Однако спокойно упасть не дала Вове подхватившая его за шиворот ручища нового знакомого. Откуда-то издалека до него донеслось.

— Совсем оголодал, бедняга.

— А чего это он совсем без ничего? — удивился еще один голос.

— Видать, он с того разбомбленного эшелона. Хорошо хоть сам успел выпрыгнуть. Вон как весь изгваздался, на животе ползал, — выдвинул версию здоровяк.

Три Процента, конечно, не мог знать, что согласно довоенным планам в уже захваченный немцами Минск продолжали идти эшелоны с мобилизованными в Красную армию. Когда немцы подошли к Днепру, развернуть эшелоны обратно не было никакой возможности. Поэтому их выгрузили на первых попавшихся станциях и своим ходом отправили на восток. В результате, в начале июля в тылу нашей армии оказались десятки тысяч безоружных плохо организованных людей. Лопухов наткнулся на одну из таких групп, сумевшую сохранить организацию.

— Эй, как там тебя, Лопухов.

Сначала Вове брызнули в лицо водой, потом весьма чувствительно похлопали по щекам. Звуки приблизились, и он открыл глаза.

— О! Ожил!

— Ничего, ничего, сейчас мы тебе здоровье поправим.

Не выпуская Вовину тушку из рук, Михал Михалыч дошел до здания столовой, где усадил едва пришедшего в себя Лопухова у стены.

— Подожди, я сейчас.

Он раздвинул уже успевших пристроиться к очереди в столовую, как ледокольный буксир, едва образовавшийся лед и через пару минут вернулся обратно с тарелкой дымящегося супа.

— Держи.

Вова осторожно, боясь обжечься, принял тарелку из рук своего самозваного опекуна. Федоров сунул ему кусок хлеба и алюминиевую ложку.

— Хлебай.

Хлебая жидкий суп, Лопухов лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Три Процента попытался припомнить все значимые события в период с сорок первого по сорок пятый год. Значит так, война началась двадцать второго июня. В этот день по телевизору, отчаянно паля друг в друга, толпами бегали наши с длинными неуклюжими винтовками и немцы с короткими автоматами. Зимой немцы подошли к Москве, там наши им навешали люлей, потом был Сталинград, потом Курская дуга, война закончилась девятого мая сорок пятого, это он помнил точно. Вроде были еще какие-то «Кутузов» и «Багратион». Или это было намного раньше? Информация о биржевых котировках, курсе доллара и стоимости барреля за указанный период отсутствовала напрочь. Как жить?

А родители? Они же не знают ничего! Пусть и не единственный сын в семье, но его исчезновение, а тем более смерть, станут для них тяжелейшим ударом. Мать может и не выдержать — сердце у нее слабое. «Пожру и дезертирую на хрен», решил Вова, проливать свою кровь за товарища Сталина в его планы не входило при любом раскладе.

Три Процента уже хотел было свалить, пользуясь образовавшейся возле столовой толкучкой, но около него плюхнулся на землю незваный опекун со своей тарелкой.

— Справился? Молодец. Еще часик отдохнем и дальше двинем.

— Куда двинем? — поинтересовался Лопухов.

— Я думаю, в запасной полк для начала. Тут таких как ты, необученных, считай половина.

— А кормить будут? — задал животрепещущий вопрос Вова.

— Будут. Нам, думаю, не один день идти, а все, что из дому брали, уже подъели. Ты за меня держись, со мной не пропадешь. А пока тарелку в посудомойку отнеси — народу много посуды мало.

Новая информация кардинально меняла ситуацию. Идти будут на восток, подальше от фронта, что полностью совпадало с Лопуховскими планами. По дороге будут кормить, еще лучше. А свалить можно в любой момент. Приняв решение, Вова отнес грязную тарелку внутрь столовки и сунул ее в низкое окошко, из которого шел пар. Ложку он предусмотрительно заначил, решив, что ему она нужнее.

— Ста-ановись!

Громкий крик вырвал делягу из блаженного забытья, в которое он успел впасть за послеобеденный час, размякнув на полуденном солнце.

— Пошли, — подхватился здоровяк Федоров, закидывая на плечо лямки своего сидора.

Строй уже был разбит на сотни. Федоров и лопухов вместе с ним, оказались в первой шеренге.

— Ша-агом арш-ш!

Левая Вовина нога в модельном туфле из тонкой итальянской кожи сделала первый шаг по пыльной поселковой улице. На вопрос «Сколько нам идти?» его добровольный опекун только посмеялся «пять дней пехом, один день мехом». Если кто-нибудь сказал, что дорога займет еще одиннадцать дней, и все «пехом» — сбежал бы на первом же привале, а в то, что дойдет до конца, Лопухов и сам не поверил. Раз, два. Левой, правой, лесная дорога неторопливо сдавалась под топот множества ног, обутых в сапоги, ботинки, парусиновые и кожаные туфли. За день проходили 40–50 километров с одним привалом. Привал устраивали в населенных пунктах, там же организовывали питание мобилизованных. На четвертый-пятый день Вова втянулся в темп этих маршей, благо шел налегке.

Дороги для движения выбирались второстепенные, видимо, для того, чтобы не занимать основные магистрали. Хотя, какие магистрали могут быть сейчас в Советском Союзе, подумал Вова. Как он успел заметить, вся колонна состояла наполовину из мужчин 25–30 лет уже послуживших в армии, наполовину из юношей 18–20 лет, призванных впервые. Плюс некоторое количество средних командиров, также призванных из запаса в первые же дни войны. По возрасту сам Лопухов относился к первой категории, а по отношению к службе — ко второй, но себя он мобилизованным не считал, скорее случайным попутчиком.

В середине одиннадцатого дня, пропыленная, потная, обросшая и уставшая колонна из нескольких сотен человек вползла в ворота, на которых красовались вымазанные красным суриком пятиконечные звезды. Три Процента неожиданно обнаружил себя стоящим посреди бывшего монастырского двора, а несколько каких-то хренов начали выкрикивать фамилии стоящих.

— Федоров!

— Я! — отозвался стоящий рядом.

— Лопухов!

Вова получил от соседа чувствительный толчок локтем и только тогда отреагировал.

— Я!

По результатам переклички выяснилось, что несколько человек по дороге исчезли. То ли отстали, то ли сбежали. А потом началась суета и беготня. Уставший и одуревший Вова на автомате таскался за своим покровителем механически выполняя его указания, а так же следуя громким воплям сердитых дядек в безвкусном зеленом прикиде. Только раз, когда пришлось раздеваться в большом зале со сводчатым потолком и ходить от стола к столу, за которыми сидели люди в белом и зеленом, отвечая на их вопросы, Вова оживился, поскольку среди них были женщины и парочка очень даже ничего. Ему даже показалось, что его «боксеры» вызвали у присутствующих дам некоторый интерес.

Но с импортными труселями буквально тут же пришлось расстаться, поскольку всех загнали в баню, где после помывки отняли все гражданское белье и выдали чудовищные кальсоны на завязочках до колен и явно бэушные нательные рубахи. Попытка спасти свое имущество была пресечена наглецом с четырьмя треугольниками на воротнике. Этот хам отобрал у Вовы его собственность, да еще и наорал. Лопухов хотел ответить, но древний инстинкт подсказал другую модель поведения. Три Процента молча стоял и хлопал глазами, пока этот гад проходился по Вовиным родственникам и самому Лопухову всякими обидными словами.

А вот формы не дали, на вещевых складах запасного полка просто не нашлось формы для такого количества прибывших, тем более, что они были не первыми. Зато потом был ужин, состоящий из синюшной перловки на воде и мерзкой, едва сладковатой бурды, по какому-то недоразумению именуемой чаем. Еще раз отозвавшись «Я!» Вова, наконец, забылся тяжелым сном на верхнем этаже трехъярусных деревянных нар.

Едва голова его коснулась жиденькой подушки.

— Подъем!

Не успевшего прийти в себя Вову, сдернул с нар здоровяк Федоров. И закрутилось. Зарядка, туалет, приборка, завтрак, развод, строевая, построение обед, построение опять строевая, опять построение, ужин, поверка. На следующий день то же самое, только строевая сменилась кроссом вокруг монастырских стен, а вечером, когда какой-то малахольный втирал собравшимся на счет братства мирового пролетариата и скорой победы над немецким фашизмом, Лопухов элементарно заснул. Проснулся он болезненного толчка в бок.