Удостоверившись в том, что жена ушла, Тофано поднялся с постели, запер дверь изнутри и стал у окна, чтобы, когда жена вернется, сказать ей, что он ее вывел на чистую воду. Так он и простоял тут, пока жена не вернулась, а жена, убедившись, что дверь заперта изнутри, и будучи этим обстоятельством очень расстроена, приналегла на дверь в надежде, что она подастся. Выждав некоторое время, Тофано крикнул ей: «Зря ты силы тратишь, жена, — тебе домой не войти! Иди туда, откуда пришла. Домой ты не вернешься до тех пор, пока я при твоих родных и при соседях не воздам тебе по заслугам, так и знай!»

Жена Христом-богом стала молить мужа впустить ее: она, мол, совсем не оттуда, откуда он думает, — она была у соседки: ночи длинные, куда ж столько спать-то, а сидеть дома одной — скучно. Просьбы, однако ж, не помогли; в городе никто еще ничего не знал, однако ж этот дуралей решил, что он не успокоится, пока не осрамит и себя и жену на весь Ареццо.

Видя, что мольбами его не проймешь, жена прибегла к угрозам. «Если ты не отопрешь, я тебя погублю», — сказала она.

«А что ты можешь мне сделать?» — спросил Тофано.

Стараниями Амура жена за последнее время понавострилась.

«Я незаслуженного бесчестья не перенесу, — объявила она, — я сейчас брошусь вон в тот колодец, и когда найдут мое тело, то все подумают на тебя — что это ты в пьяном виде меня туда бросил. Стало быть, тебе придется бежать, распроститься со всем своим имуществом и жить в изгнании, иначе тебя казнят как моего убийцу, и то сказать: кто же ты еще тогда будешь, как не мой убийца?»

Слова жены не заставили Тофано отказаться от его дурацкой затеи. Тогда жена ему сказала: «Ну вот что: я такой обиды не потерплю. Бог тебе судья! Отольются тебе мои слезки».

С этими словами она направилась к колодцу и, воспользовавшись тем, что ночь была темная — хоть глаз выколи, подняла лежавший у колодца громадный камень и с криком: «Господи, прости!» — бросила его в колодец. Камень плюхнулся в воду. Услыхав сильный плеск и решив, что жена и впрямь бросилась в колодец, Тофано опрометью выбежал из дому и помчался к колодцу спасать жену. А жена притаилась у входной двери, и только он за порог, она — юрк в дом, заперлась изнутри, а затем подошла к окну и крикнула: «Воду подливают в вино, когда пьют, а не после попойки!»

Поняв, что жена провела его, Тофано кинулся к двери, но дверь была заперта, — тогда он стал просить жену, чтобы она его впустила.

До сих пор жена говорила тихо, но тут она возвысила голос. «Мерзкий пьяница! — почти крикнула она. — Нынче тебе сюда не войти. Мне эта твоя мода надоела. Пусть все видят, что ты за человек и когда ты приходишь домой».

Тофано, взбеленившись, стал тоже орать и ругать ее. Перебранка разбудила соседей и соседок — они вскочили и, подбежав к окнам, спросили супругов, из-за чего у них идет пря.

Тут, плача навзрыд, заговорила жена: «Все из-за него, из-за этого мерзавца: каждый вечер является домой пьяный, а коли проспится в кабачке, то приходит глухой ночью. Долго я терпела, долго я его пробирала — ничто на него не действует, больше у меня сил нет терпеть — вот я и решилась его осрамить: заперлась от него — авось-либо исправится».

Олух Тофано тоже объяснял, как все это произошло, и осыпал жену угрозами.

А жена кричала соседям: «Теперь вы видите, что это за человек? А что бы вы сказали, если б я была на улице, а он дома? Клянусь богом, вы бы ему поверили! Теперь вы можете судить, насколько он трезв: обвиняет меня как раз в том, что, скорее всего, сам же и спроворил. Он что-то бросил в колодец — хотел меня напугать. Господи, да хоть бы он сам туда бросился и утонул, — ведь он винища-то невесть сколько выдул, вот бы оно тогда и разбавилось!»

Соседи и соседки напустились на Тофано; они во всем винили его и ругали за то, что он оклеветал жену. Сосед соседу — скоро слух об этой ссоре дошел до родственников жены. Все они мигом сюда налетели, видят: в окнах соседи, они к тому, к другому: как было дело? Потом взялись за Тофано, обломали ему бока и — прямо к нему в дом; забрали женины вещи и, пригрозив Тофано, что это еще только цветочки, вместе с его женой возвратились восвояси. Тофано понял, что остался в дураках и что ревность до добра его не довела, а так как он по-своему любил жену, то положил прибегнуть к посредничеству друзей, друзья ему порадели, он, со своей стороны, обещал больше не ревновать, предоставил жене действовать, как ей угодно, но только так хитро, чтобы он ничего не замечал, и жена по доброй воле вернулась к нему. Дурак мирится — только пуще срамится. Да здравствует любовь, а на деньги наплевать!

Когда Лауретта окончила свой рассказ, все нашли, что жена поступила умно и что, мол, этому негоднику так и надо, король же, не теряя времени, обратился к Фьямметте и в наиучтивейших выражениях предложил ей начать рассказывать, и Фьямметта, исполняя его волю, повела свой рассказ так:

— Знатнейшие дамы! Предыдущее повествование побуждает меня рассказать еще об одном ревнивце: я ведь вполне одобряю жен, дурачащих ревнивых мужей, в особенности если мужья ревнуют их без всякого повода. Когда бы составители законов могли все предусмотреть, им, по моему разумению, следовало бы определить в сем случае для жен такое же точно наказание, как и всякому человеку, который наносит другому урон, обороняясь, ибо ревнивцы против молодых жен злоумышляют и смертный их час приближают. Жены по целым неделям сидят взаперти, занимаются семейными и домашними делами, и в праздник им, как и всем добрым людям, хочется немножко развлечься, отдохнуть, повеселиться, — ведь отдыхают и хлебопашцы, и городские ремесленники, и судьи, так нам заповедал господь, ибо в день седьмой он почил от дел своих, и того же требуют законы божеские и человеческие, которые, ревнуя о славе божией и о всеобщем благе, установили дни для труда и особые дни — для отдыха. Ревнивцы и этим недовольны; дни, для всех остальных радостные, особенно печальны и тягостны для их жен, потому что в эти дни мужья усиливают надзор и держат их за семью замками. Только бедняжки, которые испытали это на себе, знают, как это невыносимо. Поэтому-то я и утверждаю: что бы жена ни проделала со своим мужем, ревнующим ее без всякой причины, она заслуживает не осуждения, но одобрения.

Итак, жил в Римини один торговец, и было у него много имений, много денег и красавица жена, которую он ревновал превыше всякой меры. Повод же к тому у него был только один: он ее очень любил, восхищался ее красотой, видел, что она все делает для того, чтобы ему нравиться, а когда так, — рассуждал он, — стало быть, и другие ее любят, восхищаются ее красотой, она же всем хочет нравиться. Такой вывод мог сделать человек дурной, и притом недальнего ума. Из ревности он следил за каждым ее шагом и держал в четырех стенах, — не за всеми приговоренными к смертной казни так надзирают тюремщики, как надзирал он за ней. Жена не имела права пойти на свадьбу, на семейное торжество, в церковь, не смела не только уйти из дому, но даже выглянуть в окно; словом, жизнь у нее была тяжелая, и тем несноснее была ей эта мука, что она не чувствовала себя виноватой.

Наконец, видя, что муж продолжает поступать с нею несправедливо, она вознамерилась как-нибудь заслужить такое с его стороны отношение — тогда, мол, по крайней мере ей будет не так обидно. Подходить к окнам ей возбранялось; следственно, она не имела возможности дать понять кому-либо из прохожих, заглядевшихся на нее, что он ей нравится, однако ей было известно, что в том же доме живет красивый, прелестный молодой человек, и вот она порешила, в случае, если в стене, за которой находилось помещение, где жил молодой человек, найдется щелка, смотреть туда до тех пор, пока она не увидит юношу, потом заговорить с ним и, буде он пожелает, осчастливить его своей любовью, в дальнейшем же, от случая к случаю, встречаться с ним и тем хоть немного скрасить томную свою жизнь, а там авось-либо муж выкинет из головы дурь. Как-то раз, когда мужа не было дома, она долго ходила по комнате, водя глазами по стене, и вдруг обнаружила в наименее освещенной части стены щель. Она туда заглянула, — видно было плохо, но все-таки удалось разглядеть комнату, и тут она подумала: «Если б это была комната Филиппб (то есть юного ее соседа), дело было бы наполовину сделано». Служанке, которая ей сочувствовала, она отдала тайное распоряжение все разведать — оказалось, что то была спальня молодого человека. После этого она стала все чаще приникать к щели; услыхав шаги молодого человека, она просовывала в щель камешки, соломинки — и в конце концов добилась того, что молодой человек подошел поглядеть, что это значит. Тут она тихонько окликнула его, — узнав ее голос, он ей ответил, тогда она, воспользовавшись случаем, в коротких словах излила ему свою душу. Молодой человек обрадовался; он постарался расширить щель со стороны своей комнаты, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Теперь они часто беседовали через щель, даже пожимали друг другу руку, но дальше этого не заходили — над ними тяготел строгий надзор ревнивца.