еще один поцелуй, еще одно объятие, еще одну минуту, проведенную с дочкой.

Когда Мэрибет и Томми пришли домой, жизнерадостные, с замерзшими раскрасневшимися лицами, полные новостей о том, где они были и что делали, Лиз все еще сидела на том же месте.

Она улыбнулась им, и Томми сразу понял, что она плакала.

— Я хочу поблагодарить вас обоих, — сказала Лиз, запинаясь, — за то, что вы поставили елку на… спасибо…

Она не смогла закончить фразу, слезы душили ее, и быстро вышла. Мэрибет и Томми не знали, что ей сказать, и Мэрибет, раздеваясь и вешая куртки на крючки, тоже расплакалась. Иногда ей безумно хотелось как-то облегчить жизнь этой семьи, которой так не хватало маленькой жизнерадостной Энни.

Джон пришел домой немного позже, нагруженный покупками, когда Лиз уже возилась на кухне с обедом. Она тепло улыбнулась ему — их отношения в последнее время стали более нежными, и Томми с облегчением отмечал про себя, что они гораздо меньше ссорятся. Потихоньку, шаг за шагом, все они отходили от пережитой трагедии, хотя Рождество в этом году обещало быть для них тяжелым, слишком свежи были в памяти воспоминания о счастливом празднике год назад.

В рождественский вечер они все отправились слушать мессу.

Джона сморило от жары и запаха ладана, и он задремал посреди службы. Лиз тут же вспомнила, как Энни ходила вместе с ними и точно так же засыпала, сидя на церковной скамье, особенно в прошлом году, когда она уже заболевала и чувствовала себя не очень хорошо.

После возвращения домой Джон сразу отправился спать, а Лиз еще немного задержалась в гостиной, раскладывая рождественские подарки.

Для всей их семьи это Рождество сильно отличалось от предыдущих. Не было ни письма к Санта-Клаусу с просьбой о подарках, ни морковки для северного оленя, ни гаданий о содержимом ярких свертков, и Лиз знала, что назавтра никаких криков восхищения возле елки не будет.

Но оставалось смириться с потерей и жить дальше, ведь скорбь и слезы не могли им вернуть малышку Энни.

Выйдя из гостиной, Лиз увидела в холле Мэрибет, спускающуюся по лестнице с подарками в руках, и поспешила ей на помощь.

Мэрибет стала чрезвычайно неуклюжей и передвигалась очень медленно. В последние дни она чувствовала себя неважно, ребенок опустился совсем низко, и Лиз считала, что до родов осталось всего-ничего.

— Дай-ка мне, — сказала она, забирая у Мэрибет подарки и раскладывая их под елкой. — Я все сделаю сама, тебе нельзя наклоняться.

— Знаете, мне даже пошевелиться трудно, — пожаловалась Мэрибет, заставив Лиз улыбнуться. — Я не могу ни сесть, ни встать, ни нагнуться, и я совсем не вижу своих ног.

— Ничего, скоро все будет позади, — ободряющим тоном сказала Лиз, и Мэрибет молча кивнула и посмотрела на нее.

Уже несколько дней она выискивала возможность поговорить с Лиз наедине, без Томми или Джона.

— Можно с вами поговорить? — спросила Мэрибет.

— Сейчас? — удивилась Лиз. — Конечно, если тебе не спится.

Они уселись на диван около елки. Прямо перед глазами покачивались самодельные игрушки Энни. Лиз теперь могла смотреть на них без слез. Ей даже нравилось видеть их каждый день — как будто она видит свою дочку или что-то, чего она совсем недавно касалась, как будто Энни пришла к ним в гости.

— Я много думала об этом, — тщательно подбирая слова, сказала Мэрибет. — Я даже не знаю, что вы подумаете и что ответите, но я… я хочу отдать вам моего ребенка.

С этими словами она опустила глаза, с трепетом ожидая ответа. Ведь решалась судьба ее малыша.

— Что?! — уставилась на нее Лиз, не в состоянии сразу правильно воспринять эти слова. Немыслимость услышанного выходила за пределы ее воображения. — Что ты имеешь в виду?

В конце концов, детей нельзя дарить знакомым и друзьям, как рождественские подарки!

— Я хочу, чтобы вы с Джоном усыновили моего ребенка, — твердо сказала Мэрибет.

— Но почему? — Лиз была ошеломлена.

Она хотела малыша, но никогда серьезно не задумывалась о том, чтобы усыновить чужого ребенка. О том, чтобы завести своего — да, но мысль о приемном сыне или дочери не приходила ей в голову. Она не могла представить себе реакции Джона. Они обсуждали это много лет назад, еще до рождения Томми, но Джон всегда был против этой идеи.

— Я хочу отдать вам ребенка, потому что я вас люблю и вы прекрасные родители, — тихо произнесла Мэрибет.

Это был лучший дар, который она могла бы дать им или своему ребенку. Ее все еще трясло от волнения, но голос звучал гораздо более уверенно — она не сомневалась в правильности своего поступка.