– Крепитесь, дорогой мой, не вы первый, не вы последний. Зато сгниете в шелка затянутый и золотом обсыпанный!
Видение исчезло. Обессиленный этим жутким зрелищем господин, занесший было руку для сотворения крестного знамения, бессмысленно уставился в стенку.
Дом Феофаны Ивановны, как ни странно, был тих. Наташа бросила поводья подбежавшему конюху и, вихрем взлетев по ступенькам, распахнула дверь. Первое, что она увидела, была кухарка Зинаида, весело тащившая самовар. При виде Наташи она поставила ношу на пол и разрыдалась, голося: «Ох, граф, ох, Сашенька!» Затем, резко успокоившись, ловко подхватила пузатый самовар за ручки. Весело улыбнувшись Наташе и что-то напевая себе под нос, потащила его дальше.
– Господи, Иисусе Христе! – перекрестилась Наташа и, подняв глаза, почувствовала дурноту: спускавшаяся с лестницы горничная Дуняша несла таз, полный кровавых бинтов, при этом тоже что-то напевая. Проходя к двери на улицу мимо Наташи, Дуняша вдруг сделала несколько танцевальных па и с криком «Аллилуйя!» вывалилась во двор.
«Или они здесь все с ума посходили, или я. Скорее всего, второе!» – подумала Наташа, поднося ко лбу испачканную от сидения на земле руку, и тут же ее опасения подтвердились. Сверху со словами: «Давно так не смеялся!» – спускался доктор, а за ним… живехонький граф. Вихрь вопящих голосов грянул с неистовым воодушевлением в Наташиной голове, и девушка потеряла сознание.
Придя в себя, она расплывчато увидела перед собой запотевшие от волнения очки доктора и белое лицо отца.
– Папочка! – прошептала она сухими губами, чувствуя железный привкус во рту.
– Наташенька, девочка, очнулась! – забормотал Николай Никитич. – Ну что же это ты вытворила опять, ну зачем прискакала? Столько волнений за один вечер. Зачем ты сюда?
Доктор шикнул на Николая Никитича, требуя тишины, и принялся считать Наташин пульс.
– Здоровехонька! – закончив счет, сказал он. – Испугалась только чего-то, вот и обморок вышел.
«Как это чего-то?» – подумала Наташа, и взгляд ее заметался по комнате.
– Граф… – прошептала она.
– Ах ты господи, – засуетился доктор. – Да жив граф, жив!
– Почему? – удивилась Наташа, еще, видимо, не совсем пришедшая в себя.
– Я сейчас все расскажу! – отодвинул доктора Николай Никитич. – Ты вот чаек пей, – попросил он, передавая пахнущий ромашкой стакан, – а я все объясню. – Подождав, пока Наташа сделает первый глоток, он поправил ей подушку и тут уже, не удержавшись, громко досадливо крякнул: – Дворовые у Феофаны балбесы – вот что это такое! Услышали звук выстрела в саду, интересно стало, в кого это барин вечером стреляет. Прибежали, увидели – граф на земле лежит, голова в крови – вот и свихнулись все. Хоть Максимка догадался за доктором поскакать. А догадаться к графу подойти ни у кого до нашего приезда ума не хватило!
– Хорошо Феофана с Антоном Ивановичем у кого-то в гостях засиделись, а то один бы труп в этом доме мы бы точно нашли! – прокомментировал задумчиво доктор.
– Так что же случилось? – спросила отца Наташа.
– Ты пей, пей. Граф, видишь ли, на ночь действительно отчего-то пострелять отправился. Нам сказал, что глазомер в сумерках интереснее проверить. Вот и проверил – пистолет у него в руках и взорвался! Обожгло руку, поцарапало висок, ну и сознание ненадолго потерял. Ничего более. Мы с доктором прискакали, наклоняемся над ним, думаем, полчерепа у красавца снесло. Гм. Прости, душа моя, – смутился Николай Никитич. – А граф этак томно глаза открывает, помолчал, а потом и говорит: «Вы бы, доктор, очки сменили, а то я в первую секунду решил, что на тот свет попал, так страшно они вам лицо портят!»
Доктор, как раз в эту минуту протиравший очки кончиком салфетки, беззвучно затрясся от смеха.
«Так вот отчего они на лестнице смеялись, – поняла Наташа. – Как хорошо!.. Граф жив, не застрелился, не умер!» Она почувствовала, что рада так, как будто Орлов был ей очень родным человеком, так, как будто…
«Ох, нет, – оборвала она себя. – Нет, нет!»
И, чтобы заглушить появившиеся мысли, привстала на подушке, и спросила, где граф. А тот уже входил в комнату… Поклонившись, он вопросительно, как и при первом знакомстве, глядя чуть исподлобья, произнес: «Наталья Николаевна?»
– Я так рада, что с вами все хорошо! – ответила Наташа. – Вы уже дважды спасенный!
– Да, милейший, – вмешался Николай Никитич. – То вы под лошадью чуть жизни не лишаетесь, то пистолеты у вас в руках взрываются. Господь, что ли, осерчал на вас? Осторожней надо быть. Молодой ведь… И кстати, на вашем месте, я бы в суд подал на мастеров этих оружейных.
– В Англию придется ехать, Николай Никитич, там этот револьвер был сделан.
– Да хоть в Америку, это же подсудное дело во всем мире! Ведь действительно убить могло!
– Не убило, да и слава Богу! – улыбнулся граф.
Наташа, слушая отца, вдруг почувствовала, как вернулся давешний страх. Ей вспомнилась поговорка: «Бог троицу любит». Повинуясь какому-то предчувствию, она легонько коснулась руки графа и прошептала:
– Пожалуйста, граф, поберегите себя!
Тот, перестав улыбаться, наклонился низко к Наташиному уху и, грея его легким дыханием, прошептал:
– Вам, Наташенька, обещаю!
Так и не испитый у Красковых чай решили организовать у графа. Пока сервировался стол, уже совершенно оправившаяся Наташа, любопытствуя, расспрашивала графа – часто ли взрываются пистолеты вот так, как сегодня у него?
– Да бывает, конечно, правда, крайне редко. Тут ваш отец, Наташенька, прав. Скорее всего, какой-то дефект в конструкции дал о себе знать. Этот револьвер – один из современнейших, его в Бирмингеме изготавливают. Фирма Виблея. Специально за ним в Лондон ездил. Знаете, очень удобно – нажимаешь на спуск: курок сразу взводится и барабан проворачивается. Стреляй сколько хочешь, пока патроны не израсходуешь. Ну что, Наташенька, устроить мне скандал в Британии?
Сильно о чем-то задумавшись, Наташа не услышала последнего вопроса. Стояла, покусывая губы, не отвечая. Граф молча ждал, любуясь ею. Как осторожен он теперь должен быть с этой смелой девочкой. Как нежен и внимателен. Или не должен больше видеть ее вовсе? Ведь она почти что любит его уже. Он увидел это ясно в последние полчаса. Ее тревога, ее мольба об осторожности. Ни капли притворства, игры… Так искренне она открыла ему сегодня свою душу.
Очнувшись от уловленной краем сознания тишины, Наташа смутилась.
– Ох, простите… Граф, вам надо на досуге мне подробней о пистолетах рассказать, я в них мало что понимаю. И уж тем более никогда не видела, как они взрываются. От него, наверное, ничего и не остается?
– Идемте, посмотрим, если хотите… Мне, право, и самому интересно!
Конечно же, Наташа согласилась. Ведь именно такого приглашения она и добивалась!
На месте происшествия в сумеречном предзакатном свете почти ничего уже не было видно. Граф наклонился, поднял какой-то осколок и показал Наташе:
– Вот это было рукояткой. Посмотрите, форма «птичьей головы». Вот клювик, вот глаз, мне попугая все время напоминал. Эх, – и граф выпустил «птичью голову»: она тихо и печально шмякнулась об землю.
– Александр Митрич, Наталья Николаевна! – кричал с веранды доктор. – Тетушка приехала!
– Граф, вы идите, я вослед, еще чуть воздухом подышу, – улыбнулась Наташа.
Убедившись, что граф ушел, княжна совершила некие весьма странные действия. Сняв с плеч плащ, она свернула его в подобие мешка. Опустилась на корточки и стала гуськом продвигаться по окружности, шаря по земле руками. Нащупав то, что искала, клала это в плащ-мешок. Проползав таким манером аршинов семь, Наташа с легким выдохом разогнулась и побежала. Недалеко – к своей лошади. Ловко подвязав мешок к Анюткиному седлу, она быстренько прополоскала руки в небольшом фонтанчике, располагавшемся слева от главной лестницы, и, помахав ими, просушивая, совершенно покойно улыбнулась спускавшемуся ей навстречу Никольскому.
