И я рассказал дедушке, в чем заключались мои опыты.

— Значит, ты целыми днями музыку собираешься слушать? — спросил он.

— Не я буду слушать, а горох.

— Так… так, — дедушка вздохнул. — Все равно поработать тебе придется. Вот дровишек наруби.

— Я же не умею, — сказал я.

— Вот и научись. И по воду сходи. И со стола убери. Как же это тебя учат? Одним наукам? А лес любить не учат? — Дедушка с удивлением смотрел на меня.

— Мы проходили деревья по ботанике, — сказал я.

— Эхе-хе, ты и историю проходишь?

— Прохожу, — сказал я, не понимая, зачем дедушка спрашивает об этом.

— Запустили тебя. Эх, запустили! — дедушка крякнул от досады и ушел.

Я убрал со стола и присел на крыльце. Из-за цветущих яблонь мне совсем не было видно солнца и улицы. Я только слышал, как мимо прошло стадо, как проносятся грузовики, поднимая пыль. Бело-розовые цветы яблонь постепенно тускнели, а когда пыль уносило ветром, разгорались снова.

«…Дедушка похож на академика Павлова. Конечно, он обиделся. Надо было хотя бы спросить, что у него там за работа… Конечно, обиделся. Отец же рассказывал, что дедушка знаменитый плотник, а я даже не спросил… Он и то с интересом слушал про опыты…»

Я пошел к своим грядкам. В нескольких местах между комочками земли уже пробились светло-зеленые ростки горошин, и мне было радостно, что это я их прорастил и посадил, и они всходят, а не лежат на полках в магазине «Семена».

Я разминал пальцами комочки земли, мешавшие росткам пробиваться, забыв, что хожу босиком с налипшей на ноги землей — теплой и мягкой, как шерстяные носки, связанные мамой.

«Хорошо! Через пару дней можно будет начать.

Но чтобы из-за случайного дождя не пришлось откладывать опыты, я решил соорудить переносный навес для проигрывателя.

В дедушкином сарае было много всяких досок, дощечек, обструганных столбиков, на стене висели инструменты, а на верстаке в банках лежали гвозди разных размеров.

Я порядком намучился с пилой, пока нарезал две маленьких стойки и две повыше, чтобы навес был покатым. Потом кое-как скрепил их поперечными планками, два раза саданув молотком по пальцам.

Навес все-таки стоял на полу, правда, неуклюжий и кособокий.

Пальцы у меня ныли, и я подумал: «Куда ни глянь, везде в нашем веке отсталость от будущего. Даже нет столярных автоматов в деревне. Их можно было бы запрограммировать и вырезать любую финтифлюшку, не то что стойку, и не отбивать при том себе пальцы. Но ничего. Зато дедушке будет приятно, что я кое-что сделал. Надо дров нарубить…»

Но сначала я составил график опытов и музыкальное меню для «серьезного» гороха и «джазового».

Подкормка музыкой должна была проводиться каждый день утром после поливки. Я приготовил тетрадь для наблюдений, разложил на две партии пластинки и решил сначала взяться за дрова, а затем сходить по воду.

Распиленные дрова были сложены за сараем.

«Ну вот! Человек должен их рубить! Царь природы, называется!..»

Я принес топор, тяжелый, со скользящим в руках отполированным топорищем, которому было, наверное, лет сто, расчистил площадку, выбрал березовое полено потоньше и без сучков, поставил его поудобнее, занес топор над головой, примерился и рубанул по макушке полена, но топор даже не вошел в него, а вырвался из рук и отскочил в сторону.

Я услышал хохот мальчишек. Мне было их не видно из-за разросшегося вдоль забора кустарника, сплошь усыпанного белыми хлопьями цветов. Конечно, они думали, что я застесняюсь, брошу рубить дрова и уйду.

Только я не собирался уходить, а надел темные очки, чтобы солнце, отражавшееся от березовой коры, как от снега, не слепило глаза, снова размахнулся и рубанул. На этот раз топор вошел в полено еле-еле, но все-таки держался, не падал, и мальчишки не захохотали.

Я быстро сбегал за молотком и стал колотить им по обуху, одной рукой придерживая топорище. И топор медленно входил в полено, но оно, как будто назло мне, все не трескалось, и я взмолился про себя: «Ну, тресни! Ну, что же ты?» И мне даже не поверилось, когда полено наконец треснуло и развалилось на две равные половинки.

Я радостно потер занемевшие руки, не обращая внимания на свист и гогот мальчишек, прислонил половинку полена к пеньку и чуть-чуть не расколол ее одним ударом. Тогда я приподнял топор и вместе с поленом стукнул им по пеньку. Полено раскололось!

Мальчишки молчали…

«То-то, — усмехнулся я. — Работа пойдет!»

Сердце у меня бешено колотилось, а руки, особенно правая, занемели и слегка дрожали.

Лучше было немного передохнуть. Я снял рубашку и вышел за калитку. На улице было жарко, хотя солнце поднялось еще не высоко. А я думал, что уже за полдень. Здесь, в деревне, мне казалось, будто я переехал на другую планету, где сутки в два раза длиннее.

Так я думал и шел не спеша по улице, смотря на кур, смешно барахтавшихся в пыли и не обращавших внимания на петуха, который что-то отыскал для них и с сердитым «ко-ко» нетерпеливо взмахивал крыльями.

Потом я подошел к теленку. Задние ноги у него запутались в веревке, а передние, согнутые в коленках, припали к траве, он не мог их выпрямить и, беспомощно вытянув шею, таращил на меня черные влажные глаза и хлопал светлыми ресницами, все же не переставая жевать пучок травы, торчавшей изо рта.

Я распутал веревку и помог ему приподняться, а сам присел на корточки. Теленок пригнул голову, как будто собирался бодаться, но не боднулся, только как-то долго и шумно дохнул мне в лицо и, оттолкнувшись от земли разом всеми ногами, пугливо скакнул в сторону. Я подбросил ему пучок травы, и в горле у меня все еще щекотало от незнакомого раньше теплого запаха его дыхания.

Я перепрыгнул через канаву, подошел к колодцу. Спуститься бы на дно и посмотреть оттуда на звезды!

Колодец был глубокий, с темным квадратом воды на дне. Он почти неслышно дышал, как морская раковина.

И мне тут же захотелось сходить за ведрами и первый раз в жизни самому достать воды из колодца.

Оказывается, мальчишки шли следом за мною, а я их не замечал. Теперь я шел им навстречу.

«Пускай побьют, если им так хочется. И больше не беспокоят… Кто победит в споре? Молодость или опыт?» — вспомнил я фразу из шахматного обозрения.

Мальчишки, их было шесть человек, загородили мне дорогу. Я, остановившись, смотрел на них сквозь очки. Они молчали. Тогда я подумал: «Неожиданной, эффектной жертвой ферзя он попробовал выйти из матовой сети…» — и сказал:

— Пожалуйста, применяйте силу. Только быстрей. Мне некогда.

— А ты будешь с нами играть? — спросил мальчишка, который хвалился, что его укусила свинья.

«Ага! Предпочитают почетную ничью!» — обрадовался я, но не принял ее, не мог принять.

— К сожалению, я в цейтноте. — «Так, двигаю проходную пешку!» — Я должен продолжать… научную работу, — как можно серьезнее сказал я. — «Противник надолго задумался!»

— Какую работу? — угрюмо переспросил вожак, похожий на матадора. Его заметно раздражало то, что я смотрю на него в упор сквозь очки, а он моих глаз не видит.

«Шах!» — подумал я и сказал:

— Простите, юноша, но это — научная тайна! — и зажмурился в ожидании первого удара.

Мальчишки прыснули и, когда я открыл глаза, они покатывались со смеху, окружив растерянного вожака.

— Юноша! Ха-ха! Юноша!

Я, воспользовавшись моментом, бочком, бочком скользнул вдоль забора и не спеша с достоинством, хотя сердце у меня колотилось еще сильней, чем после рубки дров, вышел из «матовой сети».

Но волновался я так, что перепутал калитки, зашел в чужой сад и опомнился только тогда, когда чуть-чуть не наступил на огромную черную собаку, спавшую на посыпанной песком дорожке.