Парад в этом году был пышен до помпезности и однообразен до унылости. И хотя унылость эта внешне никак себя не проявляла, было все же нечто такое в участниках и зрителях торжественного шествия, что наводило на мысли о смертельной скуке, одолевающей как тех, так и других.

Все было как всегда: первыми выступали майоретки в белой гусарской форме и коротеньких юбчонках, смело взлетающих ввысь при каждом шаге стройных девичьих ножек; потом, сверкая начищенной медью и оглушая зрителей бравурным маршем, шел духовой оркестр жандармерии в расшитых золотым галуном темно-синих мундирах; следом, чеканя шаг, стройными рядами маршировали гвардейцы в кирасах и с протазанами наперевес; а за ними на белоснежных арабских скакунах гарцевали легкие уланы — краса и гордость вооруженных сил Метрополии, не знавшей войн на протяжении двух столетий.

Пожалуй, единственный всплеск искреннего энтузиазма у зрителей (а вернее — у определенной части зрителей; если быть точным, то у мальчишек, гроздями повисших на фонарных столбах) вызвали именно стройные ножки майореток — мальчишки встретили их одобрительным свистом и долго провожали восхищенными взглядами. Все остальные участники праздничной процессии удостоились вялых аплодисментов, традиционного обсыпания конфетти и малоразборчивых, но явно одобрительных выкриков от тех, кто, несмотря на раннее утро, уже успел осушить не одну кружку в честь наступления Дня Героя. Те же, кто был пока трезв, но собирался в скором времени это исправить, взирали на парад с откровенной скукой, зевая и переговариваясь между собой, отчего над толпой стоял непрекращающийся гул.

— Ишь, как топают! Экая силища, право слово! Орлы наши гвардейцы, одно слово — орлы!

И — тихо, вполголоса:

— Дармоеды. На кой ляд они нам сдались? Небось только и умеют, что на парадах маршировать. Тоже мне…

— Не скажите, сударь, не скажите. Армия есть армия, без армии Городу никак нельзя…

— Ой, девочки, а как же они ходят в таких тесных рейтузах?

— Милочка, это уланы, они не ходят, они ездят верхом.

— Всегда?

— Всегда! — и взрыв звонкого смеха.

— Пап! Ну, пап!

— Обожди. (Умоляюще) Гретхен, душка, может, ты все-таки погуляешь с детьми в парке? Меня друзья ждут.

— Молчал бы. Отец называется! Хоть в праздник можешь побыть с сыновьями? Друзья! Ха! Нету у тебя никаких друзей, одни собутыльники…

— Мама, а когда будет сюрприз?

— Потерпи, маленькая, раз сам бургомистр обещал — то сюрприз будет обязательно.

И сюрприз, обещанный самим бургомистром, состоялся. После того, как казавшаяся нескончаемой череда знаменосцев, над которой колыхались на ветру штандарты всех феодов Ойкумены, все-таки скрылась за поворотом, в параде случилась заминка. Улица вдруг опустела, музыка постепенно стихла, толпа растерянно примолкла… и — ахнула!

Из-за угла, тяжело ступая по мостовой и выгибая могучие шеи, появилась шестерка мохноногих першеронов, запряженных в… Скажем так: это было что-то вроде сколоченной из досок платформы на четырех огромных колесах, от которых сильно пахло дегтем. На самой платформе были насыпаны земля и камни, образующие подобие скифского кургана.

А на кургане лежал дракон.

Он был совсем как настоящий. Он даже поднимал голову и пырхал пламенем. Чешуя его сияла на солнце, когти впивались в землю, клыки в распахнутой пасти злобно скалились, хвост по-скорпионьи раскачивался и готовился ужалить, а перепончатые крылья (движимые, как и хвост, почти невидимыми тонкими шестами) пытались расправиться, будто сооруженный из фанеры макет звероящера собирался отряхнуть прах земной со своих лап и взмыть в пронзительно-синее небо, а уже оттуда спикировать на толпу и испепелить ее своим губительным дыханием.

Но у подножия рукотворного холма стоял широкоплечий мужчина необычайно высокого роста, одетый в черные кожаные штаны и черную кожаную куртку. За спиной у него развевался атласный плащ оттенка венозной крови, а длинные черные волосы были схвачены на лбу серебристым обручем. На многочисленных ремешках куртки и штанов висело невероятное количество блестящих смертоубийственных предметов явно метательного назначения. В руках богатырь сжимал длинный, в человеческий рост меч с двуручной рукоятью, и этим крайне неудобным оружием он что было силы колотил по шее дракона, да так, что отлетала чешуя и струпья краски. Судя по звуку, меч был сделан из той же фанеры, что и дракон.

— Слава героям!!!

— Слава!.. Слава!..

— Ура!!!

Да, сюрприз удался; бургомистр мог гордиться по праву! Передвижная инсценировка схватки с драконом подчистую разогнала атмосферу тоскливой обыденности, прежде царившую в толпе. Толпа же, воздав хвалу героям, принялась подбадривать затянутого в кожу колотильщика.

— Давай-давай! Бей его!

— Заруби гадину!!

— Отсеки ему хвост!! — Достопочтенные бюргеры и даже их пухлые женушки вошли в раж не хуже уличных мальчишек. Каждый выкрик сопровождался вспышкой жизнерадостного смеха, временами переходящего в идиотический хохот. С увешанного оружием драконоборца градом лил пот.

— Руби его!

— Убей его!!

— Убей!!!

— Га-га-га!!!

Фанерный меч без устали рубил фанерного дракона, но тот, разумеется, и не думал умирать. Разве что пламя стал изрыгать много реже — ассистенты, раздувающие кузнечные меха, решили поберечь горючее. Ведь процессии еще предстояло пройти полгорода…

— Деда! А добрые драконы бывают?

Человек, к которому был адресован этот вопрос, не отличался высоким ростом или изрядной шириной плеч. Правильнее было бы сказать, что человек этот — среднего роста и среднего же телосложения. Его трудно было назвать старым, но легко — пожилым. При нем не было никакого оружия. Не было также и плаща: утреннее солнце пригревало совсем еще по-летнему. Его каштановые волосы, не тронутые сединой, были коротко острижены. Черты его лица, изрезанного глубокими морщинами, не выражали ничего, кроме задумчивого равнодушия к происходящему. Глубоко посаженные глаза того же оттенка, что и сентябрьское небо над головами, смотрели на парад с безразличием и легкой тенью усталости. На появление дракона он отреагировал едва заметной улыбкой, и это стало единственным проявлением его чувств на протяжении всего праздничного действа.

Одним словом, этот человек не имел ничего общего с затянутым в кожу богатырем на платформе, лупцующим деревянного дракона деревянным мечом. Тем не менее, именно этот человек и был настоящим героем. Его звали Феликс.

А девочка, которую он держал за руку и которая и обратилась к нему с вопросом о добрых драконах, была его внучкой — очаровательным ребенком восьми лет от роду с длинными кудрявыми волосами цвета меда, унаследовавшим от деда синие глаза, в которых детский восторг смешивался с искренним любопытством. Ее имя было Агнесс, но называли ее, как правило, Агнешкой. Она нетерпеливо переступила с ноги на ногу и снова обратилась к своему дедушке:

— Деда!

Как раз в этот момент перед Феликсом и Агнешкой проходила (кувыркалась, прыгала, вертела сальто, пела, танцевала, била в бубны и раскручивала трещотки) ватага уличных акробатов и клоунов, и шум, ими производимый, заставил Феликса нагнуться и переспросить, приложив ладонь к уху:

— Что-что?

— Я спросила, а добрые драконы бывают? — повторила Агнешка.

На лице Феликса отразилась крайняя степень изумления.

— Добрые драконы?.. — Он нахмурился. — Даже не знаю, как тебе ответить. Я о таком не слыхал. Впрочем, если тебя интересуют драконы, то лучше спроси об этом дядю Бальтазара. Он в них лучше разбирается.

Феликс присел на корточки и посмотрел на Агнешку снизу вверх.

— Тебе не кажется, что здесь становится слишком шумно? — поморщившись, спросил он.

— Кажется, — ответила Агнешка, важно кивнув головой.