Наташа, медленно мигая, смотрела на кресло, где лежала уже мертвая Феофана, и вяло ждала окончания сна.

Резкий крик Ольги вернул ее в реальность. И все вокруг мгновенно стало четким и от этого очень страшным.

На следующий день тело Феофаны Ивановны не покоилось чинно в доме, ожидая последних проводов. Истерзанное прозектором, оно лежало, накрытое белой простыней, в уездной больнице.

Тайный советник, с согласия графа, просил доктора, чтобы тело тетушки перевезли из гостиной дома Краскова прямо в больницу, для сохранения. Студент-медик, приводивший с утра труп в порядок, будучи истово увлеченным медициной, заметил, как побагровели и отекли шея и лицо трупа. Он доложил доктору, что вид тела, по его мнению, вызывает сомнения в верности диагноза «мозговой удар». Студент открывал учебники, цитируя медицинских светил, горел глазами и в рьяном своем убеждении переполошил всю больницу. Никольский был вынужден дать разрешение на вскрытие. И вот теперь он сидел в своем кабинете, мрачно кивая головой, слушал, что говорит ему прозектор – маленький, знобливый человек с густыми бровями:

– Вы знаете, Семен Николаевич, странная картина получается. Отекшее, синюшное, как при удушье, лицо, все внутренние органы вишнево-красного цвета… Налицо признаки сильнейшего кислородного голодания тканей, что, собственно, и явилось причиной смерти. Но самое странное, – и прозектор приподнял значительно бровь, – запах! Весьма специфичный… Позволю себе предположить, что данная тканевая гипоксия есть следствие воздействия некой весьма сильной отравляющей субстанции. Однако в желудке умершей ничего похожего не обнаруживается. Значит, не через пищу сие в организм попало! А вот состояние носоглотки и легких говорит о том, что отравление могло произойти путем вдыхания некоего вещества. При вдохе оно тотчас поступило в кровеносную систему и мозг, вызвало поражение дыхательного центра, кислородное голодание тканей, остановку сердца и смерть, – прозектор выжидающе посмотрел на Никольского и добавил: – Судя по обстоятельствам, при которых наступила смерть, я бы, Семен Николаевич, рекомендовал оповестить полицию и проверить табачок.

– Да, Георгий Павлович, спасибо. Приведите тело в порядок, чтобы можно было отдать родственникам. Напишите мне подробный отчет о вскрытии. Я подожду, и… – Прозектор приподнял мохнатые брови. – Да, Георгий Павлович, все правильно – и в полицию. Ну надо же… – тяжело вздохнул Никольский, покачав головой.

Граф мерил шагами свою комнату.

«Вот как странно, 1001, – считал он свои шаги. – Тетушка мертва. Теперь у меня совсем никого нет, кроме этого Антона Ивановича. А кстати, где он?» – подумал граф и на 1050 решил спуститься вниз.

– 1051, 1052, 1053… Тьфу ты господи, Антон Иванович, вы как привидение прямо! – отшатнулся граф от невесть откуда возникшего родственника. И, вглядевшись в него, уже даже испугался. – Что это с вами, милейший?

Антон Иванович представлял собой зрелище действительно странное, если не сказать просто ненормальное. Лицо его дергал нервный тик, он суетливо потирал руки и глядел на графа с каким-то вопрошающим и одновременно плотоядным выражением.

– Да я вот тут вас поджидаю, – проговорил он дрожащим голоском.

– А отчего вы меня здесь поджидаете, поднялись бы в комнату, поговорили?

– Да я так, ничего, видите, дождался ведь…

Какая-то очень неприятная зависла пауза, и он, уже не на шутку раздраженный, грубо спросил:

– Ну?

– Так ведь Феофана Ивановна… умерла? – весь изогнувшись в вопросительную дугу, прошептал Антон Иванович.

«Да, явно нехорошо ему…»

– Антон Иванович, я же вам вчера все рассказал – умерла, при нас всех умерла, скончалась!

Антон Иванович немножко отпрянул от недоумевающего графа, слабо махая руками, потом опять приблизился, блестя глазами, и, криво улыбаясь, спросил:

– А от чего? – Лицо его опять передернул тик.

Граф, не поняв вопроса, посмотрел на родственника:

– От чего? Антон Иванович, я не знаю… Сердце, скорее всего, вы же понимаете, у тетушки уже два удара было, это, наверное, третий… – И тут он, вдруг осознав вопрос, воскликнул: – А ведь вы правы! Почему тело тетушки до сих пор не привезли в дом? Это вы хотели спросить? Почему его держат в больнице? От чего она умерла? На что вы намекаете? – Ему стало страшно, он схватил Антона Ивановича за рукав. – На что вы намекаете? Что вы знаете? Говорите же!

Антон Иванович от крика весь съежился, задрожал.

– Я ничего, вы же сами все сказали, не дают нам тетушку похоронить. Да и не должна она была умереть… так… рано…

Граф разжал пальцы и не менее минуты смотрел в бесцветные глаза старичка.

– Не волнуйтесь, Антон Иванович, – наконец медленно произнес он, – успокойтесь, все мы смертны. Это все формальные процедуры: констатация смерти и ее причины. Я думаю, что у Феофаны Ивановны действительно не выдержало сердце. Пойдемте, попьем лучше чаю и оба успокоимся.

Граф обхватил за плечи низенького родственника и повел его в столовую.

Два дня прошло с вечера Наташиных именин. Орлов не показывался. Серые ненастные облака висели над Маврюшино, накрапывал мелкий неприятный дождичек, никак не прекращающийся и не переходящий в настоящий ливень. Природа тоже оплакивала тетушку. Она была уже старушкой, сердцем совсем слабенькой… Наташа всхлипнула, и слезы опять потекли в уже совершенно мокрый носовой платок. Она сидела на подоконнике, смотрела в окно, плакала и думала, думала, думала… Первый раз она увидела смерть вот так близко, да и за всю свою жизнь никогда не видела, как умирают люди. Ей представлялось, что это все же должно быть неким таинством, и люди тихо и спокойно отходят в мир иной. За исключением всяких несчастных случаев, конечно же. А тут вот так страшно, да еще на ее именинах. Такой резкий контраст от веселья, вдохновения, любви, жизни в каждом мгновении, в каждом съеденном пирожном и в каждой улыбке с этими булькающими звуками… Наташа затрясла головой. Неубранные волосы упали на лицо. Вся сцена опять встала у нее перед глазами. Как жаль, что она не упала в обморок, как Ольга! Ей не пришлось бы видеть, как бросился к Феофане доктор, схватил ее руку, нащупывая пульс, и через мгновение опустил ее, перекрестившись. Как, тихо перешептываясь, гости торопливо стали расходиться из дома, в котором стало тяжело находиться. Как граф, стоя в углу гостиной, плакал, закрыв лицо. Как спустя некоторое время приехала больничная карета и увезла Феофану Ивановну…

Наташа слезла с подоконника. Прижалась лбом к стеклу, наблюдая за мелкими, брызгающими в стекло каплями. Что же теперь делать? И что же тогда произошло между графом и Зюм? Все Наташино честное сердечко говорило ей, что тут не может быть неправды, не может быть граф таким… таким… бесчестным… Все, пусть недолгое, но все же достаточное для узнавания время, проведенное с ним, говорило о том, что это чуткий, честный, хороший человек, которого она… – Наташа всхлипнула – любит! Но что же там произошло? Перед глазами всплыло оголенное белое Софьино плечо, ее улыбка, разрумянившиеся щеки и потерянный, растрепанный вид графа… Наташа поняла, что не может больше вот так стоять и думать, что мысли ее потеряли всякое разумное направление и только мучают ее. И только собралась выйти в сад, как в дверях комнаты возникла Ольга.

– Ох, слава Богу, застала! – сразу же затараторила, зачастила та. – Я все не ехала, боялась после случившегося. И не знаю, что у вас происходит. Сидим, все с маман гадаем… И так маетно, так непонятно… Слухи ползут нехорошие, и я уж не выдержала… Дождь еще…

Ольга мельком взглянула в окно и выражением лица стала совершенно неотличимой от пейзажа за ним: таким же тусклым и невыразительным. Не мигая глядя на капли дождя, Ольга отчего-то зашептала: